ПОКА НОГИ ХОДЯТ...

Нынче исполняется 20 лет со дня кочины Александры Арлаковой, которой Господь сподобил прожить 100 лет. Она была последней из всех монастырских насельников Белозерья.

Когда я собирала свидетельства о её христианской жизни, то вспомнился давний разговор с православной писательницей Еленой Стрельниковой. Тогда, в начале 90-х, я была послушницей Свято-Иоанновского женского монастыря, что на Карповке в Санкт-Петербурге. Елена приезжала к нам из Ферапонтова помолиться Великим постом. В обители дорогого батюшки Иоанна Кронштадтского мы с ней и познакомились. Я тогда уже всей душой стремилась на Вологодчину – в Горицы. Прочитала историю этого опального царского монастыря, и захотелось потрудиться на восстановлении поруганной святыни, если Богу будет угодно. Поделилась своим сокровенным с Еленой. Но она тогда, помнится, слушала и, казалось, не слышала меня, думала о чём-то своём.

Вдруг Елена стала говорить, что мне надо ехать не в Горицы, а к ним, в Ферапонтово, что именно там должен открываться первый в Белозерье женский монастырь, но никак не в Горицах, где и храма-то действующего пока нет, а среди населения процветает пьянство.

– Другое дело у нас, – убеждала меня Елена, – и приход есть, и храм, и сам монастырь прекрасно сохранился, не разрушен, как в Горицах. И ещё: очень важно, что у нас, как в Дивеево, не прервана живая связь с прежним монастырём. Там, в Дивеево, одна старенькая матушка, из прежних насельниц, дожила до открытия монастыря. И у нас есть такая старица-послушница – Александра Арлакова. Ей почти 100 лет, но она в здравом уме, и с памятью всё в порядке. Она ещё довольно крепкая, много молится.

Живёт в Белозерске. Недавно мы привозили её в Ферапонтово. Матушка радовалась, даже плакала, что дожила – слава Богу! – до открытия монастырского храма, который на её глазах закрывали (в то время в Ферапонтово был действующим надвратный храм в честь Богоявления с приделом преподобного Ферапонта). Когда уезжала обратно в Белозерск, то сказала, прощаясь, что монастырь у нас, если Богу угодно, обязательно будет. Она в это верит.

Мы приехали в Горицы восстанавливать разрушенный Воскресенский монастырь в октябре 1995 года, а матушка Александра преставилась ко Господу 8 февраля 1994 года, на 101-м году от рождения. Так мы с ней и не повидались. Но она духовно близка и дорога мне по воспоминаниям Елены Стрельниковой. Также я записала воспоминания игумена Арсения (Шастеля), служившего в Белозерске с 1982 по 1987 годы, при жизни Александры Арлаковой, матушки Ариадны – жены священника Георгия Осипова – и старейшей прихожанки белозерского храма Александры Алексеевны Шалейко.

О своей судьбе Александра рассказывала очень скупо. Всякие расспросы считала любопытством, а значит, грехом, пресекала их. Только иногда что-нибудь вдруг скажет по случаю из прошлого своего, но немного. Когда говорила, то читала по памяти псалмы или вспоминала молитвы, растолковывала трудные слова.

Родилась Александра Адриановна в 1893 году в деревне Малаховской Кадниковского уезда Вологодской губернии в благочестивой и богобоязненной крестьянской семье. Приходская церковь, с которой были связаны её детство и юность, была освящена во имя бессребреников Косьмы и Дамиана. Пошли как-то старушки по монастырям. Александра попросилась с ними. Дойдут до деревни, рассказывала она, пойдут по домам хлеба просить. Что накладут в подол, на всех делили – и пироги, и картошку, и хлеб. На следующий 1914 год троюродная сестра Мария предложила Александре пойти вдвоём по монастырям, с тем чтобы в каком-нибудь остаться. Слышали девушки, что в Вологодском Свято-Духовом монастыре принимали тех, кто делал вклады, бедных не брали, поэтому пошли в Горицы. В Горицах им предложили остаться, брали без вклада, но они не остались, а отправились в Ферапонтов монастырь. Беседовала с ними игуменья Серафима. Монастырь был бедный, своей земли не было, её арендовали. Девушки остались. Александре шёл 21 год, Марии не исполнилось и 20.

Когда принимала, игуменья сказала:

– Запомни, Сашенька, только два слова можешь говорить: «простите» и «благословите».

– Больше я ни о чём не смела спрашивать, – ответила Александра на мою просьбу рассказать подробнее о жизни монастыря.

Приставили молодую послушницу к старице Алевтине в гостиницу, потом перевели на кухню. Послушницам доставалось и на огороде, и в поле. Сами кололи и пилили дрова, пахали тоже сами. Пекарня, где трудилась Александра, была вместе со столовой в новом деревянном корпусе. Работали по четверо, менялись по очереди. Вставали раньше всех в монастыре, а утром надо было на службу в церковь. Станут, бывало, на коленочки и дремлют. Сёстры жалели, не будили.

Вскоре наступил 1917 год. Началось то, что предсказывали святые и юродивые. Ходил такой и в Ферапонтов монастырь, прозорливый Ваня, носил всё рваное. За 10 лет предсказал, что все церкви и монастыри травой зарастут. Когда наступили трудные времена, он продолжал в монастырь приходить. Его сёстры накормят и просят, чтобы не рассказывал никому, а он тут же пойдёт и расскажет, чем его накормили.

Когда расстреляли игуменью Серафиму, сёстры растерялись: что будет с монастырём? кто станет игуменьей в такое тревожное время? За старшую поставили письмоводительницу Александру Самойлову, и так жили год. Вместо игуменьи начальником над монахинями власти назначили парня из Ферапонтово Нифонта Акимова. Он не притеснял сестёр, разрешал молиться, а через год сам ушёл. Сказал, что нечего ему тут монашек сторожить, они ничего худого не делают. Потом игуменьей стала матушка Мартиниана. Через 10 лет всех изгнали. Пошли сёстры кто куда. Те, кто были из ближних деревень, вернулись домой, а иные уехали подальше. Одна или две послушницы вышли замуж. Часть монахинь отправилась в Среднюю Азию, оттуда слали посылки матушке Мартиниане, жившей тогда в Кириллове на квартире.

Александра Арлакова оставалась в Ферапонтово ещё некоторое время после закрытия монастыря. Когда сгорел келейный корпус, в котором она жила, пришлось совсем уходить. Потом председатель сельсовета Михаил Замараев тайно её предупредил, что, если она не уйдёт куда-нибудь, её, как монашку, замучают на лесоразработках, «лишат голоса». И посоветовал уехать в Петрозаводск. С оказией незаметно Александра отправилась в октябре 1929 года в Карелию. Там пришлось пойти сначала в прислуги к командиру НКВД А. А. Ногину, потом работала в совхозе, на лесопильном заводе, санитаркой в психиатрической больнице. Душевнобольных не боялась, успокаивала их, как могла.

Во время финской войны комиссия признала у неё заболевание головы, и она вернулась в Ферапонтово. Кормилась огородными работами по деревням, пряла лён, ходила в пастухах, работала на медпункте, в цыпинской школе. Но здесь её ожидала большая скорбь, которая чуть не лишила её с сестрой жизни. Время было голодное, и, чтобы иметь себе дополнительный паёк, заведующая школой уволила Александру, сказав, что сама будет делать её работу. Для Александры начался настоящий голод.

Когда я после Белозерска служил в Ферапонтово, пришла однажды в храм после службы пожилая жительница, учительница на пенсии. Мы разговорились. Елена Романовна Стрельникова – она была старостой – тоже присутствовала при разговоре. Жительница стала говорить нам, что и среди верующих есть нечестные люди, а точнее, воры. Она вспомнила голодные военные годы, когда их семья жила в Цыпино. Мать была заведующей школой, а она – пионеркой, школьницей. Однажды мать послала её ночью на колхозное поле дежурить, чтобы опознать вора, которого она сама приметила. Девочке было наказано сорвать с вора платок или что-либо как улику, чтобы потом опознать. Вором оказалась Наталия Арлакова, родная сестра послушницы Александры. Её тогда судили...

– Как же ты могла так поступить? – говорю я учительнице. – Ведь люди с голода умирали по вине твоей матери. Пока старицы живы, поезжай в Белозерск, упади им в ноги и проси прощения за себя и за мать.

Но она меня, конечно, не послушала, а ещё больше разобиделась на нас, церковных. Так и умерла без покаяния. Да и некрещёная она была.

Я знал про это со слов матушки Александры. Старица рассказывала, как они с сестрой умирали от голода в Цыпино после её сокращения из школы. Ели лебеду, крапиву и другую разную траву, съестного больше не было. Не стало сил, они еле двигались. Наталия не выдержала и ночью, не сказав сестре, пошла от отчаяния на чужое поле, чтобы собрать немного колосков. Заведующая школой каким-то образом узнала об этом, вот и послала дежурить на поле свою дочь-пионерку. Она не любила верующих сестёр, при случае посмеивалась над ними. После сокращения Александры с работы как-то встретила её и с насмешкой спросила, чем она питается – Духом Святым?

Александра осталась одна – умирать, но чудом Божиим выжила. Вспомнила, что за работу в школе после её увольнения не были получены деньги. И она решилась пойти пешком в Кириллов в роно, а это ни много ни мало 18 километров. Кое-как с Божией помощью дошла, точнее, доползла. Получила свои денежки, благодаря этому и выжила.

Матушка говорила, мол, её матери было предсказано благочестивым человеком, что дочь Александра будет жить долго. Своих обидчиков она давно простила. Только, помню, как-то посетовала, что не молится за них.

– А молиться за них надо, иначе какие мы христиане, – сокрушалась старица.

Мне довелось общаться и молиться со старицами в Белозерске пять лет. Они перебрались туда из Ферапонтова и купили в складчину с ещё одной верующей старый домик. Я был тогда молодым священником, неопытным. Но они меня ни разу ни в чём не упрекнули, хотя я ошибался первое время, особенно на великопостных службах. Они их знали, что называется, на зубок, помогали мне, чем могли. Александра была псаломщицей и певчей. Они потом мою помощницу Фаину Старцеву научили, как правильно вести службу, мгновенно искать нужные тексты и тропари.

В церкви тогда было бедно, казна пустая. И трудились сёстры в основном во славу Божию. Иногда я просил старосту найти возможность и заплатить им хотя бы к праздникам. Матушка Александра пенсию не получала, а только пособие по старости – 27 рублей. Часть из них она относила в церковь, немного оставляла на милостыню. На жизнь оставались крохи. Существовали на небольшую пенсию Наталии, да и огород выручал. Словом, жили как птицы небесные. К ним в домик можно было прийти в любое время – всегда были рады тебе: утешали, давали мудрые советы, а главное – молились. Я считаю их старицами, вера у них была очень сильная.

Матушка Александра рассказывала, что ещё в детстве приснился ей сон, который запомнился на всю жизнь. Стоит перед ней чугунный крест, а она изо всех сил пытается его сдвинуть. Не тут-то было! Тогда обращается к отцу: «Тятя, помоги!» – «Ничего, доченька, поднимешь и понесёшь».

И она действительно целый век без ропота несла с Божией помощью свой тяжёлый жизненный крест.

– Познакомил меня с сёстрами Арлаковыми белозерский звонарь Андрей Онегин. Он жил тогда у сестёр, потому что больше его никто у себя не принимал. Был он очень молод, честен и горяч. То есть говорил всегда правду, невзирая на лица и должности, поэтому недолго он пробыл в Белозерске. Андрей вырос в детском доме, уверовал в Бога, стал собирать колокола для белозерской церкви. Его начали преследовать, несколько раз по вызову инструктора райкома арестовывала милиция, у него отбирали старинные книги, которые давали бабушки. Потом его как-то вызвали в Вологду и по требованию уполномоченного по делам религии уволили. Однако колокола Андрей успел собрать, звонил самозабвенно. Радостнее этого ничего для него не было. Его никто не учил звону, от рождения он был чрезвычайно музыкален.

Помогала ему послушница Александра – она хорошо помнила, как звонили в Ферапонтове, сама звонила на Пасху. Объясняла, как в какой колокол ударить. Ещё она умела передавать звоны устно, при этом показывая руками и ногами, как это делать. Андрей склеил из картона колокольню, подвесил бумажные колокола и учился. А над своей раскладушкой в углу подвесил малые колокольца и звонил, как в монастыре, к трапезе и к молитве. Арлаковы очень жалели Андрея Онегина, утешали, как могли, и терпели его горячность. Когда он прощался, уезжая, благословили его иконкой Кирилла Новоезерского.

Их домик напоминал Марфо-Мариинскую обитель, где Натальюшка была Марфой-хозяюшкой – чистота и уют были её заботой. Александра же была Марией, почти всё время молилась. Всю ночь она поклончики бьёт – это в 90 лет! Или стоит на коленях с воздетыми руками, пока никто не видит. Но разве укроешься в маленьком доме?

Более всего отличали Александру в отношениях с людьми её благожелательность и любовь ко всякому человеку без разбора. И епископ, и пришлая цыганка находили в её доме приют и душевную пользу. Если в доме оставались, то после всенощной, ночью, когда все спали, она готовила на завтра нехитрую трапезу, чтобы, придя из храма после службы, было чем гостей угостить. Это были необычайной простоты и вкуса уха из сущика (сушёной рыбы) или похлёбка, приготовленная в русской печи, ещё налетушки или круглянки – принятые на Севере пироги с кашей или картофелем. Как-то я спросила:

– Александра, почему у вас так всё вкусно? Я то же самое кладу в суп, а так не получается.

– С молитовкой надо готовить. И святой водой окроплять, – ответила она.

Домик, в котором жили сёстры, врос в землю, покосился, и было непонятно, на чём держится крыша, вся в дырах. Но удивительно покойно в нём было и радостно. Сколько житейских волн разбивалось об этот милый сердцу домик. Время здесь буквально останавливалось.

– Мы ведь николаевские, – сказала как-то Наталия Адриановна. Только спустя время я осознала смысл сказанного. Это значило быть современниками ещё той эпохи, времён государя-императора Николая Александровича, а после этого оказаться уже нашими современниками и не заблудиться в наступившем хаосе! Поражало отношение сестёр ко всему происходящему в мире: оно было здравым и мудрым – ни возмущения, ни стенания.

Когда Александре исполнилось 100 лет, отдел социального обеспечения подарил ей машину дров. Это оказался очень нужный подарок, но было что-то в этом и забавное: дрова-то неколотые.

До Ферапонтова – своей духовной родины – из Белозерска Александра ходила пешком до 85 лет. Дойдёт до Шексны, переночует у переправы в чьём-нибудь доме сидя, утром на первом пароме пересечёт Шексну и опять пешком – всего 60 км!

О том, какие духовные дары стяжала послушница Александра, можно только догадываться, но примеры её прозорливости видели многие, кто знал её близко. Говорила она всегда мягко, но прямо. Когда обличала, обидно не было. Как-то так скажет, что на душе и царапины не останется. А говор её слушать было упоительно. Речь грамотная, образная, совсем не похожа на современную – ещё николаевская речь. Очень простой и мудрый язык. Неисчерпаемым его источником было Евангелие, которым жила Александра.

– Наше первое знакомство с матушкой Александрой и её сестрой Наталией пришлось на Великий пост. Тогда, в 1991 году, мы с мужем и маленьким сыном Димой приехали с юга в Белозерск к его брату – отцу Виталию, настоятелю храма. Муж тогда ещё не был священником. Я не была воцерковлённой, а лишь только крещёной; муж меня не торопил и не напрягал, считал, что всему своё время.

Именно в Белозерске и началось моё воцерковление. И прежде всего благодаря знакомству с матушкой Александрой и её сестрой. Вначале, когда мы только приехали, они показались мне очень строгими, особенно в храме. До сих пор перед глазами такая картина: тёмный храм, где горят только свечи и теплятся лампады. Длинные великопостные службы. И эти древние старушки – как крепости духовные. Истово крестятся, поклоны кладут и редко присядут. Иногда они пели на клиросе, их просил настоятель, чтобы дать отдохнуть основному составу певчих. Запомнилось, что пели они почему-то в основном на 6-й глас. И чисто, правильно пели своими старческими, слегка дребезжащими голосами. У меня музыкальное образование, поэтому любую фальшь чувствую сразу.

Отец Виталий благословил нас поселиться в церковной сторожке. Мы её сами отремонтировали и утеплили, прожили в ней два года. Никаких развлечений в доме не было – ни телевизора, ни радио. Поэтому по вечерам мы иногда вместе с детьми ходили в гости, когда приглашали. Особенно любили бывать у матушек. Еда у них была самая простая, почти всегда постная, но всегда казалась вкусной. Они выставляли на стол всё, что у них было. А жили наши дорогие старицы очень скромно, их выручал маленький огородик, который помогали обрабатывать наши прихожане. В ином доме и пирогами накормят, и разносолами, а выходишь – на душе пустота. От матушек уходить не хотелось. В их ветхом домике было намоленно – благодатно. Сёстры пели нам старинные духовные песнопения на два голоса, очень ладно пели. Они помогли освоить гласы моему мужу, который тогда ещё был чтецом. Наталия учила, Александра поправляла. Они искренне любили Георгия и говорили, что из него выйдет хороший батюшка. Прекрасное было время.

Помню, однажды мы пришли к ним вечером. Наталия лежит на печке: «Ой, как мне худо, заболела». Она стала делиться с Георгием своим искушением:

– Меня одолевают матюги, которых я в жизни не произносила. С чего бы это?

Муж пообещал ей ответить через несколько дней, сказал, что почитает святых отцов. И он действительно нашёл ответ. Это было бесовское нападение, брань духовная. Вскоре после этого Наталия слегла, но не належалась – умерла. Поминки по её завещанию справляли у нас в сторожке. Верующих тогда собралось много, приехали из Кириллова, Вологды, Ферапонтово. Тогда пришлось много готовить и хлопотать. Матушка Александра осталась довольна, что Натальюшку достойно похоронили и помянули. В благодарность она принесла нам в подарок стёганое одеяло (вполне возможно, что монастырское) и две иконы – Спасителя и Тихвинскую Божию Матерь. Иконы были украшены фольгой, как это принято здесь, на Севере. Позднее я поняла, что они были ей очень дороги, она любила молиться перед этими образами. Самое дорогое она нам и отдала.

Я поняла это, когда матушка стала жить с нами в сторожке. После кончины сестры она была какая-то потерянная и немощная, и мы с мужем решили взять её к себе. Отгородили ей небольшой уголок у печки, поставили кроватку, столик. Дверей, кроме входной, у нас в доме не было, одни проёмы.

Однажды я просыпаюсь ночью накормить малышку и вижу в проёме матушку. Она стоит и молится Тихвинской иконе, которая висела у нас в комнате. Я не стала её беспокоить, молилась она долго.

Матушка была смиренной и очень неприхотливой. Ей всё было ладно, за всё благодарила Бога. Она любила наших маленьких детей. Искушений у нас с ней не было, за исключением одного, незначительного. Она пила только горячий чай, тёплый и холодный не признавала. Обычно я вскипячу чайник, налью ей чашечку и зову. Пока она бредёт из своей келейки, чай остынет, она такой пить не хочет, обижается на меня. Я в свою очередь, по молодости, раздражаюсь, но терплю, ничего ей не говорю. Снова грею чайник. Вот так мы и жили.

О себе матушка рассказывала скупо. Мы знали, что она – послушница Ферапонтова монастыря, но расспрашивать её о монастырской жизни почему-то стеснялись. Помню, она говорила, что несколько раз видела отца Иоанна Кронштадтского и благословлялась у него в монастыре.

В 1993 году нам пришлось расстаться с матушкой. Мужа рукоположили во священники и направили в Верховажье. Матушка осталась в Белозерске, с нами она ехать не пожелала. Больше мы не виделись с матушкой Александрой в земной жизни.

– В 1977 году я вышла на пенсию и стала ходить в храм. Служил у нас в то время отец Александр Хмелинин. Он приметил меня в храме и как-то попросил помочь ему, помощников тогда почти не было. Муж этому не противился, и я согласилась. Сначала была казначеем, а позже, уже при игумене Арсении, меня выбрали старостой. Я отказывалась и даже плакала. Решилась поехать к владыке Михаилу в Вологду и там отказаться от этой должности – боялась, что не справлюсь. Владыка тогда очень тепло меня принял, отслужил молебен и благословил на это многотрудное дело. Пришлось мне смириться и начать работать.

Главная трудность была в том, что все вопросы по храму приходилось согласовывать с уполномоченным по делам религии. Были такие начальники-атеисты в каждом городе и районе. Ох и повоевала я с ними за наш приход!

Сама я тогда молилась мало, некогда было, да и не умела, честно говоря. Но мне помогали молиться наши прихожане, особенно сёстры Арлаковы – Александра и Наталия. Бывало, уполномоченный вызывает на разговор. Знаю, ругать меня будет, отчитывать. Я бегу к матушкам: «Помолитесь, опять уполномоченный гневается». Они помолятся – и гнева как не бывало. Трудилась я в храме с Божией помощью больше 20 лет. С сёстрами Арлаковыми общалась и виделась почти каждый день до их кончины. И в храме на чаёк, бывало, они ко мне приходили. Александра любила горячего чаю с сахаром попить.

Матушка Александра никому не перечила и ничего лишнего не имела, только самое необходимое. Посмеивалась над собой, говорила: «У меня гардероб на себе, а урожай в себе». Как помню, до самой кончины она не пропускала ни одной церковной службы, разве что по болезни. Когда не могла идти, просила, чтобы отвезли на саночках. А в конце жизни возвращалась из храма уже с передышками. Посидит, бывало, на чужих дровах или на скамейке и бредёт дальше. Вот и я сейчас так же хожу.

На здоровье она не жаловалась, сердце было крепкое. Ещё бы, наверное, пожила. Говорила только, что очень мёрзнет зимой – по старости. Тогда, в феврале 1994 года, она села погреться к сильно натопленной, раскалённой печке у себя дома, укрылась пальто и не заметила, что оно стало тлеть. Она задохнулась в дыму, умерла от удушья. Но большого пожара тогда не было, Бог миловал.

Мне тоже уже немало лет, в мае будет 92 года, если Бог даст, доживу. По примеру матушки Александры хожу на все церковные службы. Она меня на это благословила. Помню, говорила: «Александра, не вздумай сделать прогул, особенно по лености, одна служба у Бога цены не имеет».

Вот и стараюсь с Божией помощью выполнять наказ своей тёзки Александры. Пока ноги ходят, буду ходить в храм. Благодарю Бога за это! Слава Богу за всё!