СТАНЕТ РАДУГА ЛАМПАДОЙ

Многие критики талант его оценивают выше, чем талант его ученика Сергея Есенина, но при этом о Клюеве мало кто знает. В том числе и у нас на Севере, хотя в автобиографии поэт писал о себе: «Родом я крестьянин с северного поморья... Плавни Ледовитого океана, соловецкие дебри и леса Беломорья открыли мне нетленные клады народного духа: слова, песни и молитвы...» Накануне юбилея мы встретились с доктором филологических наук, профессором Вологодского государственного педагогического университета Людмилой Григорьевной Яцкевич (Калачёвой). Её силами в университете создан научный центр изучения лингвопоэтики Клюева, в котором проведено много интересных исследований. Но для Людмилы Григорьевны этот русский северный поэт не просто предмет изучения, а родной, близкий по духу человек. В квартире её, где проходила наша беседа, меж книжных полок и икон смотрят со стен портреты простых крестьян из вологодской глубинки – её предков. Знали они народные «причеты», сказания, а кто-то даже писал стихи. И для неё «феномен Клюева» – просто проявление русской народной жизни.

– Клюеведы – это бескорыстные, увлечённые люди, – говорит Людмила Григорьевна. – Со многими я знакома лично, других знаю только заочно. Некоторые уже ушли из жизни, как Александр Иванович Михайлов, сотрудник Пушкинского Дома. А в Москве продолжает работать Сергей Иванович Субботин. Интересно, что прежде он был химиком, научным сотрудником НИИ в Троицке. И так получилось, что он познакомился с композитором Георгием Свиридовым, который пригласил его к себе домой. А Свиридов очень Есениным и Клюевым увлекался. Ещё в 1956 году он написал одно из самых значительных своих симфонических сочинений – «Поэму памяти Сергея Есенина». Как отмечали критики, это фундаментальное произведение из десяти частей стало «этапным для Свиридова, для советской музыки и вообще для осознания нашим обществом многих сторон русской жизни». Через Есенина композитор познакомился и с творчеством Клюева, о котором впоследствии писал:

«Клюев открыл великий материк народной поэзии, народного сознания, народной веры. Он прикоснулся к глубоким корням духовной жизни Русского племени, отсюда его изумительный цветастый, образный язык... Его мир вошёл составной частью в творческое сознание: Блока, Есенина, Александра Прокофьева, Павла Васильева, Б. Корнилова и особенно, как ни странно, Заболоцкого – в его ранних стихах, Николая Рубцова».

В письме Субботину гениальный композитор признался: «Писать музыку на его слова соблазнительно, но неимоверно сложно. Поэзия его статична; это – невероятная мощь, находящаяся в состоянии покоя, как, например, Новгородская София или северные монастыри. Стихи его перегружены смыслом, символикой и требуют вчитывания, вдумывания. Музыка же должна лететь или, по крайней мере, парить. В Клюеве слишком много Земли (но не "земного", под которым подразумевается светское, поверхностное). Он весь уходит в глубину, в почву, в корни».

После смерти Свиридова в 1998 году в его архиве нашли ноты для меццо-сопрано, смешанного хора и симфонического оркестра, озаглавленные «Из Клюева». Три части произведения были в целом закончены, а четвёртую композитор дописывал... Вот такие люди восхищались Клюевым. И Субботин, химик из НИИ, не стал исключением – теперь он, литературовед, является сотрудником Института мировой литературы. Ещё один замечательный клюевед живёт в Киеве, это Людмила Александровна Киселёва, преподаватель университета. У них и сайт есть, специально посвящённый поэту, называется «Клюеслов» (kluev.org.ua).

– И всё же о Клюеве знают только специалисты. Это потому что в советское время его долго не печатали? – спрашиваю Людмилу Григорьевну.

– Отчасти поэтому. Первым травлю русского поэта начал сам Лев Троцкий. В 1922 в «Правде» появилась его разгромная статья «Клюев», которая, что интересно, по объёму была почти в три раза больше, чем подобная же отповедь Есенину. Эту статью перепечатали в губернской петрозаводской газете, после чего жизнь поэта стала небезопасной. Также против Клюева выступил главный идеолог партии Бухарин в «Злых заметках». То есть по Клюеву били из тяжёлой артиллерии с самого верха. Всё русское тогда уничтожалось...

Хотя формальных поводов, чтобы высмеять Клюева, у недоброжелателей было достаточно. Как и многие поэты «серебряного века», Клюев поддался богемной жизни и по тогдашней моде сочинял странноватые мифы о себе. Писал, что был в Индии, на Памире, в Китае. В стихах Русь называл «Белой Индией». Некоторые до сих пор этот его эпатажный образ воспринимают всерьёз. Однажды Клюев назвал себя «потомком лапландского князя», и в Петрозаводске один профессор всерьёз разрабатывает тему «карельского князя». Но, повторю, это был лишь эпатаж. По Москве и Петербургу Клюев ходил в смазных сапогах, в косоворотке и поддёвке. Хотя, как подтверждают современники, он Поля Верлена и Гейне читал в подлиннике. А таким прикидывался деревенским старичком...

Людмила Григорьевна смеётся и продолжает:

– Читаешь воспоминания о Клюеве и поражаешься, какие противоположные впечатления о нём! При первой встрече с Клюевым Александр Блок не разглядел его и даже заскучал, но вскоре два гениальных поэта поняли друг друга. В дневниковой записи Блока за 17 октября 1911 года читаем: «Клюев – большое событие в моей осенней жизни». А вот что написал он 9 декабря: «Послание Клюева все эти дни – поёт в душе. Нет, рано ещё уходить из этого прекрасного и страшного мира». Родственники Блока боялись, что Клюев уведёт его в какую-то секту. Тогда ведь, знаете, увлекались экзотичными религиозными течениями и в религиозно-философском обществе, которое Клюев также посещал, велись странные споры. Хотя я глубоко уверена, что Клюев был православно верующим, только с сугубо народной такой основой. Его мать Прасковья Дмитриевна – талантливая сказительница и плачея, знавшая все народные «причеты», – происходила из старообрядческой семьи. Но сама староверкой уже не была, ходила в обычный храм.

– Клюева почему-то причисляли к хлыстовской секте.

– Так и наш современник поэт Евгений Евтушенко писал, что Клюев «ездил по поручению секты хлыстов в Индию, Персию». Это миф. На самом деле Клюева к хлыстам занесла его широкая поэтическая натура и поиск остатков русского патриархального общежительства. Исколесив Русский Север, он в 1911 году поехал в Рязанскую губернию, где и познакомился с хлыстами или «христами», как они себя называли. Эту секту в XVII веке создал костромской крестьянин Даниил Филиппов, проповедовавший крайний аскетизм и то, что все люди есть «Христы». Пожив среди них, Клюев собрал фольклорный материал и написал «Братские песни». То, что поэт не присоединился к хлыстам, так разозлило участника секты попа-расстригу Иону Брихничева, что он стал рассылать ругательные письма, в которых писал, что якобы Клюев народные духовные стихи выдаёт за свои собственные. Однако текстологи давно доказали, что «Братские песни» являются авторскими, клюевскими произведениями.

Но вернусь к Троцкому и Бухарину. Почему их ненависть к Клюеву была даже больше, чем к Есенину? Думаю, потому, что Клюев был не только русский, но и церковный человек. Лично меня в нём как раз и привлекает его укоренённость в христианской традиции. Он ведь так и пишет, что для него идеал – это царь Давид, псалмопевец. «Царь Давид, помоги, Иван Богослов дай басеньких слов», – приговаривал поэт. «Баской» – это красивый, совершенный.

– Видимо, Псалтирь Клюев любил.

– А как же! У него есть «поддонный», то есть глубинный, псалом, и он традиционно начинается с покаяния – свой человеческий характер Клюев сравнивает со стоглавым чудищем страшным. И далее пишет: «раскрылась лилия, что шире неба» и свет светит, и спасение близко. То есть звучит надежда... А потом он описывает рай в таких народных реалиях – видит там уютный крестьянский дом, даже с котом на лежанке. И воскрешение мёртвых в конце времён также по-народному представляет:

 

Удивительно, как крестьянская натура Клюева сочеталась с широким культурным кругозором его поэзии, с её духовной глубиной! Для нынешних крестьян, многие из которых, к сожалению, утратили живую христианскую традицию, такие чувства и образы, наверное, уже недоступны. И вот это в Клюеве меня тоже привлекло – старая крестьянская культура.

– Вы ведь тоже из верующей крестьянской семьи? – спрашиваю профессора-клюеведа.

– Наш крестьянский род происходит из деревни Квасюнино Шекснинского района. В детстве и юности я жила в Череповце, но каждое лето родственники отвозили меня к моей крёстной – тёте Рае. Она была очень верующая. За неделю до Рождества и Пасхи она приезжала к нам в Череповец говеть, и каждый день утром и вечером ходила на Соборную горку в Воскресенский храм, единственный тогда действующий. В 1950 году на пасхальной неделе она привела и меня туда, чтобы крестить. Мне пять лет было, и помню, что после крещения батюшка подарил мне пасхальное яичко и две конфетки.

– Хрущёвские гонения тогда ещё не начались.

– Это же после войны было, и власти ещё боялись народ возмущать. Когда мой дедушка в 54-м умер, священника вызывали прямо на дом для отпевания. А позже это запретили.

– У вас городская квартира была?

– Ой, мы в деревянном доме жили на несколько квартир, вчетвером ютились в комнатке метров на 14. Большую часть комнаты занимала печка, на которой и готовили и сами грелись. А выйдешь зимой в коридор – там вода в вёдрах с ледяной коркой. Но дружно жили. К бабушке приходили её бывшие деревенские соседки, и вот старушки сидят-вспоминают, а я в куклы играю и слушаю – и всю подноготную квасюнинскую тогда узнавала. А, бывало, и запоют – тоже слушаю.

– В вашем крестьянском роду, наверное, были поэты?

– Были, и в этом нет ничего особенного, народ ведь наш талантлив. Вот пример. Свёкор тёти Раи, моей крёстной, Александр Фёдорович Тихомиров, происходил из простых мужиков, в Белозерске дослужился до должности пристава, а потом вернулся к себе в деревню. Был очень начитанный, имел большую библиотеку, журналы «Нива», «Всемирная панорама» выписывал, сам стихи писал. Клюев говорил о себе: «Я погорел на своей "Погорельщине"» – арестовали его за поэму «Погорельщина», которая ходила в народе в списках. Так и мой родственник «погорел». Он написал поэму против колхозов и читал своим знакомым, а кто-то донёс. В 40-м году его, фактически старика, забрали. Может, слышали, у нас тут Огненный остров есть, который в фильме Шукшина «Калина красная» показан. Ещё до войны на острове страшная тюрьма располагалась для политзаключённых, и вот туда старик Тихомиров попал. Сохранилось последнее его письмо из тюрьмы: «Я умираю с голоду, пришлите что-нибудь». Он даже не знал, что началась война, им не сказали. Умер там. А его сына Ростислава, мужа тёти Раи, арестовали в 41-м году, буквально перед самой войной. Он тоже был образованным человеком, заведовал в деревне клубом, заодно, как грамотею, ему поручали взимать налоги на скот. А он доверчивый, сколько ему скажут в хозяйствах, столько и записывал, обыски на дворах не производил. И в соседней деревне Копосиха один хозяин его обманул. Соседям стало обидно, что тот меньше налог заплатил, и донесли. Тогда Шекснинский район к Ленинградской области относился, поэтому Ростислава отправили в тюрьму в Ленинград. Тут началась блокада, его выпустили из тюрьмы, и он умер от голода – как и отец, только на воле.

– Стихи вашего родственника сохранились?

– Говорят, когда Александра Фёдоровича предупредили об аресте, он все свои рукописи сложил в холщовый мешок и закопал в саду за домом. Так, наверное, и лежат в земле. Старший сын его Александр тоже сочинял стихи, однажды на своего строгого отца эпиграмму написал:

Васькин брат, Славухин дядя,
Из породы Башмаков...

Дело в том, что настоящая фамилия Александра Фёдоровича – Башмаков, а Тихомировым он назвался, когда был приставом, из-за любви к тишине и порядку. Отцу эпиграмма сына понравилась, он любил в людях смирение и не чурался справедливых слов о себе. Тем более сын его Александр был не просто деревенским поэтом, а слыл в народе юродивым Христа ради. Шурентий (так его кликали в деревне) научился молитвам ещё в раннем возрасте от своей бабушки Еннафы и был очень богомольным. Во время войны он, как и отец с братом, умер от голода. Когда желудок совсем уж свело, наелся по недомыслию соли и тут же к Богу отошёл.

– Священники или монахи в вашем роду тоже были?

– Была одна монахиня. У моей крёстной единственной во всей деревне имелись иконы старинные. Я всё думала, откуда они к ней попали. И только после смерти крёстной узнала... Я тогда книгу «Слово о родной деревне» готовила, всех расспрашивала, и дочь крёстной рассказала, что была у неё тётушка Наталья Голубева, которую в 1905 году по обету родители отвезли в Ярославль в монастырь. Стояли неурожайные годы, и они решили дать обет посвятить свою 15-летнюю дочь Богу. Когда после революции монастырь закрыли, Наталья вернулась в деревню с какой-то монахиней. Они стегали одеяла и ещё чем-то зарабатывали на жизнь и при этом, видимо, пытались сохранить монашеский устав молитвы, тайно крестили деревенских, читали Псалтирь по покойникам. Умерла Наталья в 1953 году, и, видно, иконы её перешли к моей крёстной. А от неё они перешли к её дочери Тамаре, которая жила в том же доме в в Квасюнино. Из-за протечки в крыше иконы попортились, только одна цела осталась. Помню, в 1999 году заглянула я в газету «Красный Север». Никогда криминальную хронику не читала, а тут вдруг бросилось в глаза сообщение: «Деревня Квасюнино. Украли старинную икону и лампаду». Лампада у тётушки очень красивая, старинная была. Сразу всё поняв, звоню в деревню, соседке, слышу: «Тамара в больнице, грабители её до полусмерти избили». Я так плакала... И Тамару жалко, и последнюю икону, под которой всё моё детство прошло. От переживаний произошло кровоизлияние в глаз, и я тоже попала в больницу. Сейчас-то у Тамары обычные бумажные иконки... Так что наши времена похлеще, чем при советской власти.

А ещё одна старинная икона хранилась у сестры тёти Раи – Клавдии. Она замужем не была, дева, с виду как бы юродивая. Страшно работала в колхозе, тяжеленные бидоны с молоком таскала и жила в убогой хибаре. И представляете, в такой хибаре – лучезарная икона Флора и Лавра, а вверху Богородица, ещё Андрей Первозванный. Такой необычный образ. Его Клавдия завещала в Сиземскую церковь, которую местный краевед-подвижник Владимир Егоров вместе с народом восстанавливал. Теперь он староста в храме. В 2005 году приехала я в Сизьму, и Егоров мне говорит: «А ведь Наталью в монашестве звали не Натальей, а Нимфодорой». Это он узнал от женщины, которая последние годы жила вместе с Натальей, умерла незадолго до моего приезда. «Подождите, это ещё не всё», – продолжает Егоров, заходит в алтарь и выносит чёточки, все вязанные-перевязанные, много раз чиненные. «Это всё, что осталось от Нимфодоры, – говорит. – Возьми. А то у нас в алтаре лежит, никто не пользуется». Сейчас эти чёточки у меня. Такое утешение послано было...

– Людмила Григорьевна, а узнали о Клюеве вы когда?

– В нашей комнатке в Череповце стоял красный деревянный сундучок, набитый книгами и разными бумагами. Это был архив Владимира Степановича Калачёва, маминого брата, погибшего под Ленинградом в бою за Синявинские высоты. Мама до последних своих дней хранила этот архив, сама же перепечатала на машинке и стихи своего брата, и письма, посланные с фронта его любимой девушке Софии. Когда я разбирала этот архив, чтобы опубликовать, то увидела его стихотворение, которое называется «Николай Клюев». Начинается оно так:

Твой бревенчатый дом пошатнулся,
Затворилось с дороги окно.
Синий вечер тебе улыбнулся
И ушёл далёко за гумно.
Знал ли ты, что твой гений не вечно
Будет в славе отпетой жить...

То есть стих получился как отпевание. Володя Калачёв написал его 12 октября 37-го года, а Клюева в далёкой Сибири расстреляли между 23 и 25 октября того же года. Вот откуда 18-летнему мальчику из Череповца, моему дяде, было это известно? Тут явно прощание с человеком, который уже за гробом:

И мне жаль, что поэт весёлый
Приходил из-за Сити-реки,
Что теперь не услышат сёла
Избродившей страну клюки.

Юноша пророчески предвидел и то, что творчество Клюева будет предано забвению на десятилетия:

И над Русью всё реже и реже
Шёпот песен избяных твоих.
Отцвели Заонежские травы,
Прозвенел голубой ледоход.
Догорающей меркнущей славы
Золотой догорает киот.

Так и произошло. Последний раз Клюева опубликовали в 1928 году, а первая его посмертная книжка была напечатана лишь через полвека – в 1977-м. Да и то напечатали лишь малую толику его стихов. Он был очень неудобный для советской власти, поскольку в последние годы открыто выступал против разрушения русской крестьянской жизни. Уже за эти строчки его могли расстрелять:

То Беломорский смерть-канал,
Его Акимушка копал,
С Ветлуги Пров да тётка Фёкла.
Великороссия промокла
Под красным ливнем до костей
И слёзы скрыла от людей,
От глаз чужих в глухие топи...

Эти строки особенно трогают мое сердце – ведь дорогой нашей семье священник, который крестил моих мужа и дочерей в 70-е годы под Ленинградом в Мариенбурге, отец Пётр Белавский, тоже, будучи арестованным, трудился на Беломорканале.

В 80-е годы мне подарили сборник Клюева, и я стала читать, думать, проникаться православной культурой. Известно около 500 наименований икон Богородицы, а у Клюева в стихах их упоминается около 100. О некоторых иконах я вообще прежде не слышала. И вот стала искать церковные книги, чтобы разобраться... Прежде я с мужем жила в Гомеле, а когда мы сюда приехали, на мою родину, мне заведующий кафедрой предложил: давайте составлять словарь Клюева. Я, конечно, обрадовалась. Мы выпустили две книги о Клюеве, три сборника, два выпуска «Поэтического словаря Н. А. Клюева» и много статей. В этом году в Петрозаводске была конференция, посвящённая Лермонтову, и я послала туда статью о профетических, то есть пророческих, текстах в поэзии Лермонтова и Клюева. О лермонтовских пророчествах все знают: и то, что он революцию предсказал («Настанет год, России чёрный год, Когда царей корона упадёт; Забудет чернь к ним прежнюю любовь, И пища многих будет смерть и кровь»), и то, что за несколько дней до смерти описал свой конец в стихотворении «Сон», и так далее. А про пророчества Клюева только узкий круг специалистов знает.

– А что он предвидел?

– Во-первых, свою судьбу. Когда Клюева сослали в Сибирь, то он страшно там нищенствовал, фактически подаяние просил. А ведь ещё в молодости им было написано: «Стариком, в лохмотья одетым, притащусь к домовой ограде... Я был когда-то поэтом. Подайте на хлеб Христа ради». Как он, благополучный молодой человек, живший в стабильной, развивающейся быстрыми темпами империи, мог такое представить? Также Клюев предчувствовал, что умрёт не своей смертью, а будет убит. Действительно, поэт был арестован в 1934 году, сослан в Сибирь, и в 1937 году, уже больного и нищего, его расстреляли в Томске.

В 1916 году он написал стихотворение «Сергею Есенину» с пророческим эпиграфом: «У тебя, государь, новое ожерельице...» Это цитата из «Бориса Годунова» – убийца, прежде чем перерезать горло царевичу Димитрию, взялся за его ожерелье на шее и сказал такое ребёнку. Спрашивается, зачем это ставить эпиграфом, при чём тут «новое ожерельице»? Прошло девять лет, и Есенин был удавлен в петле убийцей – многие факты говорят о том, что верёвочное «ожерелье» он не сам на себя надел.

И таких совпадений очень много. Взять хотя бы его стихотворный цикл «Разруха». Я вам прочитаю только начало, которому Клюев дал подзаголовок «Песни Гамаюна». Гамаюн – это вещая птица из славянской мифологии, которая знает всё на свете и у которой можно узнать своё будущее. То есть Клюев подчёркивает, что это не просто стихи, а речь идёт о будущем:

К нам вести горькие пришли,
Что зыбь Арала в мёртвой тине,
Что редки аисты на Украине,
Моздокские не звонки ковыли,
И в светлой Саровской пустыне
Скрипят подземные рули!

Что скажете об этом?

– Аральское море обмелеет. На Украине уменьшится население. Моздок – это Кавказ, в нём находился штаб во время войн в Чечне. А про Саров... «Подземные рули» – это что-то об исследованиях атома в Саровском ядерном центре?

– Можно понять и так. Довольно точно он описал чернобыльское радиоактивное заражение:

Стали воды и воздухи желчью,
Осмердили жизнь человечью.

Может, так совпало, но полынь и чернобыль – это названия одного и того же растения. Но что больше всего меня поразило: в одном своём стихотворении Клюев увидел в будущем образ интернета:

В гробе утихомирится Крупп,
И стеня, издохнет машина;
Из космических косных скорлуп
Забрезжит лицо Исполина:
На челе прозрачный топаз -
Всемирного ума панорама,
И «в нигде» зазвенит Китоврас,
Как муха за зимней рамой.

Заслюдеет память-стекло...

Я сначала не понимала, что такое он изображает, а потом осенило. На место индустриального мира, который олицетворяется заводами немца Круппа, придёт нечто, во что мы будем смотреть через экран – «прозрачный топаз», и это будет «всемирного ума панорама». При этом информацию станут записывать на носители из минералов («заслюдеет память», а слюда, как и кремень, относится к минералам). Не менее меня изумили строчки про Китовраса. Китоврас – это кентавр, любимый герой древнерусской «отречённой» литературы, неудержимо стремящийся к воле. Была такая легенда о Соломоне и Китоврасе, списки которой ходили в народе. Для Клюева Китоврас вообще был символ древнерусской культуры. Фактически он говорит о том, что Интернет («всемирного ума панорама») отдалит нас от национальной культуры («китовраса») – она окажется «за зимней рамой», как пленённая засыхающая муха. Слова «виртуальность» Клюев не знал, и поэтому в кавычках написал: «в нигде».

– Вы все его стихи просмотрели на этот предмет?

– Возможно, какие-то откровения и не нашла. А так всё читала и перечитывала. Мы ведь составили его частотный словарь. У Пушкина в словаре 24 тысячи слов, у Клюева – 16 тысяч. Зато коэффициент лексического разнообразия у Клюева выше, чем у Пушкина. Диалектизмов, севернорусских слов у него около тысячи. Также у него много церковнославянизмов, архаизмов.

Да, ещё одно пророчество Клюева вспомнила: в 99-е лето опубликуют все его стихи. И действительно, в 1999 году, в преддверии ХХI века, в Петербурге в Пушкинском Доме подготовили и издали книгу «Сердце Единорога» – самое полное собрание его поэтических произведений.

– Как считаете, Сергей Есенин тоже был православным человеком? Ведь он называл себя учеником Клюева...

– Есенин однажды написал: «Стыдно мне, что я в Бога верил. Горько мне, что не верю теперь». Всё у них было искажено в тот Серебряный век. И это дало почву для всяких домыслов. Вольф Иосифович Эрлих (тот самый, кто считался другом Есенина и кто как раз заманил его в Ленинград) в воспоминаниях описал такой эпизод. Якобы за день до странной гибели Есенина они вдвоём пришли к Клюеву, который тогда на Морской жил. И Есенин якобы говорит: «Николай! Можно прикурить от лампадки?» А Клюев начал причитать: «Что ты! Сереженька! Как можно! На вот спички!...» И будто бы, когда Клюев вышел из комнаты, Есенин прикурил от лампады. Вот так человека, известного хулиганскими выходками, можно легко оговорить, и ведь поверят... Лично я сомневаюсь в правдивости Эрлиха. У Сергея Есенина были понятия о святости. Жизнь по церковным канонам он не вёл, всё заняла поэзия и богемное окружение. Но что питало его, давало силу его поэзии – это впитанный с молоком матери русский православный дух. После смерти, как и в духовном мире, в нашей земной жизни о поэте судят двояко: одни цепляются за тёмное, другие ищут и находят светлое. А светлого у Есенина очень много. Приведу для примера моё любимое есенинское стихотворение:

Серебристая дорога,
Ты зовёшь меня куда?
Свечкой чисточетверговой
Над тобой горит звезда.
Грусть ты или радость теплишь?
Иль к безумию правишь бег?
Помоги мне сердцем вешним
Долюбить твой жесткий снег.
Дай ты мне зарю на дровни,
Ветку вербы на узду.
Может быть, к вратам Господним
Сам себя я приведу.

– Есенин до сих пор популярен. Удостоится ли Клюев когда-нибудь хотя бы кусочка такой славы?

– Поэзия Клюева сложна, в неё нужно вчитываться, и при этом совершенствоваться самому. Дело в том, что она творится на основе принципов поэтики различных эпох – как современной классической, так и древнейшей поэтики синкретизма. Почти за каждой поэтической строкой стоит глубокий культурный подтекст.

– Какое место, по-вашему, занимает Клюев в русской литературе?

– Думаю, что выдающееся и особое. Во-первых, поэзия Клюева возродила древнерусские культурные традиции: идеалы Святой Руси, её символы и образы. Во-вторых, мы должны благодарить его за Есенина. Не только потому, что он его открыл и ввёл в свет. Есенин у Клюева очень многое взял. Хотя буквально не подражал, а, наоборот, иногда смеялся над учителем: «И Клюев, ладожский дьячок, его стихи как телогрейка, но я их вслух вчера прочёл – и в клетке сдохла канарейка». Не только я, многие считают, что если бы не было Клюева, то не было бы и Есенина таким, каким его знаем. Также он повлиял на многих русских советских поэтов.

Есть ещё такой показатель – на стихи Клюева написано очень много песен, которые вошли в народ. Исполняют и романсы на его стихи – «Вы, деньки мои», «Пётрова баба», «Он придёт! И содрогнутся горы...», «Ты взойди, взойди, Невечерний Свет...», «Ноченька», «Вешние капели». На Клюевские чтения в Вытегру обязательно приезжают артисты и поют их. И новые песни продолжают появляться. У нас с мужем есть знакомые, с которыми в одну церковь ходим, – Александр и Татьяна Романовы. Он сочиняет песни на клюевские стихи, и они прекрасно эти песни исполняют. Также в Петербурге живёт композитор Панченко, песни которого на стихи Клюева постоянно поют на Клюевских чтениях в Вытегре и в Вологде.

Поэтический мир этого человека удивителен. «Таинственный, лесной Клюев» – писала о нём Анна Ахматова. Одно только очевидно: поэт знал и любил свой родной край. Его творчество – это поэтическая икона Русского Севера. «Станет радуга лампадой» – такое мог написать только тот, кто укоренён в русском православном космосе.