УКРАИНСКИЙ ДНЕВНИК

Спустя несколько часов мы с Михаилом сидели в каком-то кафе в центре города, куда нас пригласил игумен Валериан (Головченко), священник храмового комплекса на Лукьяновском кладбище Святых новомучеников и исповедников. Он – один из ведущих этих самых «молодёжек» Ионинского монастыря.

Я всё-таки поясню, чего мы так этими «молодёжками» – то есть неформальными встречами православного духовенства с молодёжью – заинтересовались. Хотя на-деюсь, что отчасти понятно из того, что было написано прежде. Бунт, который случился в Киеве (можете называть это беспорядками, переворотом, революцией, как угодно) и по-тряс сами основы государства Украина, был совершён руками молодёжи. Да, за ними стояли взрослые дяди – манипуляторы, кукловоды. Но сам характер произошедшего – поначалу идеалистический, потом глупый и злобный – определялся именно тем, что «мясом» этой бучи стала молодёжь.

И было понятно почему: людей, воспитанных ещё при СССР, заморочить нацизмом не так-то просто. Поэтому более двадцати лет украинские политики выводили новую генерацию людей. И вот мы видим этих юных «орков»-недоучек – скачущих, орущих, разбивающих витрины и головы несогласных. Есть ли на Украине альтернатива им? Конечно же, достаточно прекрасных умных ребят. А на что они могут опереться? Может ли чем-то в этой ситуации помочь Церковь и кто они, те, кто сегодня ищет общий язык с молодёжью?..

…Мы уже довольно долго сидели в кафе в ожидании отца Валериана, внимательно наблюдая за входом, и всё-таки проглядели: вдруг возле столика появился человек в камуфляже, берцах и армейской кепке, похожей на полевую немецкую времён Второй мировой. Я даже вздрогнул: не хватало нам ещё разбирательств с представителями майдана… Но священника выдала борода.

Интересно, что лексика его порой очень соответствовала облику. «Знаете, вот есть штабные офицеры, а я – окопный, – говорил он, объясняя, почему в своё время не доучился в Московской духовной академии. – Я практик. С начала 2000-х годов один из постоянных ведущих Ионинской «Молодёжки». Сейчас, слава Богу, у меня там официальный статус заместителя главы синодального молодёжного отдела по военно-патриотической работе».

«Раз так, то понятен этот камуфляж», – решил я для себя.

Вообще, вместо интервью с отцом Валерианом получился практически монолог за чайником имбирного чая (выбор гостя), иногда прерываемый нашими репликами. Чувствовалась ораторская закалка. Поэтому попробую так, ближе к оригиналу, его слова и передать.

О МОЛОДЁЖНОМ ДВИЖЕНИИ В ЦЕРКВИ

– У нас оно – не инициатива сверху, как в России. А «снизу» или «вровень»: равный равному. Был у нас молодёжный отдел и номинально назначенный владыка (сейчас он на покое), мы называли его «отделом по борьбе с молодёжью». То есть молодёжь сама по себе, и синодальный отдел – тоже. Связано это было с очень распространённой ошибкой, когда путаются два понятия: верующая молодёжь и клерикальная (без всякого негативного оттенка), то есть учащиеся духовных школ, дети из семей священнослужителей, молодые работники в храмах и так далее. Но ведь ими верующая молодёжь не ограничивается! Есть ещё студенты, военнослужащие... Они посещают храм по мере духовной необходимости, ощущают себя частью Церкви, участвуют в духовной жизни не в ущерб своей работе

и семье.

И вот Ионинский монастырь решил объединить вокруг себя верующую молодёжь очень простым способом: вместо «вы должны» – да ничего они нам не должны! – мы сказали: «Вы можете!» Без менторского тона, не сверху вниз, не отделяя себя от них, попытались подружиться с каждым, кто пришёл. И это принесло плоды. Ещё в начале 2000-х мы звали молодых в церковь – и приводили человека в никуда. «Что мне сделать, чтобы быть верующим?» – спрашивал он. А ему отвечали: «Закажите сорокоуст, поставьте столько-то свечей, заплатите такую-то сумму». И всё! Мы поставили вопрос иначе: «Приходите в храм – вместе будем молиться, трудиться, отдыхать. Что будет непонятно, священник подскажет, объяснит». Молодой человек, перешагнув церковный порог, вливается не только в литургическую, но и во всю полноту церковной жизни. Вместе сходили на богослужение, а потом поехали в дом престарелых. Или на Киевское море: пляжный выход, волейбол, плавание на надувных матрасах. Или в детское отделение онкоцентра. Я, например, там побывал и больше не поеду – оказалось, не могу это видеть. А они ездят и работают там волонтёрами. Они сами организуются, потому что лучше знают, что им нужно. Священник может только подкорректировать, посоветовать, направить. И учтите: это ведь не только помощь кому-то – это помощь себе.

КАК С НИМИ ГОВОРИТЬ

– В России есть опыт, который меня не вдохновляет. Это когда в российскую глубинку, где есть храм, наполненный старушками, приезжает молодёжь – та, которую мы называем «клерикальной», из какого-нибудь столичного прихода или духовного учебного заведения. Являются, дают такой фейерверк за неделю и уезжают. Батюшка в шоке: что ему теперь делать с этим? У нас всё-таки по-другому. По всей Украине возникли такие «молодёжки». И в разных регионах, от храма к храму, они имеют свою специфику, находя самые разные формы служения. Кто-то специализируется на культурно-массовых мероприятиях, кто-то создаёт апологетические общества, противостоя каким-то лжеучениям. В Ионинском монастыре – своего рода «детский сад». Любой может прийти и получить ответы на вопросы. Мы не касаемся сложных богословских вопросов. На это есть свои группы. Но вот этот первый шаг воцерковления, когда человека волнует, как построить отношения с родителями, как познакомиться с девушкой, что можно сказать по поводу фильма… Это место, куда молодой человек может пригласить своего товарища по вузу: «Пойдём туда, там отец Николай, отец Иосаф, отец Валериан, спросим у них». И спрашивают: «Ах, что мне делать, я, кажется, завалю сессию!» – «Вон сидит девчонка, которая химиотерапию проходит, она моложе тебя, пообщайся с ней, и ты поймёшь, что сессия не такая проблема»; «Ах, как меня родители не понимают!» – «А может быть, съездишь в дом престарелых, пообщаешься с какой-нибудь бабушкой и послушаешь, что у неё хорошего в жизни было, а о чём она сожалеет»…

Нужно уметь общаться с молодёжью на их языке. Но не опускать уровень. Видите, я говорю вполне современным языком, но практически не прибегаю к молодёжному сленгу, которым прекрасно владею с детства.

Часто в беседах с молодёжью я выступаю неким «адвокатом дьявола», провоцируя таким образом у них мыслительный процесс. «Дядя с бородой, я тебя впервые в жизни вижу, почему я должен тебе верить?» Подросток чувствует своё право возражать, это постоянная игра в «царя горы», желание казаться крутым. Я говорю: «Поймите, лучше быть, чем казаться». Они сами придут к правильному выводу, и тогда их убеждения не вытравишь, потому что они становятся родными, выстраданными. Но я должен подтолкнуть их к поиску ответа.

КУДА «КАТИТСЯ» МОЛОДЁЖЬ?

– Нельзя говорить: меняется она в худшую или в лучшую сторону. Они – другие. Выросло поколение, у которого нет героев, а есть кумиры. Они меньше читают, но подсажены на мультимедийный продукт. Это поколение мобильников и соцсетей. С этим приходится считаться. Правильно подметил один из сотрудников нашего отдела, отец Димитрий Николаев: «Как по-новому и вдруг актуально выглядит евангельская цитата "И они тотчас, оставив свои сети, последовали за Ним"» (Мф. 4, 20). Но если ты говоришь, что подсаженность на соцсеть – это плохо, то должен грамотно объяснить почему – и дать альтернативу. Если не даёшь, то это просто критиканство.

Беда наших попов – в односторонности. Да, они знают Священное Писание, но знание Писания не подменяет знания школьного курса. Когда я встречаю священника, у которого проблемы с географической картой, мне грустно. Совсем недавно я общался с молодыми людьми, которых какой-то батюшка научил ужасаться ИНН, биометрическими паспортами, чипизацией. Я говорю: «Чего-чего?» Они мне начинают рассказывать, чего боятся. Я говорю: «У вас уже есть ИНН – это ваш мобильник. Попробуйте хоть день без него прожить! Каждую ми– нуту ваше местонахождение отслеживается. Ещё совсем недавно, чтоб тебя не отслеживала система триангуляции, достаточно было вынуть из смартфона аккумулятор. Сейчас всё чаще возможноть съёма аккумуляторов отсутствует, они встроены». – «Батюшка, вы разве не слышали про компьютер "Зверь"?» Отвечаю: «Про компьютер "Зверь" в Брюсселе я в 90-х ещё читал. Это была статья из одного христианского апокалиптического журнала. Так вот, те "страшные" возможности контроля над личностью соответствуют одной трети нынешних возможностей обычного айфона».

Так что за советом подходите не ко всякому батюшке. А к тому, которому доверяете, да не по его словам, а по его жизни. В моей жизни такой человек есть и, слава Богу, не один. Я не говорю, что отношусь с подозрительностью, но мне есть у кого переспросить – вот и всё. Ни в коем случае не противопоставлять это. Давайте уже не надувать щёки, а являть Христа в себе, а не себя во Христе. Всегда есть возможность приходящего человека, оказав ему первую помощь, отправить к тому, кто в его проблемах специалист.

СВОЁ ИМЯ В ПРИХОДЕ

– У меня в храме сложилась интересная традиция, которую я каждому батюшке желаю: люди, когда подходят к Чаше, своё имя не называют. Я и без того знаю их имена. А ещё – как их родственников зовут, живых и усопших. Конечно, в огромных приходах батюшка и забыть может. Я помню, сам как-то в Покровском исповедовал. «Как вас зовут?» – спрашиваю. «Ну, вообще, Пётр». Вглядываюсь – мой папа. Это я стою с утра вот так, исповедую 200-го человека (смеётся), уже голова кругом. Тут и своё-то имя забудешь…

У меня в церкви есть только одна категория любимчиков: новички. Они ещё младенцы в духовной жизни. Им нужна твоя забота и твоё время, как никому другому. Я знаю много достойных пастырей, которые в своей приходской жизни руководствуются теми же мыслями и идеями. У них хороший Христов дух, но немножко другой инструментарий. Это нормально.

Люди приходят в храм с разными болезнями. Медицинскую помощь нам может оказать любой доктор, но если у вас болит глаз, то лучше идти к окулисту, чем к хирургу. Священник – это скальпель в руках Врача. Хорошо бы не ржавый и не тупой. Воля Божья всё равно будет исполняться, но понятно, что Господу качественными инструментами работать лучше.

Всегда есть опасность, что ты начнёшь меняться, подстраиваться под мир, где-то льстить, заигрывать. Вот батюшка осознал, что он будет гораздо более понятным пастве, если станет рассекать на мотоцикле или слушать «тяжёлый рок». Апостол Павел говорит, что со всеми старался быть всем. Ты, где-то умаляя себя, приходишь на уровень, когда ты доступен и понятен. При этом остаёшься собой. Но если прежде не ездил на мотоцикле, а тут вдруг сделался байкером – это будет выглядеть искусственно и оттолкнёт людей. Другое дело, если он в этом разбирается и может стать авторитетом. У каждого священника есть духовник. Он видит со стороны движения твоей души, знает специфику твоего служения. Он может тебе сказать: «Стоп, отец, уймись! Это всё понты. Оно тебе не нужно и не свойственно!»

*    *    *

Энергетика отца Валериана такова, что понимаешь: молодёжь при Ионинском монастыре в надёжных руках. Вот только очевидно и другое: опыт этот индивидуален – раз, и второе – это всё для действительно верующей умной молодёжи. А что делать с теми, кто с дубинами по городу расхаживает? Многие из них называют себя православными. Об этом мы, конечно, попытались расспросить отца игумена. Отвечал он не сказать, чтобы охотно, но, по крайней мере, не делал такую фигуру, которую нам преподносили некоторые представители духовенства на Украине: «Только не о политике! Не о майдане... И не о позиции Церкви!» «А о чём тогда? – думаешь. – Разве не в этой смуте именно и должно звучать слово священника?»

– Сколько раз разорялись наши храмы! – вздыхает отец Валериан. – Сколько было неприглядных моментов нашей истории! Православные без зазрения совести рубили в капусту своих, православных. В гражданской войне можно одержать победу, но нельзя заработать славу. Никогда. Я на ектинии, на литии заупокойной поминал поимённо всех. Я не знаю, в каких они отношениях были с Церковью – Бог сам разберётся. На проскомидии – всех православных христиан. На ектинии я могу любые имена называть: и демонстрантов, и милиционеров – всех. Один народ. Знаете, как было в Испании? Холм и крест, под ним – братская могила: здесь лежит Испания. Католики, анархисты, коммунисты, франкисты – все в одной яме. Когда возникает такая распря и противостояние в народе, место христианина есть только одно – не в стороне, а между! Только так.

– А что вы скажете о позиции Церкви? Нам приходилось здесь слышать немало критики в её адрес, что стремление к благополучию перевешивает подвижническое служение…

– Как сказал не самый умный из украинских президентов, «Украина – не Россия». Если в России, в общем-то, исторически сложились более прочные церковно-государственные отношения, то в Украине Церковь всегда балансировала на грани. Было время, когда она пользовалась поддержкой, возникло такое ощущение сытости, когда хотелось сравняться в почестях с мирскими властями. Это всегда потом больно оборачивается. И вот ситуация сменяется гонениями. Так что власть не позволяет, знаете, жирком заплывать.

Ещё такая беда: приходская жизнь начала оцениваться количеством дохода. Это идёт из больших городов и развивается, к сожалению. Так мы сами себе могилу копаем – всем привет из 1917 года. Это уже было. Вот нынешние киевские события. Они намереваются захватить Лавру – и отчётливо видно, что наши боятся этого. Да, святыни… Но ничто не может отлучить меня от Христа! Если у меня нет богатств, что у меня могут забрать?! Отберут завтра храм – я найду тарелочку, чашечку, хлеб, вино, антиминс, возьму благословение епископа…

Или вот привозят в город какую-то чтимую святыню. Выстраивается очередь. Среди этой толпы, конечно, устанавливается льготная очередь – для маленьких детей, инвалидов. Вдруг в очереди появляется некий батюшка вместе с солидным дядей: «Он со мной!» Я когда дежурил, говорил: «Отец, всё понимаю, это, наверно, твои друзья или спонсоры. Но так нельзя». Он: «Ты что! Ты не знаешь!» Мы сами должны у креста, который несём миру, являть образец нелицемерия. Не мерить людей: кто нам больше денег дал, а кто меньше. У церкви всегда были доброхоты, жертвователи, но я предупреждаю всех: отношения со спонсором заканчиваются, когда ты теряешь возможность обнять его и сказать: «Брат, ты не прав, ты грешишь». И если ты не сделаешь этого, то будешь соучастником его греха за пожертвованные тебе деньги. Мне отвечают: «Это же на храм, во славу Божию!» Но нельзя продаваться за деньги. Милуй грешника и обличай грех. Он в ад идёт, а ты будешь отвечать за это. Деньги – пахнут!..

В чём не могу согласиться с отцом Валерианом: что в России у Церкви какие-то особые отношения с властями. Быть может, на самом верху так – это мне неведомо. А вот чиновники средней руки – здесь на кого нарвёшься. Есть такие враги Церкви, каких немного и при советской власти было, только теперь они свои антирелигиозные взгляды стараются не показывать, ненависть упаковывают в округлые формулировки: «нет возможности», «инструкция не допускает», «посоветуемся со специалистами»…

Ну да ладно. Уже несколько раз к нам подходили официанты, интересуясь, не желаем ли мы заказать ещё что-нибудь, кроме давно съеденных бисквитов и остывшего имбирного чая, – нам было не до этого. Но вот мы стоим на пороге, и беседа всё не заканчивается: есть о чём поговорить. Отец Валериан вспоминает своё киевское детство, не без удивления узнаём, что его дед – первый секретарь Киевского обкома партии и много ещё чего. Пока Михаил беседует, я прицеливаюсь фотоаппаратом, уже привыкнув к его стилю «милитари», – вот и сейчас снимаю батюшку в его любимом, как он сам признаёт, масккостюме «Партизан»; оказывается, и под подрясником он предпочитает носить камуфляжные шаровары.

Прощаемся.

Из путевых записок Михаила Сизова:

Стал накрапывать дождь, но решаем отправиться дальше, в сторону Лавры. Проходим мимо того «штаба», где недавно побывал Игорь: ничем не примечательное здание Печерской районной администрации. Но что-то тревожное в воздухе витает. У входа стоит парень бравого вида и держит в руках какой–то прибор, провод от которого тянется в одно из окошек. На– верное, глушилка – не иначе как заговорщики проводят совещание, а он ставит помехи подслушивающим устройствам. На противоположной стороне улицы кучкуется группа юнцов в армейских зелёных касках – это, наверно, майдановский пикет против «афганцев». Уже промокли под дождём, взоры хмурые.

Несмотря на дождь, пикет – но уже молитвенный – стоит и у входа в Киево-Печерскую лавру. Две женщины и парень под зонтиком читают акафист. Подождав, когда закончат, спрашиваю у парня, много ли их здесь. Тот объясняет, что молитвенное стояние здесь постоянное, верующие сменяют друг друга. Рассказал и о попытке захвата 24 февраля – то, о чём написали уже все СМИ. А раба Божья Раиса, участница пикета, описала это в красках:

– Подъехала машина, вышли молодчики, стали облачаться в военную бронь. Я встала на колени, уговариваю: «Мальчики, это ведь Божья обитель, а вы сюда с оружием! Побойтесь Бога!»

А ихний старший меня – в сторону, чтобы я с этими парнишками не могла говорить...

Вторая женщина, раба Божья Любовь, поведала, о чём в проповеди говорил им духовник Лавры:

– Старец сказал, что сейчас идёт очищение. Это как нарыв. Вот прорвался он, грязь вышла, а потом-то зарастёт. Конечно, жалко всех людей, особенно тех, кто на майдане. Они не понимают, что делают. Упиваются бунтарством, как вином. А первый революционер кто? Денница-Люцифер. Прости нас, Господи...

Между тем Лавра живёт обычной жизнью, словно мирские бури за монастырской крепостной стеной её никак не касаются. По дорожкам ходят монахи, семинаристы, паломники... У входа в Ближние пещеры мы с Игорем разминулись – он отошёл что-то фотографировать, а я зашёл внутрь храма. Если бы не эта задержка, так бы и не заметили в спешке замечательную фреску... В дальнем, плохо освещённом углу сел на скамейку и увидел на стене тёмное от поблекших красок изображение картины «Мытарства, или воздушные бесовские стражи». Огромное – шесть метров в ширину и до самого потолка. Вверху нарисована душа, представленная перед вратами в Царство Небесное. Ниже – отдельные клейма с бесами, мытарящими души умерших. Судя по подписям, это взято из апокрифа «Мытарства блаженной Феодоры». Порядок мытарств там такой:

1. Сквернословие и смехотворство. Безрассудные беседы.

2. Ложь и клятва.

3. Осуждение и клевета.

К ним по смыслу примыкает и девятое мытарство – неправды, в смысле не-праведного осуждения, когда оправдываются виновные и осуждаются невинные. В общем, всё начинается с «информационных», так сказать, грехов – и далее по нарастающей, до смертоубийства. А ведь так революции и разгораются – со смешков и обмана.

Игорь присаживается рядом, говорит: «Ну, нашёл свои грехи?» Отвечаю: «Вон там, под пятым номером, мытарство лени». Игорь иронизирует: «Умножай сразу на два!» Десятое мытарство – зависть. «Ну уж нет, – возмущаюсь, – никому никогда не завидовал, сам с усам! Как можно друг другу завидовать, если жизнь каждого человека индивидуальна?» Тут же мелькнула мысль: а ведь позавидовал! – тоже хотел бы побывать в «революционном штабе» миротворцев «Каскада», своими глазами увидеть… Хотя пустое. Мы тут всё мелкие грехи разбираем, думая, что в большем-то не замешаны. А ведь последним, двадцатым, номером идёт даже не убийство и не ереси, а мытарство немилосердия и жестокосердия. И кто скажет, что никогда не был жестокосердечен?

Этак исповедавшись перед настенной фреской, зашли мы в подземный монастырь – первообитель русской святости.

«Когда будете в Киеве, зайдите в Ближние пещеры – там лежат его нетленные мощи» – так в начале путешествия, в Ужгороде, говорил нам отец Димитрий Сидор о преподобном Моисее Угрине. Тогда я очень удивился совпадению. Было три родных брата, служивших князьям Борису и Глебу, первым русским святым. Георгия умертвили зачинщики братоубийственного раздела Руси, Моисея пленили поляки, а Ефрем с отрубленной главой Георгия пошёл на восток Руси и основал Новоторжский Борисоглебский монастырь. В начале 90-х в его стенах создавался музей Русской истории, где я некоторое время работал. И сотрудники там решали загадку, куда подевались мощи Ефрема. Нетленными их обрели ещё при Иване Грозном, а в 1919 году уполномоченные наркомата юстиции вскрыли гробницу. Остался только протокол, что рядом с останками святого обнаружена голова неизвестного. К настоящему времени монахами возрождённого монастыря найдена лишь часть мощей преподобного и отдельно его власы. Глава же Георгия, похоже, утрачена. Но вот здесь, в Киеве, лежит нетленно третий брат...

В подземной тиши потрескивают свечи, откуда-то из галерей доносятся слова молитвы. Над раскрытым гробом с иконы смотрит русский святой...

Из путевых записок Игоря Иванова:

В отрочестве мне довелось однажды побывать в Киеве. Тогда по стране во время каникул ходили туристические поезда со школьниками. И вот такой состав привёз меня в Киев. Его загнали в какой-то тупик, а нас посадили на автобусы и сразу повезли в Лавру. На всю жизнь у меня в памяти запечатлелась прогулка по Дальним пещерам – именно прогулка, потому что вела её бойкая экскурсовод, с улыбкой о чём-то рассказывавшая. Но я по обыкновению отстал от группы и шёл в полумраке один, со страхом заглядывая за перекрытые боковые отворотки и думая о тех, кто жил в лабиринтах этих переходов. То было время, когда деревья были большими…

В этот раз переходы уже не казались мне такими бесконечными – может быть, оттого, что весь путь был поделён на отрезки: от святых мощей к мощам… Самое сильное впечатление на сей раз: я забрёл в закуток, где монах как раз открыл ключом костницу и в полумраке из каких-то сосудов доставал для трёх паломников черепа монахов. Я пристроился четвёртым и с благоговением приложился к маслянистым костям: к моему удивлению, они оказались не гладкими, а шероховатыми, как будто покрытыми небольшими волосиками. Монах подносил нам головы по очереди, их было пять или шесть. «Все разные», – отметил я про себя, прикоснувшись.

…Если существовали в эти дни полюса духа человеческого, то располагались они, как это бывает очень редко с планетами, совсем рядом. Один полюс – пещеры Лавры, где благодать Духа Святого, кажется, можно руками потрогать – так здесь намолено и свято. А другой полюс – в нескольких городских кварталах: на площади Независимости, на том самом майдане. Туда мы, помолившись и укрепившись духом в Лавре, и отправились с Михаилом.

По дороге наткнулись на мемориал памяти жертв Голодомора, выстроенный с большим пафосом: ангелы из камня размером в три человеческих роста, лозунг «Слава героям», выложенный из лампад прямо на брусчатке. Решили зайти. И может быть, зря. В принципе, музей как музей, с крестьянским уклоном: корзины, телеги, ткацкие станки. Любезно подошла экскурсовод с набивным платком на плечах и очень по-домашнему, задушевно стала рассказывать про то, как морили украинцев голодом в 1932–1933 годах… русские. Это не сразу стало ясно, а она нам как бы исподволь к этому подвела. В конце концов мы уже не о голодоморе говорили, а отбивались: «С чего вы решили, что русские вас ненавидят и решили извести? Да в России и Казахстане такой же голод в те годы был!» Михаил возмущался: «Рязанщина – там тоже чернозём, родное село матери моей так и называлось – Чернава, потому что земля чёрная и очень плодородная. А умирали с голодухи. Маме в начале 30-х было четыре-пять лет, и она рассказывала: "Всё время хотелось есть. Как только снег растает, мы босяками выбегаем на лужайку перед домом. Глядь, из земли показалися анис и щавель. Выковыриваем и... в рот". Травой питались!»

Но милого экскурсовода, кажется, никакими доводами пробрать было невозможно. Я тогда не понял, отчего такие простые вещи она не восприняла. Осознал я это только через несколько месяцев, когда страна уже вовсю сотрясалась в конвульсиях ненависти к России и на востоке гремели взрывы. Мемориал Голодомора для новой независимой Украины – это такой инкубатор незалежных патриотов, мировоззрение которых держится не столько на любви к своей стране, сколько на ненависти к врагам. А где ненависть, там и ложь. Задача мемориала – растить обиду. Вот в Германии после Первой мировой обиду на несправедливый Версальский мир тоже растили-пестовали, и в 20-х годах что мы получили? Правильно: нацизм. Эта «обида» помогла оживить самые глубинные инстинкты толпы, которые глубже классовой солидарности, религиозных поисков справедливости и много чего ещё. По-видимому, украинские кукловоды неплохо разбирались в технологиях манипуляции толпой…

А той «доброй хохлушке»-экскурсоводу, доказывавшей нам недоказуемое: что Бандеру оболгали, что Церковь Московского Патриархата оккупационная, – я подарил на память иконку. Образ нашего общего святого, когда не было ещё ни Украины, ни России, а была единая Русская земля.

*    *    *

Палатки, дрова, мешки с мусором, люди в разноцветных касках, булыжники, барабанщики, горящие в металлических бочках костры, люди с цветами в руках, столы с закусками, студентки, делающие «селфи» на фоне сгоревшего Дома профсоюзов, шныряющие дети, шины, тысячи автомобильных покрышек, гуртами лежащие всюду…

Но первое, что бросилось в глаза на Крещатике: реклама голливудского боевика, как раз в эти дни идущего в кинотеатрах: «Управляемый хаос». «Управляемый ли?» – думал я, озираясь вокруг. Покрикивающие на водителей регулировщики – не ДАИшники, а бойцы в камуфляже – это элемент порядка или хаоса? Юные парочки, фотографирующиеся на фоне БМП и красно-чёрного знамени, молодуха, торгующая сувенирами с революционной тематикой: чашки с портретом Бандеры, шарфы с надписью: «Слава Украине!», боксёрские перчатки в цвет украинского флага и синие флаги ЕС с впечатанным в звёздный круг тризубом… И кругом – бесчисленное количество плакатов, листовок, транспарантов: «Слава нации!», «Паля Януковичу», «За национальну революцию!». Прямо перед нами странноватого вида человек нёс большой плакат с надписью: «Вы прекрасны, я вас люблю». Семейные пары, на лицах которых – понимание важности исторического момента. Каждый второй – с камерой или фотоаппаратом. Палатка Киевского Патриархата торгует свечами; народ покупает и тут же ставит в подсвечники – у кого, кому, зачем, какая разница! Священники-раскольники на сцене выстроились зачем-то в ряд, держат напрестольные кресты, рядом иконы, хоругви, флаги. Словно фрагмент какой-то постановки. В микрофон вещает политик, но его мало кто слушает: коловращение толпы напоминает Первомай в былые времена, когда демонстрация трудящихся по площади уже завершилась и начинается хмельное гулянье туда-сюда. В самом деле – майдан. То есть торговая площадь. Продаётся всё.

Я не сразу заметил надпись над сценой, на чёрном фоне: «Дни памяти о погибших на майдане». Точно! – ведь сегодня официальный день траура. Сколько тысяч людей, столько тысяч и выражений на лицах. Кроме одного – скорби.

Из путевых записок Михаила Сизова:

На майдане раздают напитки и бутерброды. Пить бесплатный «революционный» чай я не стал, а бутерброд с салом попробовал. Не удержался. Экзотика. Как-то не верилось, что всё это – столы с кормёжкой и разнообразными сувенирами, палатки с яркими плакатами, похожие на шатры заезжего цирка, – является частью не театрального действа, а самого настоящего государственного переворота. Настроение было такое, будто мы на «Проводах зимы». Долго стоял перед сувенирами, пытаясь выбрать что-нибудь поприличнее, без бандеровской символики. Взял за несколько гривен брелок с американским автоматом М-16 (на следующий день он сломался) и значок «Участник майдана». Носить его, конечно, не буду, положу в коллекцию «вещдоков», но после покупки вдруг почувствовал ненормальность ситуации. Что мы здесь делаем? Своим присутствием дополняем массовку. Хотя таких зевак, как мы, здесь, наверное, большинство.

Выбравшись с Крещатика, спрашиваем у прохожего, как дойти до Золотых Ворот. Парнишка лет 17 вынимает из ушей затычки аудиоплеера, вежливо объясняет.

– А ты не с майдана идёшь? – спрашиваю.

– Оттуда.

– Кто там сейчас выступает?

– Да всякие. Призывают не останавливаться.

– Так куда же дальше? Вроде всё уже захватили.

– Не понять, что будет дальше. Дают разную инфу, но я не верю без подтверждений. Сам всё анализирую. Для того и ходил на майдан, чтобы своими глазами посмотреть.

Какой рассудительный паренёк! После этого стал я внимательней присматриваться к прохожим, как они реагируют на встречавшихся там и сям ватаг в шлемах и со щитами. Большинство горожан как бы не замечает их или отворачивает головы. Совсем другое видели мы в метро, где по вагонам ходил парень на костылях в военной форме. Камуфляж на нём был не «магазинный», как на майданщиках, а настоящий, армейский. Инвалид из армии или МВД. «Слава Украине» он не кричал, и люди очень сочувственно на него смотрели, с готовностью подавали милостыню.

Встретилась нам и другая категория киевлян. Близ Золотых Ворот припарковался «Рейндж Ровер» (такой внедорожник у нас под 3 млн рублей стоит), выходит из него пузатенький крепыш и направляется к «Мерседесу», близ которого его ждёт другой «новый украинец».

– Слава Украине! – с издёвкой в голосе приветствует его крепыш.

– Героям сала, – смеётся тот в ответ и кивает на его «Рейндж Ровер». – Ты чего такой весь упакованный? В наше время нужно вызывать в людях не зависть, а жалость.

Глядя на этих зубоскалов с бегающими глазками и на важного вида «гладиаторов» в касках и со щитами, почувствовал я их общее настроение. Они считают себя хозяевами города. Но, явно, в подсознании сидит страх, что всё вдруг переменится, поэтому и внушают себе и окружающим свою значимость - кто неуместной роскошью «тачек», кто бряцаньем бутафорской военной амуниции. Все они – временщики в вечном русском Киев-граде.

Из путевых записок Игоря Иванова:

Ближе к вечеру проводил на московский поезд Михаила, а теперь и сам с вещами заранее приехал на вокзал.

Погода к ночи установилась промозглая, соответственно настроению. Холодно было и в здании скучного малолюдного вокзала. Продрогнув, я отправился искать какое-нибудь кафе, чтоб согреться горячим кофе. Нашёл на втором этаже. Поставив горячую чашку на подоконник, стал греть о неё руки. Спустя несколько минут рядом пристроились двое мужичков лет за 30. По обветренным лицам, по дрожащим в порезах рукам, я предположил, что они имеют какое-то отношение к майдану. И не ошибся. Самое прямое. В четвёртый раз уже приезжали на майдан, первый раз ещё в 2013-м. Разговорились. Нет, никакой агрессии в их словах, но только жесточайшее разочарование.

Тот, что поближе, со сломанным зубом – Александр – оказался родом с Тернопольщины. Отец украинец, мать – русская. Семья советского военного – помотались в своё время по гарнизонам. Я уже привык здесь, на Украине, что особенно озабоченные своей национальной идентичностью люди говорят с тобой исключительно на мове. Отвечаешь им по-русски, они понимают, но, даже узнав, что ты из России, продолжают говорить по-украински. Но я привык.

А тут мужичок безо всяких комплексов перешёл на довольно чистый русский. Для начала, конечно, выругался, впрочем, беззлобно. Под раздачу попали Янукович, «менты» и руководители майдана:

– Дали денег на дорогу – всё, езжай! И что получается? Возвращаюсь в минусе. Вот смотри, – он достал из-за пазухи рогатку, сделанную явно фабричным способом, – на свои деньги покупал… Нет, сюда больше ни ногой, хватит. Верно говорят: кому война, а кому мать родна. Не те пришли люди, много гнилых. Как ситуация обостряется, их не сыщешь, а как пожертвования собирать – они первые. Две коробки насобирали, полные, и все деньги налево ушли. Ща будут делить их. Вообще, там не знаешь, кому верить: и от своего можно удар в спину ожидать. Поэтому двух глаз мало, надо четыре: два спереди и два сзади. Вон сколько наших людей пропало. Садят в машину, увозят, и всё – нет человека. А я хоть выбрался живой – это главное.

– А тебе не пришлось кого-нибудь убивать? – спросил я и сам испугался.

– Стрелял ракетницей, а в ней болты, гайки… – ничуть не удивился вопросу Александр. – Было дело. Но верю, что никого не убил.

– А хоть что-то положительное о вашем майдане запомнилось?

Мой собеседник задумался:

– Поразили женщины киевские – выворачивали камни из тротуаров, помогали. Без них было бы трудновато.

– А что ты хочешь сейчас?

– Сейчас – принять душ и поспать. Больше ничего.

– А дальше?

– Дальше? Я до этого… – Александр не выругался, а только сделал паузу, но она была красноречива, – работал пять лет в Италии садовником и строителем. Сейчас в Италии кризис, не поеду больше туда. Вот, говорят, визы, Евросоюз, бла-бла. Да если хочешь работать – пожалуйста: покупай визу хоть сегодня и работай, никто не мешает. На лето поеду в Польшу. Вот только зуб вставлю, – он потрогал щербину во рту и усмехнулся, наверно, представив себя таким вот оборванцем в «цивилизованной» Польше.

Всё это время второй мужичок, имя которого я запамятовал, поддакивал и кивал. Сказал, что майдан ему тоже осточертел.

Допивали кофе мы уже молча, каждый думая о своём.

– Правда есть, но нет справедливости, – вдруг подвёл Саша черту под какими-то своими мыслями. – Вот скажи, как жить, когда справедливости нет?

Мне и то на ум пришло пушкинское «но нет её и выше», да тут вспомнил, что Сальери как раз о правде говорил, а в ней-то мой мужичок ещё не разуверился, и слава Богу.

– Знаешь, эти твои поездки в Киев – то ли правду искать, то ли деньги зарабатывать… Правда ведь не покупается, так? – спросил я. Александр не ответил.

– Вот Чехов… вы ведь проходили Чехова?

– Да я же ещё в нашей… в советской, – поправился он, – школе учился…

– Так вот, он писал о том, что надо каждому растить и возделывать свой сад, и тогда мир станет краше и справедливей. Как-то так…

– Да, наверно, этот Чехов прав, – подумав, согласился Александр, и его спутник тоже согласно затряс головой: «У меня дома такой сад!»

Мы крепко пожали друг другу руки на прощанье – объявили посадку на мой харьковский поезд. На душе было как-то зябко. Что будет с этим многострадальным русским городом с украинской судьбой через месяц, через полгода? И что ждёт меня там, впереди?

Но тут другая история, новая тетрадь. Это уже «Дневники Новороссии».