ПАЛОМНИЧЕСТВО


 

Богомолье на Соловках

(Комментарий Игоря Иванова. Начало на предыдущей странице)

     Не слишком ли много внимания уделили мы здесь этим празднествам? Нет. Событие это в нынешнем столетии безусловно самое крупное для нашей епархии (тогда еще была Архангельская и Мурманская епархий – web ред.) и одно из весьма значительных для всей России. Почему? Обратно, на духовную родину возвратились мощи основателей монастыря. И только-то? Но мы понимаем: на Русском Севере появилось новое духовное средоточие. Теперь здесь не только человек обращается к Богу, вопрошая, но и слышит ответ Неба. Ибо здесь к нашим слабым молитвам присоединяются молитвы славных в очах Господа Зосимы, Савватия и Германа, молящихся Ему о нас. В надежде, что Господь слышит нас и поможет нам – основа всех упований на возрождение страны. Потому что нет сегодня кредита ни политикам, ни фермерам, ни коммерсантам, ни военачальникам. Никто, как Бог! – повторяем мы сегодня эти тысячекратно звучавшие в нашей истории слова. «Сколько еще времени будет наша несчастная родина терзаема и раздираема внешними и внутренними врагами? Кажется иногда, что дальше терпеть нет сил, даже не знаешь, на что надеяться, чего желать? «А все-таки, никто как Бог! Да будет воля Его святая!» Слова эти принадлежат императору Николаю II Александровичу, а сказаны были в 1918 году.

* * *

     Все провалилось. Там, где когда-то стояла златоглавая столица, русская первопрестольная, теперь только несколько островов. Большей частью даже не острова, а отдельные рифы без названий, валуны в мутной воде, а вокруг плещется торгашеское море, временами штормит, захлестывает путаными водорослями грязной политики; вот прогноз как раз такого шторма (этакого народного ликования в лучших традициях Потемкина) был и на конец августа 1992-го. И уже из этой жижи высунулось мурло нового хозяина жизни и захрипело: «Виват, Россия!», и уже покатился этот вопль к Петрограду, и скоро уже там подхватят его, – но поздно. С одного из московских островов, именем Данилов монастырь, чуть раньше успел отбыть Патриарх Московский и всея Руси к мощам, спасительным мощам угодников Зосимы, Савватия и Германа Соловецких, – короткий молебен над ними в Александрово-Невской лавре, и дальше – на Север, на Соловки.

* * *

     Обычно на иконах преподобных Зосимы и Савватия святые держат на руках как бы макет, модель Соловецкого монастыря. Так вот: держат на своих руках они не макет, а всю Россию. Ибо Соловки – это малая модель Русского государства. Не говорю об истории, но глянем хотя бы на географию: на островах есть все – леса, озера, луга, каналы, даже гора есть. Древний монастырь и новый поселок рядом. Мортиры в башнях Кремля смотрят в бойницы на взлетающие самолеты. Белоснежные морские лайнеры на рейде и вытянутый челн помора, тот же, что и столетие назад, только с мотором. Монах на колокольне и мужик в канаве. Раздолье для киношников!
     Но если увидите где-то фильм, снятый на таких вот – внешних исключительно – контрастах, не верьте. Нет контрастов на Соловках, не славится ими Русь. Контраст – принадлежность неживого (холодное – теплое, излом – изгиб...). Но Соловки – это организм, живой, страждущий. Здесь – целый мир, и как во всем мире здесь еще ничего не решено. И в местном музее на территории Кремля вдруг ни с того ни с сего в присутствии экскурсантов впрах разругаются билетерша и истопник: есть ли польза от монастыря и монахов или один вред (надо же, до сих пор не разрешили эту проблему!). И вдруг во время одной из служб ко мне шепотом обращается супружеская чета: «Они тут впервые, покажите им, как креститься надо?» – и кивают на своих белобрысых детишек, – я складываю троеперстие и вижу, что это именно они, взрослые, впервые в храме, и как крестятся нужно знать в первую очередь именно им, взрослым, да только спросить неловко...

* * *

     Баталии вокруг того, быть или не быть монастырю на Соловках, длились вплоть до 1991 года.
     А и в самом деле, зачем тут монастырь? Попробуй здесь в чем-то переубедить стойкого прагматика. Он скажет, что для повышения духовности есть театры, для распространения просвещения – университеты, для развития новых форм хозяйствования и фермеров, пожалуй, довольно.
     Только и остается – на историю сослаться. Ведь существовали же, строились монастыри не только и не столько на царские пожалования да на церковные средства, но весь православный люд нес свою копейку в монастырскую кружку. Зачем бы это смекалистому, хозяйственному русскому мужичку? Зачем, в конце концов, не удовлетворялся крестьянин церковью в собственном селе, а за тридевять земель шел трудником – за один харч – на тяжелые работы в обители?..
     Сколько ни придумывай рациональных объяснений этому, а ответ найдешь, лишь побывав в монастыре. Я, к примеру, с окончательной ясностью понял это после разговора с игуменом Германом. И не из самого разговора, – так. Возле него – всегда теснится народ. Липнут, точно стружка металлическая к магниту. «По-современному» это можно попытаться объяснить так: всяк стремится попасть в мощное энергетическое поле, окружающее о.Германа, и «подзарядиться» в нем. Свое ощущение могу передать одним словом: умиротворенность. Люди, одаренные особым зрением, утверждают, что зримо видят исходящее от отцов, молитвенников свечение. Я не видел, но чувствовал, честно. Что-то особенное я чувствовал и когда помазал меня елеем, поздравил и благословил святейший Патриарх (как и каждого, пришедшего в храм). Думаю, не проходят бесследно молитвы к Богу, воссылаемые за него по всей Руси Великой, за каждой храмовой службой.
     Так и монастыри: человек спасается, прося молитв к Богу и благословения у святого угодника, а земля вся, народ спасается и очищается источниками духовности, кои и есть монастыри. Они – точно столпы духа, сваи, на которых стоит Русь. «Тяжела» безбожная Россия, «сваи» потрескивают от напряга, точно рудстойки в шахте, да и мало еще столпов этих... Сколь же трудно приходится братии! Ну да никто, как Бог!

* * *

     В дни торжеств над Соловками низко влачились тучи, дул пронизывающий северо-восточный ветер, Бог весть, почему называемый у беломорчан полунощником, временами в воздухе повисала сырая мгла и тогда уже по всем канонам проглядывал октябрь, и было даже мрачнее – ибо леса вокруг стояли не прозрачны, а густо-зелены, мокры и недружелюбны. Не бывает ничего случайного. Вспоминая прошлогодние торжества по случаю перенесения мощей св.Серафима Саровского – под лучезарным небом начала августа – и сравнивая с небом нынешним, еще раз убеждаешься в этом. Таков нынче и лик России: тяжелая, сумрачная, какая-то утробная дума с самой себе.
     Мне показалось: под стать этой сумеречной стихии было в эти дни и состояние Патриарха, – несколько раз заговаривал он о трудном времени, да все как-то прерывал на полуслове, редко улыбался. Может быть, мне показалось. Может, и нет. Хотелось верить, что драма обманутого народа ему не чужда. Оттого и подумалось: ведь если б захотел святейший, то все торжества на Соловках спокойно можно было бы завершить не 23-го, а 21-го августа, и уже на следующий день быть в Москве, на совсем иных торжествах; благословить, как в прошлом году, участников «обороны Белого дома», поучаствовать в шоу-поминках «героев», может быть, снова показаться на одном балконе с Ельциным... Хотелось верить, что предстоятель нашей Церкви отмежевался (отрешился, сбежал – как угодно!) от этого пира во время чумы, к которому его непременно «подключили» бы руководители «этой страны». Пишу эти строки, а перед мысленным взором стоит лик игумена Соловецкого Филиппа, ставшего при Иоанне Грозном российским митрополитом. Святой мученик! Не устрашился он в лихую годину сказать царю: «Различай лукавого от праведного, принимай добрых советников, а не ласкателей! Грешно не возбранять согрешившим, но зачем разделять единство державы!..»
     Приезжавших в эти дни на Соловки, можно условно разделить на три «сословия»: «духовное», паломники и репортеры. О последних скажу особо.

Sol2.jpg (16600 bytes)      Вынос на причал трех ковчежцев с мощами угодников Зосимы, Савватия и Германа как-то остался без внимания. Вся репортерская рать зашевелилась, забегала, застреляла фотовспышками, лишь когда на берег сошел Алексий II. Точно событием было не перенесение мощей, а явление на остров Патриарха. Странно это, тем более, потому, что большинство радийщиков и телевизионщиков было из Москвы... Вспоминается еще эпизод. В надвратной церквушке шло богослужение. Не все смогли протиснуться туда, и в дверях жадно, поверх голов ловили доносившиеся оттуда звуки. Только один человек чувствовал себя совсем комфортно: настроив «Репортер» он привычно начал: «Мы находимся в Благовещенской церкви Соловецкого монастыря, ее единственную, в меньшей степени коснулось осквернение, которому подвергли...» После необходимого вступления, репортер, соперничая с Патриархом, повел свою «службу», представив в микрофон своего собеседника, он начал интервью с сакраментального вопроса: «Как, по-вашему, должно начаться возрождение России?»
     По-своему удивительно это сословие, которое при любых обстоятельствах российской жизни остается собой. Собственно, о себе говорю. Только выйдя из «роли», способны мы увидеть себя со стороны и – ужаснуться. Было несколько лет в нашей «перестройке», когда слово журналиста было словом первооткрывателя и уже потому было ценно, его слушали, ему верили. Но времена круто изменялись, стало необходимо «углубляться», вдруг стала очевидна вся их удручающая журналистская поверхностность – может быть, от желания быть «над», все видеть, все слышать, ничто не принимать близко к сердцу?
     Собственно, в чем главное различие между репортером и паломником? Оба одинаково любопытны, вездесущи, в чем-то даже отважны. Но если паломник отдается на волю Божию, старается во всем участвовать и при этом все пережить, то репортер – все употребить: паломнику важно событие, репортеру – мнение о нем (неважно, свое или чье-то)...
     В первый же день наплыва гостей в свечном ящике Преображенского собора раскупили все иконки, привезенные сюда для продажи из Патриархии. A своих иконок здесь не изготавливают. Нас игумен Герман благословил иконками Богоматери Владимирской, напечатанными в Италии, – красиво напечатанными.
     Многие годы нужны, чтобы в хозяйственном отношении монастырю встать прочно на ноги. А ведь были времена... При игумене Филиппе, о котором мы уже вспоминали, была изобретена механическая сушилка, а также усовершенствованная ветряная веялка; отец Тарас, согласно монастырской летописи, научил местных жителей добывать чистую соль из морской воды...
     Остались сегодня только напоминания: прогуливаясь возле монастырских стен, заметил в пролом некоего полуразрушенного строения из кирпича огромные агрегаты, рукояти, ржавые колеса. Остатки монастырской гидроэлектростанции, возведенной здесь еще в начале века! И чего не жилось монахам по-патриархальному просто? Откуда это пристрастие к прогрессу?
     Поразмыслил и вот пришел к чему: не в прогрессе дело. Пять с половиной веков живут на острове монахи и столько же времени освящается земля сия их молитвами и трудами во славу Божию. И в этом состоит одно из значений православного монастыря: освящение земли и всего, что на ней, преображение хаоса. Хаос, однако, это не только дикая природа, но и все новшества цивилизации – от плута до лазера – это тоже постоянно наползающий на человеческую душу хаос, который может быть направлен ко спасению лишь водительством Святого Духа, именно Его мы испрашиваем в освящении.
     Так Церковь оказывается »обречена« иметь дело с новшествами цивилизации, со всяким новым творением, а особенно тем, что входит в обиход христианина. Впрочем, это, конечно, не значит, что в кельях монахов должны стоять компьютеры...

* * *

     Сравнение монаха и моряка лежит на поверхности. У того и другого смыл существования – служение, только у одного – Богу, другого – Родине. Тот и другой проходит «посвящение» – один постриг, другой – присягу. Даже «униформа» у них одного цвета – черного. И все же все это как бы внешнее...
     После примечательного эпизода с падением за борт матроса Коротченко поразило особенно вот что: «искупавшись» в осенней беломорской водичке, насквозь сырой матрос на пронзительном ветру хватается за трос и снова пытается цеплять катер к ледоколу – и только суровый приказ командира отправляет его в каюту греться – сушиться. Вспоминались отчего-то кадры военной кинохроники: десантники высаживаются с такого вот катерка на берег и тут же залегают под шквальным огнем. Но, преодолев страх и ужас смерти, то есть, в сущности, переступив через себя, свою греховную природу, поднимаются из окопа...
     Подумалось: может, вот здесь-то и есть то главное сходство подвижничества воина и монаха, когда, впадая в уныние, спотыкаясь о свою слабость, но оживотворясь вновь и вновь неведомой силой, они восстанавливают в себе образ Божий, и побеждают...

* * *

     К истории »воздвижения Креста«, рассказанной моим коллегой и спутником, есть кой-чего добавить.
     Весь путь «изнесения» Креста – от лежащего на брусчатке у Святых ворот монастыря до окончательной установки его – дело не обыденное вовсе. Была все-таки и в этом какая-то предопределенность. Не знаю, откуда такое ощущение; навеял ли тот бородатый странник, перекрестившийся и поклонившийся Кресту, который мы на грузовике везли к Секирной горе, или, быть может, оно возникло, когда какой-то телерепортер вдруг схватился в самый ответственный момент за балансировочную веревку поднимаемого Креста и стал «убирать» ее, как мешающую снимать событие на видеопленку, а махина 7-метрового Креста покачнулась и стала крениться вбок...
     Дело в том, что мы ни секунды не сомневались, что Крест этот нам по силам будет поднять. И упасть он, накренившись опасно, на Патриарха не мог. Как и не мог никакой злоумышленник наброситься на Святейшего, когда он прогуливался возле монастыря без телохранителя и толпы вокруг (непривычно, особенно сравнивая с кадрами турне Папы Римского по миру, выступающего на стадионах, не выходя из этакого «лунохода» с пуленепробиваемым колпаком). Чувства опасности, дискомфорта не было ни у отсутствующей охраны, ни, по-видимому, у самого Алексия II-го, ни у меня, стоявшего в отдалении. Вот эта бессознательная уверенность в том, что «не упадет», что никто не покусится и т. д. – это, мне кажется, и есть чувство России.

* * *

     Есть такая идея, которую как самую заветную, главную мысль увозишь из паломничества для себя, и с которой расстаешься как бы даже сожалея, хотя таковая, заветная, она, быть может, только для меня, а для всех – самоочевидная и простая. Но раз взялся писать, надо сказать и ее.
     Путешествуя по русским городам, я, признаюсь, не раз ловил себя на смутной жалости к себе же: и угораздило-то меня жить не где-нибудь в древнем Новгороде или богохранимом Суздале, или Ростове Великом, а в Сык-тыв-ка-ре, таежной столице с уездной судьбой и физиономией, определяемой скучными лесозаводскими двухэтажками с одной скулы и еще более досадными многоэтажками Орбиты с другой...
     В последний день торжеств на Соловках, стоя в полумраке Спасо-Преображенского собора, я подумал: завтра всего этого уже не будет для меня, завтра – обратно, и мысленно обозрел расстояние до дома... Не будет этого голубца с мощами, возле которых сосредоточенно молятся монашки из Пюхтиц, не будет этих богомолок, притомившихся за день и в ряд сидящих возле решетчатых дверей, и того казака с фуражкой в руках, склонившего голову, и бритоголового молодого немца, с удовольствием снимающего на видеокамеру зевающего в кулак епископа...
     В этом храме мы все вместе, сообща, соборно поем Господа, но ответ Бога на наши молитвы каждому человеку – свой. И именно поэтому в этом огромном соборе, на краю земли, стоящий лицом к Востоку, крошечный, незначительный и, возможно, необязательный здесь, – я все-таки в центре, в самом средоточии Божьего мира. Ибо в храме можно вычислить середину, найти места многолюдные, темные, теплые – но здесь нельзя найти центра – центр, собственно, там, где ты молишься. Этот центр – ты и есть. И храм Божий – вся Россия, весь мир. От того, где ты молишься, – в Сыктывкаре, Москве или Иерусалиме, в тайге или на море – ничего не зависит. Человек живет в иной, нежели географическая сетка, системе координат. Человек живет по вертикали. А путь наверх одинаков со всех точек земли хотя бы потому, что Земля – это шар.
     Каждый должен в жизни совершить хотя бы одно паломничество. И, быть может, есть благой замысел в том, что живем мы в »угловой« республике, в дальнем, медвежьем углу Европы, среди глухих лесов и болот, бродя по которым уже нельзя оказаться возле святыни случайно, мимоходом, – но только преодолев расстояние, которое нам по силам превратить в восхождение.

* * *

     Верно: отплывал Патриарх на «Беломорце», а над монастырем сочная такая расперлась радуга. Обернулись богомольцы, ахнули, закрестились на чудное диво. А рассыпанные семечками по крыше братского корпуса маляры смотрели на нас, недоумевая. Кто-то за спиной, в толпе провожающих выдохнул: «Ну вот», – и словно точку поставил.
     «...И будет радуга в облаке, и Я увижу ее, и вспомню завет вечный между Богом и между всякою душею живою во всякой плоти, которая на земле« (Бытие. 9, 12. 16).

И.ИВАНОВ
      

Sl.gif (1214 bytes)

назад

Tchk.gif (991 bytes)

вперед

Sr.gif (1243 bytes)

На глав. страницу.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта

eskom@vera.komi.ru