ОПЕРАЦИЯ НА СЕРДЦЕ

Работы было много сегодня. В депо на ночь загнали три тепловоза, а это значило, что Елена неплохо заработает за смену. Нужно было очистить керосином ходовую часть локомотива от мазута и промыть кузов, а за это платили больше всего. Три тепловоза – не присядешь ни на минуту... Ещё две недели назад Елена очень бы обрадовалась: деньги нужны были сыну на учёбу. Их она отправляла ему исправно каждый месяц, мечтала: вот выучится, найдёт хорошую работу…

А сейчас?! Елена бессильно опустилась перед ведром. В цехе постукивали слесаря, стоял гул прожекторов. Женщина равнодушно смотрела, как сочится кровь на запястье из очередной небольшой царапины. Все руки у неё были в шрамах. Иногда, промывая дизель, в гуще масла на полу она ранилась о преострые осколки разбитых лампочек. Сразу не заметишь – руки всегда холодные и не чувствуют боли. Перчатки обтирщицы не надевали – слишком недолго они служили, разъедаемые керосином.

Лицо её было серым от въевшейся грязи, его невозможно было отмыть или отпарить. Ногти коротко острижены и словно выкрашены чёрным лаком. В столовой выдавали по талонам стакан молока за работу во вредных условиях. Может быть, оно и помогало, но Елене казалось, что она уже до краёв переполнена сажей и гарью и никакое молоко её не отбелит и не оздоровит. Впрочем, сейчас ей было всё равно.

Она сидела перед ведром и не чувствовала сил. Ей больше некуда спешить. Могла ли она заподозрить, что её любимый сыночек, смысл её жизни, стоит на грани пропасти? Могла ли она предполагать, провожая его на поезд, что видит живым в последний раз? Он обещал учиться без троек и снова приехать на каникулы. Перед глазами вновь и вновь представало его смуглое лицо с белоснежной улыбкой и большими карими, как у отца, влажными глазами. Они смотрели друг на друга через окно вагона, пока было возможно. В последний раз…

Потянуло холодом. Открыли ворота на крайних путях – загоняли «тээмку», маневровый тепловоз.

– Лебедева, простудишься, вставай, – это мастер Николай Семёнович окликнул Елену. В другой раз он бы сделал ей строгий выговор за потерю рабочего времени, но сейчас сжалился при виде маленькой сгорбленной фигурки над ведром.

Елена не слышала ничего и никого. Она машинально опустила ветошь в керосин и отжала. Зачем вообще теперь всё было нужно? Ничего не нужно. И слова, больно резанувшие по сердцу на кладбище, всё ещё словно пульсировали в воспалённом мозгу. Старухи-соседки перешепнулись между собой: «В войну молодёжь гибла за Родину, а сейчас – по собственной глупости. Наркота несчастная! Стыд-то какой матери – выродка воспитала!»

«Молчите, бессердечные, – прервал мужской голос. – Она за своего сына перед Богом ответит».

Елена поднялась и принялась тереть бак, пружины и шайбы ходовой части машины. Нужно было устать, устать так, чтобы забыться во сне после окончания смены. И спать так долго, сколько возможно, до следующей смены, а уж если проснуться – то в прошлом. Это всё не может быть правдой. Не может!

Она крутилась как только могла, работала в три смены, только бы мальчишка был одет-обут, ни в чём не нуждался. И вот так он отплатил! «Он не мог, он точно не мог, – думала Елена, – кто-то подставил его. Может быть, что-то подсунули. Не такой Андрюшенька! Он ласковый ребёнок, никогда не грубил, ни разу не огрызнулся, всегда слушался. Вот отец был бы жив, он бы разобрался, что к чему!»

Муж, Андрюшкин отец, обо всём заботился. И дом был всегда – полная чаша: каждый месяц он ездил на охоту и забивал холодильник мясом. Всего было вдоволь. Елена после института ни дня не работала. А потом внезапно муж заболел... «Вот только выйду отсюда – и заживём, – говорил он в больнице после операции. – Ещё родим. Дочку себе в помощницы хочешь? Андрюшку выучим, пусть инженером будет или там, может, начальником каким». Елена молча поддакивала: хирург уже вынес свой безжалостный приговор... После похорон, наплакавшись в мужнину рубашку, она взяла себя в руки. Поклялась себе, что сделает всё, чтобы их любимый сын ни в чём не нуждался. Даже если придётся жить на работе. Устроилась в локомотивное депо – больше никуда не брали, квалификация не позволяла. Теперь, когда и сын умер, жить было незачем и не для кого. Никто даже не приходил навестить, все друзья мужа словно вымерли одновременно. Одна только подружка Вика забегала изредка на часок – у самой была семья.

– Ленусик, нельзя так убиваться, нужно дальше жить, – говорила она. – Вот что: тебе нужно удочерить девочку. Твой муж мечтал о дочке. И подумай, какое доброе дело ты сделаешь, если сиротку приютишь.

Но Елена не хотела слышать об этом. Она не сможет найти места в своём сердце для чужого ребёнка. После работы, едва передвигая ногами от нежелания вообще что-либо делать, она направлялась в гастроном, покупала хлеба и чего-нибудь ещё, чтобы не свалиться от голода. Потом брела домой. Машина мужа, в которую она ещё недавно садилась с гордостью, теперь, как немое напоминание о былом, ржавела во дворе под толстым плотным слоем снега.

Елена приходила в мрачную квартиру с задёрнутыми шторами, пила безвкусный кофе и ложилась на диван, часами смотря в одну точку, иногда принимаясь рыдать и бить подушку кулаком. Её сын был наркоманом! Как она этого не замечала, не видела, закрывала глаза, убеждённая в том, что такое не может случиться в её семье? Она вспомнила, что да, видела следы уколов, иногда сын приезжал домой как бы не в себе, но сразу проходил в свою комнату, говорил, что устал, много занимался. Как она могла быть такой слепой? Как?!

Приближались новогодние праздники. Елена вспоминала это время как самое счастливое в прошлой жизни: каждый год они с мужем отправлялись или за город в дом отдыха, где снег разноцветно искрился на солнце, где морозный хвойный аромат умиротворял и пьянил. Или ездили к родственникам в Улан-Удэ и катались с высоченной ледяной горки у огромной круглой головы Ленина, а потом шли в ресторан, в котором посетители, охваченные всеобщим весельем, поздравляли друг друга, словно были знакомы сто лет, и поднимали бокалы под общий тост.

Но всё было в прошлом...

*    *    *

Работники наряжали ёлку и разучивали поздравления: локомотивное депо несло шефство над детским домом, и на большие праздники ребята давали концерт художественной самодеятельности, а в ответ получали подарки. На Новый год, как всегда, их ждали расфасованные по пакетам душистые мандарины и шоколадные конфеты.

Присутствовать на концерте полагалось всем работникам депо. Во время представления Елена заприметила беззащитную девочку, смущённо читавшую стишок. Тёмные тоненькие локоны, бирюзовые глаза и хрупкость тронули её. Она вспомнила совет подруги об удочерении, и неожиданно для неё самой сердце отозвалось беззвучной радостью, вдруг захотелось подойти и обнять девчушку.

После концерта Елена разузнала у директора детского дома, что Сонечку, так звали девочку, бросила мать в родильном доме. Сейчас ребёнку четыре года, пара семей хотела удочерить её, но, узнав, что она «сердечница» и вряд ли долго проживёт, выбирали других деток. Сонечка как будто всё понимала и никогда не плакала, словно молча смирилась со своей ненужностью. Может статься, операция ей и поможет, но врачи не давали гарантий, и никто не хотел рисковать.

Елена недолго думала. В течение двух месяцев она оформила документы. Заказала у родственников в Улан-Удэ детскую одежду и игрушки, потому что прилавки местных магазинов безнадёжно пустовали. Что двигало женщиной больше – трудно сказать. Возможно, она хотела оправдаться перед людьми за то, что «упустила» сына, а может, материнскому сердцу срочно необходимо было дарить любовь. И через два месяца девочка вошла в жизнь женщины на полных правах дочери. Елена взяла отпуск на работе. Как быть дальше и куда девать ребёнка на время ночных смен, она уже решила: подруга Вика охотно согласилась забирать Сонечку и оставлять на ночь.

Первую неделю всё было прекрасно. Елена развлекала малышку как умела: водила в кино и в парк, где даже зимой работал киоск с мороженым. Но потом новоиспечённая мама всё чаще ловила себя на том, что сильно погорячилась. Не любит она чужих детей и никогда не сможет полюбить. Соня вся была не такая: не тот поворот головы, не так говорит, не так ест. Всё было не так, всё не похоже на родного сына. Елена уговаривала себя, что нужно привыкнуть, что всё обойдётся, но раздражение росло.

Возможно, девочка почувствовала неуверенность приёмной матери, а может, какие дурные гены начали проявлять себя, но Соня взялась без конца хныкать, жаловаться и капризничать. Ей всё не нравилось. Новые платьица не устраивали, были «неудобны».

Елена устроила ребёнка в садик, надеялась, что детсадовское воспитание благотворно повлияет на дитё. Но воспитатели постоянно делали выговоры: Соня всех обижала. У Елены сдавали нервы. Она орала на дочь так, что, опомнившись, не могла поверить, что может настолько выходить из себя. Временами Елена чувствовала ненависть к ребёнку и не могла ничего с собой поделать. Мечты о счастье вдвоём с дочкой, о том, как они будут гулять, как будут вместе смотреть «В гостях у сказки» и делиться нехитрыми новостями за чашкой чая, рассыпались на мелкие осколки.

Елена решила вернуть девочку в детский дом. Так будет лучше для всех: и для девочки – под присмотром опытных педагогов она снова станет тихим мирным ребёнком, – и для Елены. Она снова будет возвращаться в свою одинокую квартиру и не нервничать, а можно сказать, даже наслаждаться уединением.

Прежде чем сделать этот шаг, она всё же решила выждать пару дней, чтобы опять не нарубить дров сгоряча, – всё-таки ребёнок, живой человек, какими бы у неё ни были гены, не игрушка же. И сердечко у ребёнка больное, лишние переживания ни к чему. Нужно было подумать.

Вечером, накануне отъезда ребёнка, Елена зашла в детскую, когда дочка уже спала, чтобы связать вещички в тюк. В этой комнате прошло столько радостных дней: вот муж подбрасывает сыночка, а Елена охает рядом, как бы не уронил; первые шаги мальчика, его первые слова. Она вспоминала, как он делал уроки и никого не подпускал помогать. Как он болел и на этой самой кровати мучился от высокой температуры, а Елена прикладывала ему мокрое холодное полотенце всю ночь, чтобы сбить жар. Бобинный магнитофон стоял на письменном столе, рядом с портретом улыбающегося молодого хозяина в чёрной рамке – как погребальный ящик минувшему.

Она присела на край кровати и долго смотрела на своё ещё одно несостоявшееся счастье. Свет от торшера мягко освещал личико девчушки, её длинные реснички чуть подрагивали во сне. Мысленно Елена попрощалась с девочкой и, поправив одеяло, вышла. Ещё днём она предупредила директора детского дома по телефону о том, что наутро привезёт девочку обратно, и вздохнула облегчённо: скоро всё закончится. Она придумала прощальные слова. Она скажет ребёнку, что уезжает по работе и скоро вернётся.

Всю ночь Елена проплакала от жалости к себе, от безысходности и тоски. А утро началось с неприятного сюрприза – Соне стало плохо, она начала задыхаться. Елена вызвала «скорую помощь». Бригада приехала быстро, и уже через двадцать минут ребёнка оперировал известный в городе хирург.

Елена ожидала в приёмном покое, её лихорадило. Она проклинала себя за малодушие, ведь эта маленькая девочка доверилась ей, полюбила её как родную мать, просто так, ни за что. Елена поняла, что капризы дочки были ни чем иным, как боязнью снова оказаться брошенной, это отголосок её прошлой никому ненужности. Как же она, взрослая женщина, могла не понимать это?!

Женщина стояла у окна и слушала мелодию капели, доносящуюся словно из небытия. Солнце безжалостно плавило снег. В зеркальных лужах, похожих на маленькие озёра на асфальте, отражались пушистые белые облачка. Мимо окон с хрустом проехал автомобиль, рассекая тонкий лёд и разбрасывая брызги вокруг. Елена смотрела в синее небо и тихонько повторяла:

«Господи, если Ты есть, помоги! Ты же всё можешь, правда? Господи, я полюбила эту девочку, сохрани её, пожалуйста! Она одна у меня во всём белом свете и я одна у неё. Сохрани её и прости меня, Господи!

Ты, как опытный Хирург, сделал мне операцию на сердце, чтобы иссечь из него всю гниль гордыни и себялюбия. Я хочу сказать Тебе: кажется, операция удалась – я всё поняла. Ты дал моим любимым уйти, и мне стыдно за позорную смерть сына. Но я знаю, всё было неспроста: Ты любишь меня, и Ты хочешь, чтобы я очнулась и поняла, что вся наша жизнь призрачна и гордиться нечем: всё закончится в один миг.

Я виновата в смерти сына, но я прошу Тебя, дай мне шанс воспитать эту несчастную девочку для Тебя, и, может быть, тогда Ты простишь меня и моего Андрюшеньку».

Елена не замечала, как мчатся часы в ожидании новостей из операционной. Солнце спряталось за угол, отбросив длинную тень на «озерко». Наконец раздался звонок, и по телефону передали, что операция прошла успешно. Ребёнок будет жить! Впервые за много месяцев женщина радостная мчалась домой, а утром охотно вышла в свою смену.

В апреле мастер объявил о наборе на месячные курсы крановщиков в соседнем районном центре, и из всех обтирщиц решено было отправить Елену, как «подающую надежды». Работа крановщика сулила хорошую зарплату при менее изнуряющей и вредной для здоровья работе, но главное – крановщики трудятся только в дневную смену. Месяц прошёл как во сне. После занятий Елена спешила в больницу к дочери и дежурила у постели. Малышка быстро поправлялась и веселела. Дни становились всё длиннее, и со двора всё чаще слышался смех прогуливающихся пациентов.

Однажды Елена читала дочери очередную сказку со счастливым концом. Щедрое вечернее солнышко сквозь задёрнутые шторы тепло золотило белую палату и постель. Когда мать подняла глаза, то увидела, что Сонечка пристально смотрит на неё.

– Мамочка, ты же не бросишь меня? – робко спросила девочка. – Я буду носить все платья, которые ты мне купила.

Елена обняла дочку и не смогла ответить сразу. Слёзы полились из глаз, их невозможно было остановить.

– Ну что ты, милая моя, – наконец сказала она. – Ты поправляйся быстрее, мне так плохо без тебя.

…Стоял на редкость тёплый денёчек: деревья готовились к тому, чтобы вот-вот распушиться, снег почти сошёл, только в тени деревьев и под заборами ещё можно было увидеть потемневшие бугорки. Свежий запах весны услаждал дыхание. По тротуару вдоль дороги с мчавшимися машинами медленно шла женщина. Она держала за руку маленькую девочку, некогда брошенную родителями. Приёмная мать бережно сжимала кулачок любимой крошки и вела её домой. Их сердца стали родными.

*    *    *

Прошло двадцать лет. Елена превратилась в Елену Александровну – в бригадира и уважаемого работника локомотивного депо. Её портрет украшает доску почёта на территории предприятия. Мы часто гуляем вместе в парке: я с дочками, а она со своим маленьким внуком Андрюшенькой. Иногда к нам присоединяется после работы мама мальчика Софья, очень красивая женщина с бирюзовыми глазами, или отец – представительный мужчина в деловом костюме. Погуляв, они едут по своим делам. А мне оставляют радость в сердце на долгое время.