«ЗДЕСЬ РУССКОЙ РОДИНЫ ДЫХАНЬЕ»

Если ехать на машине, то с нашего северо-востока на Вологду путь лежит через Тотьму. В своё время мы о ней немало написали, поэтому в последние годы просто проезжаем через старинный городок – а если останавливаемся, то лишь размять ноги да полюбоваться на воздушные, словно морские парусники, белоснежные храмы. И так вот пропустили двойной юбилей – 875-летие самой Тотьмы и 200-летие Форт-Росса, который в Калифорнии построил тотемский мореход Иван Кусков. Отмечали юбилеи два года назад. А нынче осенью приспела ещё одна знаменательная дата – 460-летие со дня основания Спасо-Суморина монастыря.

В Тотьме первым делом зашёл я в краеведческий музей, чтобы узнать последние новости. Из научных сотрудников застал там Ирину Сергеевну Савкову, заведующую Домом-музеем Ивана Кускова.

– Городок у нас тихий, после юбилейных торжеств ничего особенного и не происходило, – ответила молодая заведующая.

– К празднику, наверное, много чего построили?

– Да, новый мост через речку к Спасо-Суморину монастырю. Раньше-то деревянный стоял, расшатанный, страшно было ездить. Ещё детскую площадку в городском парке оборудовали. А больше и не вспомню... Праздник большой был – выставки, научная конференция, на городской площади играл наш тотемский духовой оркестр «Сияние Севера», исполнял программу «Вальс уездного городка». А перед ним на старинных банджо в стиле блюграсс играла группа «Билл Эванс и друзья», приехавшая из США. Так необычно... Тотьма ведь побратим калифорнийского городка Бодега-Бэй.

– Это как-то связано с Форт-Россом?

– В том числе. Наш земляк Иван Кусков не только форт там построил. Ещё в 1808 году он исследовал залив Бодега и заложил на берегу порт, дав ему название Румянцев – в честь министра иностранных дел Российской империи. И только потом в 24 километрах от порта построил крепость, известную сейчас как Форт-Росс. Основание крепости почти совпало с Бородинской битвой, разница между событиями всего четыре дня.

– Который уже раз слушаю про тотемских мореходов и не перестаю удивляться, – признаюсь я. – У вас же совершенно сухопутный городок, в глубине материка.

– Ну не скажите! Мы же стоим на Сухоне, которая впадает в Северную Двину и далее в Белое море. А если плыть вверх по течению, то через Кубенское озеро и Шексну можно попасть в Волгу, а оттуда – на Каспий. Так что мы в самом центре мира! – смеётся Ирина Сергеевна. – Кстати, недавно мы разработали новую экскурсию – на катере по Сухоне, с посещением мест, где останавливался на берегу царь Пётр I. Был большой поток желающих, не только приезжих туристов, но и местных. В экскурсию включили и посещение музея известного путешественника и священника Фёдора Конюхова – он открыт на базе его детской Школы путешественников. Школа эта в девяти километрах вверх по Сухоне, напротив Дедова острова. Сейчас остров необитаем, а в древности там стоял Свято-Троицкий монастырь. На его месте Конюхов вместе с ребятами построил Троицкую часовню и поставил большой крест, который с реки издалека виден.

– А вы с отцом Фёдором встречались?

– Да, когда он первый раз сюда приезжал, создавать Школу путешественников. Тогда он священником ещё не был. Провела я для него экскурсию по Дому-музею Ивана Кускова. Но оказалось, что он в курсе этой темы, и сам мне многое рассказал: про Калифорнию, где бывал, про Тихий океан и свои кругосветные путешествия.

Спрашиваю заведующую о последних пополнениях и находках музея.

– Сами-то мы давно уж не путешествуем. Это раньше были выезды в дальние деревни, этнографические экспедиции, – посетовала Ирина Сергеевна. – А люди приносят... Этим летом одна женщина подарила музею коллекцию старинных платков, вышитых и печатных, с кистями и без. Платки эти хранились в сундуке её родового дома. Такая красота! А один мужик собирался нам «кости мамонта» продать – нашёл их на берегу Сухоны. Но что-то он больше не заходит...

Ирина Сергеевна раздумывает, с кем из старых краеведов можно в Тотьме встретиться:

– Был у нас такой энтузиаст, Станислав Михайлович Зайцев, да уж давно погиб. Такого уровня краеведов уже нет... Если только с Валентиной Алексеевной Притчиной вам поговорить. Она недавно возглавила Музей церковной старины, водит экскурсии и в Суморин монастырь, в Вознесенский собор. Раньше собор был в аварийном состоянии, а теперь, когда отец Феодосий взялся за ремонт, можно там фрески показывать.

– Отец Феодосий – новый ваш священник?

– Он монах. Приехал в Тотьму два месяца назад, ещё до юбилея Спасо-Суморина монастыря, там и поселился. Говорят, что теперь-то монастырь стал действующим.

Новость поразила. Бывал я там пару раз, когда останавливался в гостинице «Монастырские кельи», устроенной в братском корпусе, – помню, как внутренняя пустота огромных зданий просто давила, так что постояльцы общались между собой вполголоса. И не верилось, что вновь зазвучит в этих стенах молитва.

В летние дни Тотьма кажется уютно-безмятежной. А осенью – прозрачно-задумчивой. Миновав городской парк с детской площадкой (той самой, устроенной к юбилею), выхожу на высокий берег Сухоны. Такие дали открываются! Не случайно наши предки выбрали это место: чтобы поставить рядышком сразу два храма, Успенский и Воскресенский, да ещё 52-метровую колокольню возвели, откуда Божий мир можно видеть с высоты птичьего полёта.

Сейчас эти здания принадлежат Музею церковной старины и выставочному центру. Заведующая Валентина Алексеевна скромно отрекомендовалась: «Да я, наверное, мало что знаю, вот если бы Зайцев был жив...»

Ну прямо дежавю какое-то! Второй раз на дню слышу эту фамилию. Ещё в начале 90-х мне рассказывали о Станиславе Зайцеве. Приехав в Тотьму, как раз попал тогда на годовщину его памяти, и его друг Владимир Замараев показывал мне дневники погибшего краеведа и видеозаписи – как Зайцев вместе с командой деревянного коча «Помор» борется с огромными океанскими волнами, правя в сторону Аляски (Крест на картуше, «Вера», №№ 163–164, февраль 1995 г.).

– Зайцев придумал концепцию музея Кускова и руководил созданием первой экспозиции, – вспоминает заведующая. – Но этого ему показалось недостаточно, и он решил сам пройти маршрутом морехода. В 91-м году они на коче доплыли до Чукотки и там оставили судно на зимовку. На следующий год директор нашего музейного объединения его не отпускал: «Ты никуда не поедешь! Заявление твоё не подпишу». Но Станислав Михайлович всё равно отправился – без оформления отпуска, за свой счёт. Доплыли они до Ванкувера, и там, в порту, 22 ноября он исчез. Мы все тут испереживались... Минуло полгода, и из Канады пришла телефонограмма: пришлите стоматологическую карту для опознания – в заливе нашли тело. Похоронили Станислава Михайловича достойно: сначала доставили в Форт-Росс, куда он стремился, затем сюда...

Человеком он был прямым и очень энергичным. Помню, в деревне Биряково собирали мы предметы народного быта и наш водитель ножку от прялки в крапиву отбросил – слишком уж большая гора образовалась. А Станислав Михайлович всё носит и носит: «Ничего не должно пропасть!» Там же устроились на ночлег. Уже полночь, а Зайцева нет. Пошли его искать. Близ местного храма слышим: «Идите сюда!» Зайцев опять что-то нашёл. Рассказывает нам про храм: уже глубокая ночь, а мы так заслушались... На его экскурсии туристы по нескольку раз приходили, чтобы ещё раз послушать. Однажды занялась я исследованием семантики крестьянских узоров, показала ему свою работу. «Подождите, – говорит, – у меня где-то залежались записи о деревенской вышивке». Показывает свои наброски – а это настоящий научный труд. Ему и в голову не пришло его опубликовать.

А сколько сил он отдал, чтобы найти мощи святого Феодосия, основателя Суморина монастыря! И когда в 1988 году мощи обнаружились в Вологде, в подвале Софийского собора, то найденные им документы, акты освидетельствований XVIII века, очень пригодились. Боролся он и за сохранение Суморина монастыря. Заявления в прокуратуру писал даже в стихах:

Башни, стены, храмы, зданья –
Какой порядок и уют,
Здесь русской родины дыханье, –
Какой громадный вложен труд.
Наш предок, люд простого званья,
Такое чудо сотворил.
Лишь преподобный Феодосий
Чин чудотворца получил.
Здесь отразили натиск шляхтов,
И Пётр Великий побывал,
И Александр, и Павел Первый
Подарки в монастырь прислал.
Иван Васильевич, самый грозный,
Сию крепость строить разрешил.
Не для того ли, чтоб Макаров
Его сегодня разрушил!

Это когда монастырь собирались перестроить для разных нужд...

Говорю Валентине Алексеевне:

– Не один же был такой Зайцев. В пору гонений на Церковь многие музейные работники сохраняли храмы, иконы. Вы ведь тоже этим занимались...

– Вы про Музей церковной старины? В начале 90-х, в атеистическое ещё время, директор поручил мне разработать концепцию такого музея. О Церкви я мало что знала, засела за книги... Строила экспозицию несколько лет. Дважды надолго уходила из музея и снова возвращалась. Многое здесь изменилось стараниями моих коллег, а недавно, 19 сентября, меня назначили сюда заведующей.

– А почему уходили из музея?

– Дети подрастали – нужно было помочь им с высшим образованием. Я переходила на большую зарплату в районную газету.

– Не может быть! – удивляюсь. – Районки-то у нас нищие...

– Ну так вы не представляете, какие зарплаты у музейных работников. Но речь вовсе не об этом. Главное – музей стал жить. Были мы людьми не шибко образованными в делах церковных, но как-то всё само собой получилось, словно кто-то невидимый помогал.

– Божий Промысл?

– Наверное. Уже давно заметила: стоит коснуться церковной темы, и одно начинает цепляться за другое... Вот вы слышали про тотемского блаженного Николаюшку?

– Да, мне местная жительница рассказывала про него (Христовенькие люди, «Вера», № 555, январь 2008 г.), – вспоминаю. – Ту статью про Николаюшку сайт вашей Тотемской администрации в прошлом году перепечатал. А ещё мы публиковали статью-отклик одной из школьниц («Птичка у иконы», № 558, февраль 2008 г.).

– Это, наверное, вам написала ученица Галины Александровны Оленевой, которая со школьниками собирала материал о Николаюшке... А начиналось-то как? Я как раз работала в газете и искала сведения о Феодосии Михайловиче Вахрушове, который стоял у истоков нашего краеведческого музея. Сын мелкого тотемского служащего, он в 1890 году поступил в Петербургскую академию художеств, был учеником Репина, затем вернулся в Тотьму. На необитаемом островке посреди Сухоны построил избушку и жил там подолгу, писал пейзажи Русского Севера. Когда началась Гражданская война, он вывез и фактически спас иконы и утварь из разорённого Спасо-Суморина монастыря. То, что мы имеем сейчас в Музее церковной старины, – во многом его заслуга.

Так вот, нашла я женщину, которая когда-то работала вместе с родным братом Вахрушова. Домик Галины Михайловны Шабалиной здесь рядом, за оврагом. Рассказала она про Акинфа Михайловича, затем про свою семью: как отца репрессировали, а маму с ней и сестрёнкой угнали в лагерь под Котласом, как мама их, малышей, через колючую проволоку проталкивала, чтобы они в лесу голубику собирали... Затем перешла к тому, как после освобождения в Тотьму приехали, и стала рассказывать про Николаюшку, с которым её мама часто встречалась. Жил старец скромно, ходил в холщовой рубашке, перевязанной пояском, и в сером домотканом кафтане. Был молитвенником и прозорливцем. Знаете, как он смерть Сталина предрёк? Вышел из своего домика и стал в сугробе что-то копать. Люди спрашивают, чего он копает, а Николаюшка отвечает: «Яму. Хозяин-то в Москве заболел и боле не поправится». Это было в феврале 53-го, и никто тогда, даже большие начальники в Москве, не знал, что Сталин заболел. Прошёл месяц, и Николаюшка бабам говорит: «Не придётся вам плясать 8 Марта, зато слёз-то будет!» И вправду, 5 марта Сталин умер, 9 марта его похоронили – и всё это время в стране был траур.

Я вот считаю Николаюшку продолжателем древних святых – блаженных Андрея и Максима Тотемских. Кстати, по линии троюродной сестры Николаюшка был родственником ещё одного юродивого – Алексея Васильевича Талашова, о котором почти ничего не известно. Перед революцией сын Талашова принёс в краеведческий музей вериги отца, они у нас выставлены в экспозиции. Оба блаженных – и Алексий, и Николаюшка – происходили из одного села, из Сондуги. Монастыря в Сондуге не было, поэтому для меня загадка, откуда там взялись православные аскеты... И вот, слушаю я этот рассказ и говорю: «Галина, а не могли бы вы всё на бумагу переложить?» Спустя время принесла она исписанную тетрадочку. И так совпало, что к нам приехала исследовательница Черепанова, сидела в наших фондах, перебирала картотеку и наткнулась на эту тетрадочку. Составила она житие Николаюшки и опубликовала в научном журнале. Дело сделано, на этом бы и закончилось. Но вдруг как из рога изобилия отовсюду сведения посыпались... Вернулась я работать в музей, в выставочный центр, и смотритель говорит: «Ой, да Николаюшку моя мама знала, к нему ходила». Затем Ольга Сажина, которая сейчас в том же центре работает, говорит: «А моя мама, Анфия Ивановна, тоже Николюшку знала, может рассказать». Словно ручейки стали стекаться в одну большую реку.

Вот почему так? Никто о нём не вспоминал, и вдруг...

– Наверное, время приспело для прославления, – предполагаю.

– Получается, так.

Валентина Алексеевна провела меня по музею. «Памятники северной русской иконописи» здесь очень древние – с XV века. Есть и деревянная храмовая скульптуры XVIII века. На стендах – образчики художественного лицевого шитья, медной пластики, церковных одежд, книг и т. д. Почётное место занимают образы местночтимых святых – Феодосия Суморина, Вассиана Тиксненского, блаженных Андрея и Максима Тотемских.

– У вас выставлены иконы только местного письма?

– Да, все местные. Прежде они не выставлялись, хранились в запасниках. В 1971 году приехали реставраторы из центра Грабаря, обследовали запасник со 138 иконами, стали «раскрывать» тёмные доски. И были очень удивлены. Оказалось, что существует особый тотемский стиль иконописи.

Повторилась история с профессором Тельтевским – известным историком русской архитектуры. Раньше он Тотьму не замечал, всё больше писал про Вологду да Устюг. А однажды увидел пять наших храмов – и был поражён: это же своя, тотемская, архитектурная школа! Особенно его порадовали картуши на храмовых стенах. Они выполнены не в лепнине как обычно, а являются частью кладки стены. То есть специально формовали кирпич, чтобы образовался рисунок. И картуши не осыпались – если упадут, то только вместе со стенами. Это было открытие. Так же произошло с иконами. Когда очистили тёмный слой у одной иконы, затем у другой, то глазам предстал невиданный ещё стиль письма. Какие-то аналогии, конечно, угадывались, профессор Рыбаков отмечал: «Сумеречный колорит икон, плотные приземистые фигуры персонажей, скованные движения даже в самых динамичных композициях позволяют соотнести тотемские памятники с их южными соседями – костромичами». Но было и своё, тотемское.

– А что именно?

– Специалисты отметили, например, такие признаки: сочетание в колорите золота и серебра, тёплый коричневато-золотистый санкирь (первый слой краски) и тёплое же песочно-золотистое вохрение... Тотемские мастера в XVI и XVII веках часто сочетали в письме серебро с золотом, причём серебро, как правило, доминирует. На некоторых иконах в глаза бросается монументальность фигур и необычная узорчатость нимбов. По мнению реставраторов, тотемские иконы замечательны замысловатой узорчатостью, удивительной теплотой и искренностью, исходящих от изображения.

– Известны имена тотемских иконописцев?

– Самый известный – Яков Попов, который в 1626 году написал портрет-икону преподобного Феодосия Суморинского. Этот образ поместили у гроба преподобного, и все последующие иконы списывались с него. Почему портрет? Образ составлялся по словесному описанию, которое дал столетний монах Спасо-Суморина монастыря отец Косма (Любовцев), лично знавший преподобного Феодосия.

– Музей у вас необычный, церковный, люди хоть им интересуются? – спрашиваю заведующую.

– Он очень посещаем. Возможно, интерес вызывает и то, что у нас есть колокольня, на которую можно подняться и полюбоваться Тотьмой сверху. Но всё же интересна и сама экспозиция. Когда в прошлом году проводился телевизионный конкурс памятников «Россия 10» и тотемские картуши попали в число финалистов, то туристы отовсюду приезжали посмотреть нашу церковную старину.

– Музей развивается? Какие у вас планы?

– Есть одна интересная задумка... Вот кажется, что музей – это что-то научное, только для взрослых. А однажды сюда зашли детишки – совсем маленькие, детсадовцы из средней группы. «Ой, можно мы посмотрим?» Стала им показывать, объяснять, и с такими круглыми глазами они внимали, прям затаив дыхание. Может, моё педагогическое образование сказалось, но почему-то легко получилось с ними, всё-то они понимали. Так что теперь разрабатываю экскурсии для детских садов.

А со школами я уже давно сотрудничаю. Есть у нас и дом престарелых, и ветеранский дом – можно и с такой категорией поработать. Можно проводить тематические мероприятия. Например, 23 октября – день памяти святого Андрея Тотемского, который жил неподалёку, в пещере на берегу. А в музее есть икона преподобного, выполненная тотемским художником Александром Пестеревым в технике мозаики. Перед ней получилась бы интересная встреча-беседа совместно со священником.

Собираюсь организовать праздник, посвящённый одной иконе. У нас есть образ XVI века «Святой Николай Чудотворец (Никола Зарайский)» с житийными клеймами, которых – представьте! – 84 на иконе. Можно долго рассказывать: вот на клеймах его рождение, крещение, приведение во учение, исцеление сухорукой жены и так далее. С каждым сюжетом связано много любопытного и поучительного.

О некоторых чудесах святителя Николая мало кто знает. Например, чудо о половчанине, сотворившееся в Киеве. Оно не входит в житие святителя, но иконописец отдал ему на нашей иконе большую часть живописного поля. Вот видим: человек в железной клетке – это половчанин, который уже год как в плену. Вот к нему приходит киевлянин и говорит: «Отпущу тебя на родину, если кто-то поручится за тебя, что выкуп вернёшь». А кто поручится за степняка? И тогда киевлянин предлагает поручиться перед иконой святителя Николая. Так и делают. Половчанина сажают на коня, возвращают ему оружие... И далее клейма показывают, как он приезжает на родную землю, а родственники говорят, чтобы не отправлял он этот выкуп, а святитель Николай приходит к нему по ночам и напоминает... Восемь клейм посвящены этой истории.

– Получается, что ваш музей – преддверие храма, – вдруг понимаю. – В храме ведь молятся, никто там не расскажет детям об истории Церкви. А здесь как бы культурный ликбез.

– Я так и веду работу с учениками, – подтверждает заведующая музеем. – Первым делом рассказываю, что такое храм, как себя в нём вести. Пусть ребятки даже из детского сада пришли, всё равно говорю: «А мальчикам надо шапочки снять». Объясняю им, что такое икона, как она создавалась. По сути, наш музей является первым шагом от какого-то безверия к пониманию... ну, первая такая ступенька.

Хотя, честно сказать, сама я на службы нечасто хожу. И настоятель отец Георгий, с которым у нас очень хорошие отношения, до сих пор один случай мне припоминает... В 1988 году на средства верующих была отремонтирована Троицкая церковь, пришло время её освящать. Событие огромное, ведь ближайший храм действовал в Усть-Печеньге, а в самой Тотьме уж десятилетия служб не велось. Ожидался приезд архиепископа Михаила (Мудьюгина). Директор музейного объединения говорит: «Валентина Алексеевна, епископ приезжает! Будете его по музею водить». А у нас там атеистическая экспозиция, священники изображены с огромными пузами. Испугалась я. Но напрасно... Более чуткого и внимательного слушателя до той поры я, наверное, и не встречала.

Владыка оказался умнейшим человеком, представителем старой ещё культуры. В зале, посвящённом первобытно-общинному строю, случилась заминка. Там был выставлен скелет, найденный при раскопках. Говорю: «Владыка, извините, что не погребено тело». А он только перекрестился. Вижу, вроде хорошее впечатление от музея. Проходит время, и отец Георгий меня спрашивает: «А что ж вы на архиерейскую службу-то не пришли? Владыка всё спрашивал про вас, где та экскурсовод из музея...» Видно, хотел мне что-то сказать...

Валентина Алексеевна огорчённо вздыхает. Спрашиваю:

– А вот у вас в Тотьме иеромонах появился, он откуда приехал?

– Отец Феодосий? Он из Кирилло-Белозерского монастыря.

– Не опасаетесь, что иконы и монастырские строения у вас обратно попросят?

– Мне кажется, люди умные, понимают... Ведь сколько уже было ограблений! Усть-Печеньгский храм обворовали, даже в Тотьме на Пасху к священнику залезли в дом и утащили иконы. А наш музей под охраной. Девочки недавно ненароком нажали на сигнальную кнопку – и через пять минут люди с автоматами музей окружили, девчонки аж перепугались. Кроме того, мы за сохранностью следим. Вот сегодня пришла и первым делом гляжу: влажность 65 процентов, температура 18 градусов – то, что надо для иконы. Зима начнётся – будем регулировать отопление. Если станет сухо, то на ночь снег раскидаем по полу. И священники понимают, что если возьмут иконы XVI века, то утратят их.

Если станет возрождаться монашеская обитель, то разговоров нет, освободим помещения. Пустующих зданий в Тотьме достаточно. В центре нам передали один дом. Правда, с аварийным вторым этажом. Ещё обещают здание на территории аэропорта. Не пропадём... Отцу Феодосию мы уже передали одно крыло братского корпуса, где у нас гостиница и открытые фонды с прялками и ткацкими станками – теми, которые Зайцев собирал. Конечно, монаху неприятно, что туристы кругом, но батюшка очень скромный, молчит пока... Разрешил мне водить экскурсии в Вознесенский собор, который он восстанавливает. Он постоянно там, внутри, что-то делает. И я всегда благословения прошу, чтобы людей в храм завести. Может, уже не обязательно, раз разрешение дано, но считаю своим долгом...

Спасо-Суморин монастырь стоит на окраине Тотьмы, за речкой Ковдой, через которую действительно построен новенький мост. Отправляюсь на поиски отца Феодосия (Писарева). По звуку отбойного молотка это было несложно: в цокольном этаже Вознесенского собора, весь усыпанный известковой пылью, иеромонах долбит стенку. Отставив перфоратор, благословляет меня и снова нацеливается на толстенную кирпичную кладку...

– Батюшка, хотелось бы с вами поговорить, – пытаюсь перекричать шум перфоратора.

– О чём?

– Здесь, внизу, вы зимнюю церковь думаете устроить? А успеете до холодов?

– Как Бог даст.

– Церковь приходская или монастырская будет?

– Храм здесь будет. Знаете, не хочу я интервью раздавать, не по душе мне это.

Так и не разговорив монаха, поднимаюсь в верхнюю церковь, чтобы посмотреть оставшуюся роспись. Собор огромен, на высоченном подкупольном «небе» парит голубь, строго смотрят Бог Саваоф и Христос с распятием в руке. Своды храма расписаны Платоном Тюриным – бывшим крепостным и первым из вологодских художников, достигшим звания академика живописи. Он же расписывал и Храм Христа Спасителя в Москве. Те фрески утрачены, а вот здесь сохранились – и по ним можно теперь судить, какая красота была в главном храме России... В правом приделе стоит аналой с раскрытой книгой – акафистом преподобному Фодосию Тотемскому. Огарки свечей.

Вечером я всё же постучался в келью иеромонаха, дождавшись, когда он поужинает и совершит правило. Может, всё-таки даст интервью?

– Знаете, я здесь два месяца и мне хочется просто помолчать, – вздохнул он. – Ничего не хочется говорить. Я уже в своё время наговорился – проповедуя, благовествуя. Все говорят, говорят... одна говорильня.

– Слышал, что перед вступлением в братию Кирилло-Белозерского монастыря вы служили белым священником в вологодском Успенском храме и восстанавливали церковь Равноапостольных Константина и Елены. То есть строительный опыт у вас есть?

– Да при чём здесь строительный... В Вологде я недолго служил, шесть лет. Знаете, плохой я собеседник. О чём говорить, если ничего не сделано.

– Почему же не сделано? Говорят, что Вознесенский собор за два месяца заметно преобразился, и вон во дворе сколько стройматериала...

– Ладно, одну мысль скажу... Как в раю нарушился покой рая и он лишился человека, так и здесь, в Тотьме, тоже можно видеть, что тот божественный порядок, который здесь когда-то был дарован человеку, поколебался, разрушился. И радость самая большая для каждого христианина, священника – вместе с Богом водворять порядок обратно. Вот это единственная мысль такая. А вообще же ничего особенного мы не делаем.

– Здесь будет монастырь или приходской храм?

– Архиерейское подворье будет, то есть монашеская обитель. А станет ли монастырь большим, придут ли сюда люди, пока неизвестно.

– Помещений-то много.

– Что помещения? – вздохнул батюшка. – Мне, например, хватает вот этого помещения, и ещё одна комната есть. Главное – сейчас до зимы всё подготовить для службы. А в верхнем храме всенощное бдение по воскресенья мы уже совершаем. И молебны каждый день.

– А окна в соборе вы застеклили? Они были выбиты?

– Да, большинство... Ладно, вот ещё такую мысль выскажу. Когда я работаю, то задаюсь мысленно таким вопросом: отцы наши, что вы нам оставили? Какую жизнь оставили детям своим в 20-е, 30-е и последующие годы? Вчера утром раненько встал я, отправился вокруг по монастырю. Походил по этим разрушенным лестницам, этажам пустым... Что же вы нам оставили? И как нам загладить позор отеческий? Ответ прост: обратно всё восстановить. Может, не всю красоту прежнюю, но хотя бы грязь убрать. Это же позор наш.

Спасибо тем тотмичам, которые пытались здесь что-то сделать, собирались на субботники и мусор выносили. Но этими субботниками всё заканчивалось. Потому что люди не знали: а что же дальше-то? Одна женщина в городской администрации рассказала мне, что за пять лет её секретарства было много заседаний по Спасо-Суморину монастырю и все желали хоть как-то восстановить это место. А когда вышел указ об учреждении подворья в этих стенах, то весь город возрадовался. Очень хорошо меня встретили, дали помещения, паломников мы принимаем и пока не платим ничего. Даже есть некоторая тяжесть от такого обилия доброты, которое трудно вместить. Так что надо всё совершить здесь... И главное-то не в ремонте.

В физической работе нет такой тяжести, как в том иге, какое нам Бог дал – ближнего понести, воспринять его. Это самый большой труд. Потому что эта ноша неудобна, неподъёмна. По крайней мере для меня. Почему я говорить с вами не хочу? Потому что хочется быть в большой тишине, чтобы приготовиться ко дню, когда придёт сюда, в монастырь, ещё один брат. Какой он будет? Мне здесь с ним жить. Для него надо стать другом, надо стать и учителем, наставником, духовником. А как это осуществить? Вот это самый тяжёлый вопрос. Одно дело, когда мы книжку читаем или говорим, и другое – осуществляем заповедь Божию.

Недавно был я в одном монастыре, за пределами Вологодчины. И настоятель мне сказал о своём жительстве: «У меня есть только один послушник – это мой водитель. А больше нет. Вся моя жизнь – в монастыре, но больше послушников я не видал». Вот с этим самая большая проблема. И у нас в области ведь тоже не шибко развивается монашество. Много желающих и мало способных. Поэтому что здесь будет? Монастырь? Храм? Ну, храм-то будет всё равно. Как дальше будет развиваться? Планов никаких, разве что на один день – прожить его, и всё.

– Наверное, так и правильно?

– Ну да, по-евангельски.

– А вы сами с Вологодчины?

– Да, родом из Вологды. Всю жизнь там провёл, до священства и когда в Успенском храме служил, а после принятия пострига последние 15 лет был в Кириллове.

– То есть вы уже из священника в монахи пошли, были опытным.

– Трудно всё, очень трудно... Опыт – это жительство. А если его нет, монашеского жительства, откуда он возьмётся? Всем нам нужен пример – старец, отец. А когда его нету... Хочется молчать, зачем пустословить.

*    *    *

Наутро пора было уезжать. В последнюю минуту я отошёл в сторону полюбоваться монастырём. В старину он был ещё красивее – над куполами возвышалась колокольня в 75 метров. Если не считать петербургскую Петропавловку и вологодскую Софию, то здесь была самая высокая колокольня на всём Русском Севере. И вправду, «центр мира»...

К одной из стен притулилась могила морепроходца Ивана Кускова – с большим крестом и якорной цепью. Нашёл её и восстановил всё тот же краевед Станислав Зайцев. Вот батюшка говорил, что самая радость для христианина – это «вместе с Богом водворять порядок обратно». Судя по воспоминаниям, Зайцев был очень радостным человеком.

Сейчас восстановленная им могила выглядит иначе. В 2012 году, на юбилей, положили мраморную плиту с такой надписью:

Хвала вам, покорители мечты,
Творцы отваги и суровой сказки!
В честь Вас скрипят могучие кресты
На берегах оскаленных Аляски.

Эх... Да не в их честь кресты-то там! Не для себя же они осваивали новый континент! Впрочем, туристам эта надпись, наверное, нравится...

На крыльцо вышла покурить женщина. Беженка из Луганской области, из эвакуированных с Украины. Разговорились. Она пожаловалась, зачем их из Грязовца привезли сюда, в тмутаракань. Работы нет... Предлагают работу на коровнике, но это в четыре утра надо вставать, поздно возвращаться, а малых детей куда... Ещё можно устроиться на пилораму, но надо за 50 километров ездить. Сказали: живите пока в монастыре, до Нового года. «Спасибо и на том, – затушила сигарету женщина. – На родине ещё хуже. Звонила отцу: всё разрушено, отопления зимой не будет».

Словечко «тмутаракань» меня резануло. Но не будешь же объяснять замученной женщине, какое историческое здесь место. У неё своя история, свой раздрай и своя мечта о водворении порядка.

Выезжая из Тотьмы, оглядываюсь на белоснежные храмы-парусники. Какие ещё бури ожидают нашу Русь? Удержимся ли на плаву? С Богом – удержимся.