ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК

– Я где-то читала, что у нас век расслабленного, когда никому ничего не надо, хотят, чтобы им принесли всё на блюдечке, – говорит Людмила.

– Век расслабленного? – переспрашиваю я растерянно, не потому, что не понял, а удивлённый точностью определения.

Она – староста храма Иоанна Крестителя, освящённого недавно в деревне Шиловская Вельского райо-на Архангельской области. Улыбчивый, очень добрый человек. На вопрос, почему именно её выбрали, смеётся:

– Не знаю. Наверное, потому что ко мне в деревне все хорошо относятся.

С чего всё начиналось в новом храме? Первая служба состоялась в июле этого года. Но Людмила Баракшина с двумя знакомыми прихожанками начала читать канон Иоанну Крестителю за год до этого, в ещё строящейся церкви. Одновременно пришлось созидать и ту Церковь, о которой Христос сказал: «Где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них». Оказалось, что самое трудное – сохранить отношения. Часто раздражались: одна ударение неправильно поставит в слове, у другой голос сегодня не такой.

– Не о молитве думаем, не о каноне, – объясняет Людмила. – Хочешь показать, что не обиделась, когда тебе указывают на ошибку, но почему-то опять то же слово неправильно читаешь, будто кто за язык дёргает. Тут ещё беда с сыном случилась, и я замкнулась, переживала сама в себе. Закончим молиться – и до свиданья, сразу домой бегу. А наши думали, что это из гордости... Теперь чаще одна канон читаю, но иногда снова втроём. Дай Бог, всё будет хорошо.

Она замолкает. В рассказе Людмилы нет обиды. Скорее, самоукорение и огорчение, что всё так вышло, и надежда, что всё образуется.

– Нас стараются рассорить, – говорю я.

– Знаю, – улыбается Людмила немного грустно, и я понимаю, почему к ней хорошо относятся в деревне.

– В таких случаях нужно сесть вместе и обсудить.

– Мы пытались, пока не получается. Одна из наших говорит: «Когда начала ходить в храм, стала раздражительной». Мне тоже сейчас тяжело. Как говорил наш вельский батюшка Антоний (Яворский), «сначала тебя Дух Святой носил, а сейчас потрудись».

– Расскажите о том времени, когда вас Дух Святой носил.

– Я очень жалею, что поздно пришла в Церковь, много времени упущено, сына не воспитала в вере. Родители мои коммунистами были. Нас так же воспитывали.

– А что вас привело в храм?

– Не что, а кто. Подруга. Сначала силком тащила, меня качало первые годы туда-сюда.

– Сюда понятно, а туда – куда? – шучу я.

Людмила улыбается:

– Батюшка у нас был такой – отец Валентин. Я ему говорю: «Ничего не понимаю на службе, столько лет стою, не понимаю». А он: «Рушник, когда стираешь, тоже ничего не понимает, а белым всё равно становится. Так и у тебя душа очищается». Часто вспоминаю эти слова.

Речь идёт об отце Валентине Таразевиче, старейшем священнике Архангельской епархии, скончавшемся в 2003 году.

– Людмила, как проходило воцерковление?

– Когда заболел отец Валентин, я окормлялась у иеромонаха Иеремии (Чугунова) – очень открытого, хорошего батюшки, потом у игумена Антония (Яворского), пока его не перевели в Коряжму. К нему всегда можно было прибежать, поплакать в жилетку и найти утешение. От них я много узнала о вере.

Но Господь вразумлял, давал понять, что надеяться нужно только на Него. В один год у меня случились три встречи. Съездила в Оптину, к отцу Илию. В Сийском монастыре познакомилась с иеромонахом Рафаилом, он сейчас служит, кажется, на Ганиной Яме. В Инте, когда гостила у сестры, поговорила с отцом Василием Потрясовым. «Пока мы будем идти в храм к попу, а не к Богу, у нас будут распри», – сказал отец Рафаил. «Иди к Богу», – дали наставление отец Илий и отец Василий. Три священника на году сказали одно и то же. И я после этого вопросов не задавала. Раньше, бывало, священник оттолкнёт – и ты вся в растерянности. А сейчас меня уже не оттолкнуть. Подруга говорит: «Тебя в дверь гонят, а ты в окно».

*    *    *

У меня как-то сразу сложилось впечатление, что Людмила не принадлежит веку расслабленному, а потом оно только подтверждалось.

За трапезой

«Давайте будем есть,– предлагает она. – У меня грибы маринованные есть, сейчас картошка сварится». Людмила читает молитвы. Картошка в мундире, некрупная, но вкусная, грибы – чудо!

К нам присоединился муж Людмилы Вениамин, молчаливый человек с хорошим умным лицом. Довольно распространённый тип русского мужчины, к которому сразу испытываешь доверие – и никогда не обманываешься. В своё время Бондарчук замечательно подобрал актёрский состав для фильма «Они сражались за Родину» – я уверен, отправь этих людей в настоящий бой, они вели бы себя так же, как на экране. Так вот, Вениамина там, в этом фильме, не хватило. Мы совсем немного-то и пообщались, но каждое его слово только укрепляло первое впечатление. Когда выяснилось, что любит читать нашу газету, я по-настоящему обрадовался. И за нас, и за него.

Потрапезничали. Хвалю грибы.

– Как у вас это лето в Коми? – спрашивает Людмила. – У меня сестра в Инте говорит, что давно не помнит такого холодного лета.

– Какое там лето... – вздыхаю я.

– До Сыктывкара теплоходы ходят? – интересуется Вениамин.

– Нет, давно перестали.

– А ракета?

– И ракета не ходит.

– Когда я после техникума поехал на работу, от Котласа до Яренска плыл на колёсном пароходе. В то время ещё ходили, их топили дровами, и я там между поленницами примостился. Река обмелела, значит?

– У нас все реки обмелели, – замечает Людмила. – В 60-м родителей перевели в Коряжму. Мы жили в одном из бараков, они до самой реки спускались, до Вычегды. Тогда по ней пароходы ещё как ходили. Брат рыбу ловил, крючок за что-то зацепился, и он упал в реку, начал тонуть. Так его с парохода поймали, одели, накормили – мы ему потом завидовали.

– Расскажите о вашем железнодорожном прошлом, – прошу я.

– Тридцать четыре года проработала. В Архангельской и Вологодской областях. Для нас, железнодорожников, областей нет, есть направления. Что за станции? Ломовое, Пукса, Вожега, где первый раз замуж вышла, Селютинский – он сейчас закрыт, как и блокпост «22-й километр» и Пежма. Шесть станций, на всех я была дежурной.

Я свою работу очень любила. Многое изменилось за то время, что дежурила. Прежде семафоры были, стрелки вручную переводили, а сейчас автоблокировка, компьютеры, пульты.

– Тридцать четыре года...

– С перерывом, когда оказалась на инвалидности. Что случилось? Молоденькая была, а надо было быстрей до машиниста добежать, отдать распоряжение. Ждать, когда он сам придёт, не стала. Была весна, всё обледенело. Ноги поскользнулись, руки попали под поручни, и я проехала спиной по железным ступеням. Соскочила и дальше. Еле до конца смены дотянула, потом меня парализовало. В Харькове мне удалили два диска между позвонков. Давнюшняя история.

– Трудная работа?

– Когда молодые были, просыпали некоторые поезда. Утром светофор один открыла и задремала – до следующего ещё три минуты было. Когда очнулась, поезд уже проехал, а ведь мы должны встречать, колёса смотреть, габаритные огни, буксы проверять.

В другой раз, тоже по молодости, и того хуже вышло. Ошиблась, чуть не отправила скорый поезд на старую трассу. Диспетчеру докладываю: «Входной открыт», а в соседней станции – чудо! – услышали, что входной не к ним открыт. Звонят, смотрю на табло: ох ты! Уволили бы, отправь я поезд не туда, доли секунды оставалось. Слава Богу, успела!

– А куда вела старая трасса? Там была какая-то опасность?

– Нет. Просто другие станции совсем. Вот бы там удивились. Но это исключительные случаи, а так-то всё было спокойно.

– Вы сказали «буксы проверять», и я вспомнил такое выражение: «Буксы горят». Горели буксы-то?

– Ещё как горели. А если заметишь – десять рублей премии, а потом и вовсе пятнадцать стало.

– А сейчас?

– Нет больше буксов, давно нет. Вместо них ролики-подшипники. Буксы – это ящики, которые крепятся на колёсные оси и смачиваются мазутом. Иногда в буксы попадал песок или мазут был грязным, и буксы от трения начинали гореть. Это опасно – ось может отвалиться, и поезд потерпит крушение. Обычно я обнаруживала неладное благодаря дыму, но один раз уже и огонь из-под крышки вырывался.

А есть ещё такая напасть – «ползун». Это трещинка на колесе. Колесо из-за неё начинает колотить, оно прокручивается, юзом иногда идёт, так что образуется навар и на рельсе, и на колесе. Это тоже может привести к сходу с рельсов. Но случалось такое редко.

– Интересно. А что входит в обязанности дежурного?

– Подготовить маршрут, подготовить поезд, перевести стрелки. А ещё дежурный с помощью светофоров открывает сигналы, машинисту даёт указания отцепиться, прицепиться, ехать. Раньше говорили: «Дежурный умрёт – две недели ещё язык болтается». Слишком много указаний нужно было давать: машинистам, связистам, путейцам, стрелочникам, пока они были соседними станциями. Задание дать, маршрут приготовить… Приходилось очень много говорить. Батюшка потом меня в храме всё уговаривал: тише, тише, мол, не на станции. А на станции как не шуметь? Был такой случай. Вагонник идёт, видит – «хвоста» нет. Хвостового сигнала то есть, а без него часть поезда может остаться на перегоне...

– Про вагонников вы ничего не говорили! Кто такие вагонники?

– Вагонники – это вагонники. Они готовят поезда к отправлению, отвечают за содержание состава, проверяют буксы. Но они мне не подчинялись, как и движенцы.

– Понял. В общих чертах. Заметьте, про движенцев не спрашиваю. Пусть хоть что-то в вашем железнодорожном мире останется для меня тайной, так интереснее. Да, всё хотел спросить у знающего человека, почему раньше поезда ужасно опаздывали, иной раз на сутки, а теперь по расписанию ходят. Стали лучше работать?

– Не сказала бы. Раньше человек от стрелочника до начальника проходил путь, знал дорогу досконально. А сейчас присылают мало что понимающих да боязливых, всё строго по инструкции, но это до поры до времени – пока всё гладко идёт. В прежние времена – следуй мы инструкциям – поезда от Вельска до Москвы бы стояли. Что стало проще? Подорожали перевозки, так что сейчас грузовых поездов в несколько раз меньше.

И технологии другие. Раньше рельсы короткие были – 12-20 метров. Помните, как поезд ехал: «тук-тук». А сейчас не стукает, потому что каждая рельса теперь 800 метров – бесстыковочный путь. И шпалы не деревянные, а бетонные. Скорость выросла с 60 километров до 100. Вместо однопуток – двухпутные дороги. Ремонт совсем иначе делается. Появились специальные бригады с хорошей техникой, не нужно по несколько часов ждать, когда доберутся, пока починят, всё – раз-раз. Совсем другое дело.

*    *    *

– Тяжело дался переход к крестьянской жизни?

– Да как сказать. Будучи железнодорожниками, мы держали кобылу, жеребёнка, корову, свиней, овец. С супругом вместе ухаживали. Мы от крестьянской жизни не отрывались. И когда поселились здесь, особо привыкать не пришлось.

– Кстати, работа старосты храма, наверное, очень похожа на работу дежурного по станции?

Людмила снова смеётся, но задумчиво:

– У меня осталась привычка покомандовать, могу и голос повысить. Но ещё и умение ладить со всеми, дежурному без этого нельзя.

– Кого в храме можно сравнить с путейцами, кого – с вагонниками? А священник – он вроде начальника станции?

– Часто вспоминаю отца Валентина, он служил в вельском храме с 73-го года. С юмором был человек. Прямолинейный и с юмором. Помню, спросил, как отличить грамотного человека от умного: «Такое вам задание». Мы сдались, и он объяснил: «Грамотный из любой ситуации найдёт выход. А умный не попадёт в неё». Ещё шутил: «Жена – это как чемодан без ручки: и нести неудобно, и выкинуть жалко». Когда сердился, отправлял меня за печку. На исповеди скажет: «Нечего тебе причащаться. Иди вон за печку и стой там». Он был бы, наверное, хорошим начальником станции.

– Много отстояли?

– Я уже не помню, на что он сердился. Пятнадцать лет прошло. А-а, Кашпировского по телевизору смотрела, ещё целители какие-то к нам приезжали. Вот за экстрасенсов батюшка и отправлял меня за печку. И правильно делал.

Уточняю:

– Чем вы занимаетесь в храме, будучи старостой?

– Убираю, ремонтом занимаюсь, дежурю по пятницам, субботам, воскресеньям. По вторникам читаю канон в память Иоанна Предтечи, а в его праздник – акафист, ещё молитву, чтобы Господь даровал нам постоянного священника. К службе нужно церковь подготовить, свечи и всё что надо закупить, объявления повесить на остановках, магазинах. Когда нет звонаря, приходится на колокольню лезть звонить перед началом и в конце службы.

– Много прихожан?

– Мало. Отговариваются, что много работы. На самом деле, мне кажется, ленятся. А вот баба Нюра, скажем. Ей только что не за девяносто, худо ходит. Но возьмёт две палочки и в храм пешком, с нами что-нибудь почитает.

Кто ещё? Наталья была мусульманкой, а потом стала активной прихожанкой. Не знаю, кто она по национальности, мне кажется из Азербайджана. На встрече с епископом Котласским Василием спросила, мол, как ей быть, когда муж-мусульманин хочет с ней куда-то поехать, а батюшка не благословляет. Епископ так ответил: «Езжайте. Муж – глава семьи, он для вас всё!»

Татьяна Подолян – молодая, в дочери годится, но куда мне до неё, я ведь без веры выросла. Мама Татьяны – Галина – тоже наша прихожанка, но нам до Татьяны далеко.

Четыре семьи с детками ходят. Смотрю, радуюсь, жалею, что мимо меня это прошло, когда сын маленький был. А вообще, мало людей. Говорят: «У нас работа». Работа всё время: зимой и весной, летом и осенью. Как же им рассказать-то, что нельзя без веры?

– Господь вам как-то открывался?

– Да, всё время помогает…

Людмила молча подкладывает варенье, пододвигает масло.

– Когда мы с супругом стали хлев разбирать, там брёвна, доски с гвоздями были разбросаны. Упадёшь – пропадёшь. Нам нужно было столбы вытащить: покачаем-покачаем и вытащим, а один не вытаскивается никак. «Пойду за ломом», – сказал муж и ушёл. «Попробую сама раскачать», – решила я, а столб треснул, обломился, и я спиной на доски полетела, да так, что ноги кверху. Супруг испугался: упала ведь прямо на позвоночник. Он не знал, что, когда падала, было такое чувство, будто меня кто-то взял и тихонечко-тихонечко положил. Иногда сядешь на табурет, больнее бывает. Чья-то рука положила. Живу с ощущением, что Господь рядом, не даёт пропасть.

Первый муж бросил нас с сыном, когда Серёге было четыре месяца. Алименты я не получала, узнала только, что муж сел за что-то, а потом не получала о нём вообще никаких весточек. Так вот, после армии Серёжа мой загулял. Как-то раз очень сильно расстроил меня, и я говорю ему: «К отцу езжай». Выгнала его. А сама в церковь, реву: «Батюшка, выгнала сына, без копейки, без всего!» Отец Антоний отвечает: «Всё будет нормально». Сын на попутках добрался до Вожега. Где отца искать – не знал. Пришёл в справочную и спрашивает, где живёт его тётка. Ему отвечают, что нужно 26 рублей за справку заплатить, а денег-то нет. Тут женщина, которая рядом стояла, говорит: «Ты чё спрашиваешь? Вон кто тебе нужен. Вот она стоит», – и показывает на тётку Сергея. Он подошёл, паспорт протягивает, мол, такой-то, а та ему: «Чего ты паспорт подаёшь? Я что, не вижу, кто ты?» Признала. Сказала, что отец помер пятнадцать лет назад, привела домой, накормила, билет купила и отправила назад. Разве не чудо? Такое совпадение – тут и женщина, которая знает тётю, и сама тётя. Всё как нарочно.

– Что потом было с сыном?

– Зарабатывал Сергей мало, жена ушла, и он отправился послушником в Сийский монастырь. После этого несколько лет всё у него было слава Богу, женился, дочка родилась. А потом решил пожить «красиво» и... оказался в тюрьме. Придётся сызнова выкарабкиваться.

Племянница, она ещё и моя крестница, спрашивает: «Ну и что тебе дала эта вера?» Не могу влиять на неё. Начинаю убеждать, а в ответ: «Вон люди живут без веры лучше, чем ты с верой».

– Вы не можете ответить на вопрос, что дала вам вера?

– Даже не представляю, сколько раз меня Господь выручал, спасал. Я без веры с ума бы сошла, она помогла пережить все мои дрязги, беды, она дала мне силы. Давно поняла, что человек без веры – ничто. Это только на словах: «На Бога надейся, а сам не плошай». На самом деле, кто не надеется, тот и плошает чаще всего.

–…Чай пейте, пока не остыл. Не умею говорить. Человек-то я железнодорожный.

*    *    *

Вечером Людмила позвонила, чтобы досказать, много ли общего между старостой храма и дежурным по станции. «Общего, конечно, немало, – заметила она, – но разница всё-таки есть. Дежурный по станции знает, куда поезд придёт, а староста может только надеяться».

Подивившись точности ответа, улыбаюсь: каких только талантов не таит в себе человек. Особенно если он железнодорожный.