СТОЛИЦА СИБИРИ: НОВЕЙШИЕ ВРЕМЕНА

Отец Иоанн Казанцев – священник храма Семи отроков Эфесских, что находится на Завальном мемориальном кладбище города Тобольска. На том кладбище покоятся декабристы, писатель Ершов, отец учёного-химика Менделеева, многие другие известные люди. Батюшка также является преподавателем Тобольской духовной семинарии. По совету председателя благотворительного фонда «Возрождение Тобольска» А. Г. Елфимова именно к нему я обратился с тем, чтобы составить для себя картину православного Тобольска.

Знакомясь, я задал отцу Иоанну первый, вполне традиционный вопрос, но ответ получил нестандартный.

– Вы родом отсюда, батюшка?

– Тобольск – такой город, в который по доброй воле приехали только жёны декабристов. Всех остальных сюда привело либо нарушение, скажем так, Уголовного кодекса, либо привёл Господь. Я как раз ко второй категории отношусь. В 90-е годы за Уралом единственной семинарией была Тобольская. И сюда приезжали учиться со всех уголков Сибирского края. Я поступил в неё в 2003 году, однокурсниками моими были ребята из Хабаровска, Николаевска-на-Амуре, Иркутска, Красноярска, Салехарда. Впрочем, и из европейской части страны были: из Московской области, даже из Крыма!

– А вы откуда приехали?

– Родился в Казахстане, в городе Лениногорске, сейчас это Риддер. Оттуда самой близкой семинарией как раз и была Тобольская. И так получилось, что по окончании меня оставили в ней. Поскольку в семинарии преподаю латинский язык, сейчас получаю ещё и светское филологическое образование в Тобольском пединституте.

– Чтоб давать латынь, духовного образования можно и не иметь...

– Изначально хотел быть хирургом. Даже считал, что это самая мужская профессия, которая может быть, – спасать жизни. И готовился к этому. Но к окончанию одиннадцатого класса чаша весов склонилась к тому, что я хочу быть священником, лечить, так сказать, не столько тела, сколько души человеческие. И буквально чудом узнал я о семинарии. Это сейчас есть Интернет, тогда главным «интернетом» были слухи. Случайно в наш городок заехал студент Тобольской семинарии, рассказал о своём учебном заведении. Настоятель храма, где я служил, сказал: «Езжай. Доберёшься, поступишь – значит, на то воля Божья. А не пройдёшь – значит, и нет её». Буквально наугад, не зная дороги, я поехал в Тобольск. Поступил, окончил. И вот уже больше пяти лет служу и преподаю.

– То есть до поступления в семинарию вы уже были при храме?

– Да, пять лет пономарил. Родной город мой населён в основном русскими. Хотя и Казахстан не то место, куда люди прибывали по доброй воле. Мои родственники по материнской линии – немцы Поволжья, они были сосланы в Казахстан при Сталине. А по отцовской линии – раскулаченные из Курской области, тоже не по своей воле переселились в Караганду. Но отец выучился в Алма-Ате, даже стал членом Академии наук Казахской ССР. Его в 60-е годы отправляли в Тобольск в научную командировку. Узнав, что я еду туда, он сказал: «Был я в Тобольске. Маленький городишко, сплошь деревянные домики, с любой точки города виден кремль». Вышел я на железнодорожном вокзале – ни одного дома. Вокзал-то далеко за городом. За 40 лет Тобольск, конечно, вырос и поменялся.

По отцовской линии моя семья была православной, по материнской же – дедушка был лютеранином, бабушка меннониткой. Это протестантское течение. Одна из самых ранних реформаторских церквей, последователи Менно Симонса. Очень радикальные аскетические протестанты: у них было запрещено пользоваться телефонами, смотреть телевидение, слушать радио, а женщины ходили только в длинных юбках, платках. Очень набожной бабушка была, она стала примером человека верующего для меня, но в такой вот непривычной для нас традиции. А в Караганде, где родственники отца жили, было много православных групп (ссылали туда и за веру тоже). Немало священников там отбывали наказание, среди них даже будущий Патриарх Пимен. Там была очень сильная православная традиция, и само собой разумелось, что я крещён в детстве – в этом плане другого варианта даже не рассматривалось. А вот в храм меня привёл друг, одноклассник: давай, говорит, зайдём, посмотрим, что да как. Стали ходить, заинтересовались, и с 1999 года я в храме. А после окончания школы сразу поступил в семинарию. Собственно, вот и весь путь.

– В России немало городов, которые имеют дурную славу. От знакомых из Сибири я много слышал и о Тобольске как о городе хулиганов и «блатной» молодёжи. Откуда у «столицы Сибири» такое? И как вас встретил город, когда вы приехали сюда?

– Дело в том, что здесь долгое время градообразующим предприятием была колония. И поэтому люди, приезжавшие сюда, так или иначе, перенимали определённый образ жизни и стиль поведения людей, которые отсидели либо же были полны бандитско-воровской романтики. В 2003 году меня здесь, конечно, многое удивило в моих ровесниках. В основном это были парни в спортивных костюмах, при этом в туфлях и кожаных кепках-восьмиклинках. Они смело подходили к семинаристам, пытались требовать деньги. 10 лет назад идти по городу в рубахе и брюках было чем-то вычурным – обязательно бы прикопались и попросили два рубля. Также – я такого уже не застал – бывали случаи массовых драк, когда семинаристам приходилось защищаться. А многие из них – ребята спортивные, так что шпане приходилось несладко. Хотя, конечно, отделать хулиганов – это не христианское поведение, ведь можно и убить ненароком, тут уже разбойника не образумишь и к вере не обратишь.

Те, кто сейчас жалуется на Тобольск, просто не знают, насколько огромна разница между тем, что теперь, и тем, что было прежде. Ныне в целом эта бандитско-воровская романтика ушла на периферию, криминальная субкультура уже в истории. Хотя она осталась ещё в некоторых районах города, где дети из неблагополучных семей пытаются реализовать себя в категориях воровского мира. Есть очень много проблем со злоупотреблением алкоголем, с курением. Первый раз курящую бабушку я увидел в Тобольске. Это меня повергло в шок – в моей голове несоединимы были понятия «бабушка» и «курить».

Но во многом от человека зависит, переболеет ли он или такая «романтика» останется на всю жизнь. Нередко вижу: люди, которым сейчас под сорок, вроде взрослые, женатые и солидные, а по своим взглядам на жизнь, повадкам остаются подростками-хулиганами. Конечно, многие из тех, кто вёл такой образ жизни, скатились до подвалов, многих уже нет в живых. Ещё какая-то часть – за решёткой. Люди меняются с трудом, поэтому и город меняется с трудом. Редкий человек способен одуматься сам. Именно тут и нужна Церковь: ведь в ней покаяние («метанойя» по-гречески – «перемена образа мыслей») – основное Таинство и чудо.

Но даже из тех немногих, кто выбирает лучший путь, лишь горстка прибивается к Церкви. Вроде уже и распрощался человек с криминальной культурой, уже другая модель поведения, но в христианскую культуру не идёт. Традиционно люди становятся гедонистами: нужно зарабатывать, чтобы получать удовольствия. Приверженность к страстям, порокам остаётся. И такой нехристианский в целом образ жизни, лишённый разве что теперь криминальной романтики, характерен для многих городов. Не только Тобольска, но и в целом России. Это самый лёгкий способ жить.

– Мрачноватая картина...

– Тогда поправлюсь: при всём том в Тобольске очень много людей уникальных, духовно богатых, даже утончённых. В нём можно встретить и людей очень высокой культуры, ума, глубокой веры. Тобольск – город контрастов. Что-то лежит на поверхности, и это все видят, а что-то нужно углядеть. У нас много представителей культуры и науки. В этом плане наш провинциальный город до сих пор рождает своих Менделеевых, Ершовых, Алябьевых. У нас здесь самая высокая концентрация людей с богословским образованием и степенью кандидатов, поэтому можно услышать и такое: «Город бандитов и попов». На 100 тысяч населения так много священников, казалось бы, не нужно, но здесь располагается управление митрополией, семинария опять же...

– Итак, вы – преподаватель семинарии. Расскажите, как это случилось, что семинария представляет из себя и каково её значение в жизни города.

– В жизни священника большую роль играет послушание. На пятом курсе я был рукоположён во диакона, и одновременно с этим мне поручили возглавить епархиальный отдел по делам молодёжи плюс преподавать в семинарии. Священноначалие решило так – стало быть, я не мог поехать куда захочу. Но в действительности для меня большой честью было остаться: в один день стать коллегой с теми, кто ещё вчера учил меня самого. Но полноценному преподавателю необходимо обладать более высоким образованием, чем семинарским, поэтому два года назад я заочно окончил Московскую духовную академию. За мной закреплена тема кандидатской диссертации, но пока ещё не написал. Сейчас у нас есть магистратура. Что это значит для семинарии? Фактически Тобольскую семинарию приравняли к академии – в стране только три духовных учебных заведения имеют магистратуру: Московская и Петербургская академии и Тобольская семинария.

– Из столичных академий вышло немало известных священников и церковных деятелей, а как у вас?

– Среди выдающихся наших выпускников я бы назвал отца Алексея Сидоренко, уникального педагога, учёного, исследователя не переведённых на русский язык трудов блаженного Августина, кандидата богословия и философии. Два года назад он работал над докторской по богословию, но заболел раком и умер.

Из ныне здравствующих преподавателей можно назвать протоиерея Дмитрия Кирьянова, его недавно зачислили в Синодальную богословскую комиссию вместо протодиакона Андрея Кураева. Тоже кандидат и богословия, и философских наук. По первому образованию отец Дмитрий – физик-математик, может быть, поэтому сфера его научных интересов – взаимоотношения науки и религии, проблемы эволюции. Он не занимается дарвинизмом, которому ещё в советское время в школах учили, а пытается осмыслить с религиозной точки зрения реальные процессы эволюции.

– Раз мы вспомнили об отце Андрее Кураеве… В 2009 году, перед выборами Патриарха, помнится, он очень нехорошо отзывался о Тобольской семинарии...

– Да, тогда я только-только закончил семинарию. Ситуация была такова: кандидатов на Патриаршество формально было несколько, но фактически – только двое. Конкурировал с митрополитом Кириллом тогда митрополит Калужский Климент (Капалин), который является братом нашего тогда ещё архиепископа Димитрия. Отец Андрей Кураев, желая высказать своё предпочтение одному из кандидатов, решил опорочить кандидатуру митрополита Климента – в светской среде это называется «чёрным пиаром». И стал действовать через его брата. Негативные факты из жизни Тобольской епархии, в том числе семинарии, были поданы как личная вина архиепископа. В частности, это касалось самоубийств, которые имели место в нашей семинарии в 90-е годы. Когда я поступал, эти случаи уже были легендами, обросшими бородой.

В то время здесь была эпоха управления проректора – ныне это здравствующий клирик, уже не в нашей епархии служащий, игумен Фотий (Евтихеев). Руководитель он очень строгий и жёсткий, потому что сам бывший военный, моряк. И семинарию устраивал по такому, несколько армейскому, принципу. Не все студенты выдерживали это. Кроме того, даже тщательный отбор абитуриентов – не гарантия: можно быть солдатом и не верить в родину и патриотизм, но нельзя быть священником, не имея веры. Это неизбежно приводит к когнитивному диссонансу, а там и до шизофрении недалеко. Были случаи, что студенты без каких-то особенных причин совершали самоубийство. Один прыгнул с колокольни, насмерть разбился, а другой повесился в одной из башен кремля. Конечно, это страшно. Но самоубийства случались и в других семинариях. Как правило, такое замалчивается – это ведь серьёзный прокол со стороны инспекции: почему не уследили. Говорить тут о личной вине архиепископа было бы несправедливо. Ведь так же можно говорить про недосмотр со стороны студентов, не увидевших в своём однокурснике позывов к самоубийству. Нас и не учат распознавать в людях такую склонность. Потому что грех самоубийства в христианстве – самый страшный, и православному в голову не может прийти, что его единоверец может на это решиться. Но вспомним, что дело было в 90-е годы. И владыка, и отец Фотий тяжело переживали. Отец Фотий после произошедшего сильно сдал и физически, и психологически, потому что считает, что отчасти и сам виноват.

Но я так не думаю. В какой-то момент человека может постичь серьёзный кризис: вера чужая в человеке должна умереть, и человек должен уверовать сам. Допустим, поступил молодой человек в семинарию по настоятельной рекомендации священника или родителей, полный церковной романтики. Детская вера – это и есть чужая вера: мама с папой сказали. Обычно к третьему курсу уже происходит осмысление, правильно ли сделал выбор. А затем либо человек утверждается и идёт дальше с ещё большим энтузиазмом, либо разочаровывается и отступает – сам решает уйти или решают за него. От семинариста требуются не столько способности к обучению, сколько нравственные качества, он у нас не может иметь тройку по поведению, ниже четвёрки – уже отчисляют. Во время обучения есть проректор, инспектор, которые будут пододвигать молодого человека к правильной жизни. Но когда семинарист станет священником, кто будет это делать? Мы готовим священников, а не требоисполнителей. Нас, поступивших, было около 70 человек, окончило же 27, из которых только один не принял священного сана.

С отцом Андреем Кураевым, при всём моём уважении к его миссионерским заслугам и тому, что он сделал полезного для Церкви, конечно, не могу согласиться. Возможно, проявилась личная его неприязнь к нашему владыке, к его методам управления. Наш архиерей действительно отличается от других. Во-первых, у нас, говоря языком светским, до сих пор «советская власть». То есть иерей, который заканчивает семинарию, получает направление на приход. И на это направление не повлияет его родство с какими-то значимыми людьми. Такого, как в других епархиях, когда священника отправляют на пустырь с крестом и когда надо и храм строить, и выживать как-то, – нет. Священник обеспечивается служебным жильём, минимальной зарплатой, чтобы он не умер с голоду, но, с другой стороны, не стал роскошествовать, не заслужив этого.

Во-вторых, строго расписанная жизнь многим клирикам не нравится. Им хочется жить попроще, чтобы не «доставало» начальство и можно было заниматься своими делами. Такой вольготной жизни наш владыка никому не предоставляет. Он постоянно требует организовывать на приходах миссионерские мероприятия, и загруженность священника в Тобольске – с 8 утра до 8 вечера шесть дней в неделю. И сам владыка в таком ритме живёт. У меня 38 часов преподавательской нагрузки в неделю, служение в храме на кладбище, но нас там пять священников, поэтому по воскресеньям служу в разных церквях города, в окрестные сёла и посёлки езжу. Позавчера вот был в посёлке Байкал в 100 километрах от Тобольска – служил, крестил, беседовал с прихожанами. Служу, чередуясь с другими священниками, в храме городской больницы. По средам веду библейские молодёжные собрания в храме на кладбище – человек 15-20 приходит. То есть в течение недели преподаю в семинарии, а по воскресеньям – в разъездах.

– В начале 90-х годов, когда только возрождалась епархия, владыка, приехав в город, жил в домике на кладбище, рядом с храмом Семи отроков, – продолжает отец Иоанн. – Семинария находилась в церкви Апостолов Петра и Павла. Владыка приходил в кремль, а музейщики ему: «Поп, ты кто такой?» Он им: «Смотрите, табличка: "Архиерейский дом". Знаете, кто здесь хозяином должен быть?» Над ним смеялись десять лет. А сейчас в Тобольском кремле и семинария, и архиерейский дом – их вернули Церкви. Все соборы и помещения находились в таком запустении, а ныне всё отреставрировано.

– Как в Тобольске уживаются музей-заповедник с епархией? На Соловках, например, множество проблем из-за разногласий светского и духовного управления удаётся избежать благодаря тому, что наместник монастыря является одновременно директором музея.

– Тобольский кремль, в отличие от Соловецкого монастыря, никогда не принадлежал Церкви. Если епархия будет распоряжаться тем, что никогда ей не принадлежало, это будет несколько неправильно. Музей здесь на правах хозяина, который не вмешивается во внутренние наши дела. Но есть Софийский двор кремля: там располагаются корпуса и общежития семинарии, архиерейский дом.

Конечно, без проблем не обходится. Здания храмов кремля являются объектами культурного наследия федерального значения и находятся под охраной ЮНЕСКО. А музейщики даже при реставрации не потрудились провести археологические раскопки под Софийским собором. Опять же отец Андрей Кураев писал, что при укреплении фундамента несколько рак со святыми мощами были залиты бетоном. И винил в этом епархию. А Церковь не вправе даже гвоздика забить в этих соборах! Тут только вина музейщиков. Епархия, по сути, арендует храмы у государства для проведения богослужений. Уже позже были проведены раскопки и спасены склепы с мощами, в частности святителя Варлаама Тобольского.

– Насколько мне известно, у епархии есть свой музей...

– Да, в нём представлены и музейные, и епархиальные экспонаты. Из отдалённых северных приходов приходили какие-то значимые вещи, собралась уникальная экспозиция старинных сибирских икон. Для них характерна, например, форма статуи. В Католической Церкви статуэтки очень популярны, на Руси же – нет. Но когда миссионеры в Сибири столкнулись с тем, что местные народы поклоняются деревянным истуканам, они стали изображать Христа – это очень интересные, раскрашенные красками статуи.

Для коренных обитателей здешних мест (хантов, манси, ненцев) это были, в общем-то, аналоги языческих богов, но цель состояла в том, чтобы люди легче переходили от язычества к православию.

В XIX веке мой однофамилец, тобольский архиепископ Евгений (Казанцев), основал в Обдорске, нынешнем Салехарде, миссию. И занимался просвещением местных народов. Многие из них были крещены. В советское время от всего этого отошли, но остался у многих ненцев обычай: они всегда возят с собой своих богов-истуканов, которые ставятся с восточной или северной стороны жилища. И там эти боги хранятся.

Наш владыка стал интересоваться православием кочевых народов Севера. Оказалось, многие ненцы возят с собой иконы XVIII–XIX веков, появившиеся во время миссии архиепископа Евгения. Эти иконы до сих пор служат ненцам их «родовыми богами». Отец Дмитрий стал собирать их у населения. Кто-то отдавал, кто-то – нет. Иконы затем были отреставрированы, и вот у нас собрана теперь экспозиция старейших сибирских икон и деревянных статуй – такого больше нигде нет.

– А как сегодня идёт просвещение коренных народностей?

– Как-то владыка Димитрий, посещая одно из стойбищ, узнал о ненецкой писательнице, педагоге и просветительнице Анне Павловне Неркаги – человеке очень интересном, образованном. Она сознательно приняла православие, а в 2011 году построила из брёвен храм Живоначальной Троицы там, где со строительными материалами вообще проблемы, – в тундре. Её сестра, по каким-то советским книгам научившись палехской росписи, смешивала лак для покрытия мебели с акварелью и писала в таком стиле иконы. Все изображённые на иконах лики имеют вид этнических ненцев. Они у себя в фактории Лаборовая Приуральского района Ямало-Ненецкого округа ввели предмет «Основы православной культуры». Там был организован детский православный лагерь «Земля надежды», стали приезжать священники. Даже мне довелось один год быть директором этого лагеря.

...Наша беседа могла продолжаться и дальше, но отец Иоанн, кроме того что священник, ещё и отец семейства. Пришла пора батюшке забирать детей из детского сада, но он нашёл ещё полчаса, чтобы провести меня по ризнице Софийского собора и по другим церковным помещениям кремля, показав мне те самые уникальные церковные древности Сибири.