ВЕРТОГРАД 

ПОВЕСТЬ О ПРАВОСЛАВНОМ ВОСПИТАНИИ

Мы продолжаем публикацию фрагментов из книги А.Соколовой, вызвавшую интерес наших читателей. В письмах вы спрашиваете, где можно купить саму книгу. Увы, у нас нет ответа на этот вопрос. В 2000 году «Повесть о православном воспитании» выходила в издательстве Макариев-Решенского монастыря, но должно быть, давно распродана. Адрес книги в интернете: www.zavet.ru

Первая исповедь

Месяца за два до Ваниного семилетия странные вещи начали происходить в нашей жизни. Бывало, нашалит сынишка, до хорошей трепки у нас дело дойдет, и вот вам, пожалуйста, – вечером очередной необыкновенный концерт. Начинался он, как правило, так. Читаю я вечернюю молитву и слышу: кто-то скулит. Замолчу я, и этот кто-то замолчит. «Отче наш, иже еси на небесех...» читаю я дальше, только этот кто-то опять скулит, тихо так, тоненько. Наконец повернусь к Ване, проведу рукой по его лицу, а оно все от слез мокрое. И вот тут сдавленное рыдание прорывается, наконец, наружу, плач горький-горький, безутешный:

– Мама, я плохой, я грешник! Накажи меня, мама!

Сяду рядом с Ваней на диван, начну утешать:

– Да я не сержусь на тебя, Ванечка, я давно тебя простила. Успокойся!

Но куда там успокоиться! Слова мои скользят мимо, не задевая сына, и он плачет, плачет, повторяя:

– Я плохой, плохой, я хуже всех! Поставь ты меня в угол, накажи меня, мама!

Старшему Мите этот концерт уже надоел. Он поднимает с подушки свою сонную голову и спокойно так говорит:

– Мама, да поставь ты этого дурака в угол! Раз ему так хочется.

Зареванный Ваня вылезает из-под одеяла, которым я его уже укрыла, сует ножки в стоптанные тапки и, несмотря на все мои попытки удержать его, идет в прихожую, в темный неуютный угол. И вот мы уже здесь вдвоем, в полумраке, по своим углам. Я сижу на табуретке, бессильно опустя руки, и молча, уже не пытаясь возражать, выслушиваю горестные детские слова:

– Я грешник! Ты думаешь, главное в жизни – пятерки получать? Нет! Главное в жизни – это не грешить!

Я, мать, не могла утешить своего маленького сына! Когда у него начинался этот плач, я совершенно терялась от сознания собственного бессилия. Сидела и молча ждала, когда у него это кончится. Наконец силой укладывала Ваню спать.

А потом были ночь и крепкий детский сон. Проснувшись, Ванюшка по-прежнему смеялся, боролся с братом, шалил, одевался по часу и дольше, капризничал, и ничего-то он не помнил из того, что было с ним вечером. Все забывал – до следующего раза...

А я не забывала. С первого же Ваниного припадка отчаяния во мне зародилась такая мысль: «Хоть бы он скорее к исповеди пошел, что ли! Может быть, ему от этого полегчает». Вот бы как надо было мне поступить: отвести Ваню к батюшке в церковь и попросить исповедать его, не дожидаясь наступления семилетия. А я зачем-то ждала его дня рождения, не понимая смысла того отчаянного плача, которым выражал человек внезапное осознание им ужаса и тяжести греха. И вот по моей вине ребенок мучился целых три месяца!

* * *

В день Ваниных именин проснулась я рано-рано, и вместе со мной проснулась моя привычная материнская боязнь: все ли я хорошо сделала, готовя детей к причастию? по-доброму ли отпустят нас сегодня в церковь? С этими мыслями начала я свои привычные дела, заглянув предварительно к детям: спят... Поздним утром стала будить именинника и услышала от него:

– А я уже и помолился, и покаялся!

– Когда это ты успел?

– А когда еще все спали! Я помолился и покаялся, как ты меня научила. А потом снова лег спать.

Посчитала я, и оказалось, что для молитвы мальчик просыпался часов в пять утра. Вот как, оказывается, его душенька ждала первой своей исповеди!

...До сих пор это видение не дает мне покоя. Серебристое июньское утро. Самая ранняя рань. Кто разбудил в этот час мальчика? Он просто услышал чье-то прикосновение и открыл глаза. На пол слезать не стал, а устроился на коленях прямо в своей постельке. Накинул на плечи для тепла одеяло и повернулся лицом к иконам. Молился, конечно же, путая по своему обыкновению слова молитв, а потом каялся: «Господи, прости мне...» Что творилось в эти минуты в комнате? Уж, наверно, ангелы-то со всей округи слетелись тогда к нам в дом... Все углы были заполнены ими. Мальчик помолился и лег спать. Ангелы встали вокруг него и замерли в молчании...

Веселый, радостный шел со старшим братом в церковь Ваня – как большой. И вот встал он перед батюшкой, посмотрел ему прямо в лицо своими большими голубыми глазами и твердым голосом произнес:

– Я пришел на исповедь.

Удивился батюшка:

– Да какой же ты вдруг стал большой! Неужели тебе семь лет?

– Да, – гордо сказал расцветший Ванюшка.

А дальше... А вот что было дальше, я не знаю. Старший сын научил маленького: «Мама у нас хитрая. Ей бы все знать! А ты ей ничего об исповеди не рассказывай, а то это грех».

Вот и не рассказывает. Да и не надо! Плакать-то отчаянно, безутешно, как бывало, Ванюшка перестал. Поэтому, когда веду его из храма домой, всегда думаю: «Как все прекрасно устроено в Церкви Твоей, Господи! Есть в ней исповедь, исцеляющая наше беспросветное, мучительное отчаяние, которое, оказывается, может знать даже ребенок».

Прощание с младенчеством

Вот народная пословица: «Маленькие детки – маленькие бедки. Большие детки – большие бедки». Все это, несомненно, так. «Маленькие бедки» связывают в моем сознании младенчество с представлением о непрекращающемся, каком-то совершенно особом жизненном счастье. Младенец сладок. Вся «простая пятерица» чувств буквально блаженствует, прикасаясь к нему. Взять хотя бы зрение. Помню, как я не могла насмотреться на своего Митю в первые дни его жизни. Сесть бы рядом с кроваткой и смотреть, смотреть на него, не отводя глаз, но стыдно: в доме полно работы, а баба уселась, сложа ручки.

И все-таки я на него насмотрелась! Посоветовали мне: «Как ребенок утром проснется, клади его на постель рядом с собой, чтоб покормить. Так и спите дальше вместе. Будете оба и высыпаться, и отдыхать хорошо». Сначала было страшно: вдруг придавлю ребенка во сне. Однако вскоре я успокоилась на этот счет. Оказалось, что рядом с младенцем я сплю точно каменная: ни рукой, ни ногой во сне не пошевельну!

А вот еще одна радость, связанная с младенчеством. Можно уткнуться носом в ребенка (в его грудку, шейку, головку) и вдыхать нежный, неповторимый, легкий младенческий аромат.

Вот вхожу я в комнату к своим спящим детям. Пришла сюда за элементарным делом: найти, наконец, в нашей грамотной семье, где все что-то пишут, хоть какую-нибудь ручку или, на худой конец, карандаш. И встречает меня этот родной запах – запах моих детей. Запах моего счастья.

Так просто отсюда мне уже не уйти. Присяду в темноте на ковер. Помню, как мы делали здесь ремонт, превращая бывшую спальню в комнату для подросших детей. Купили два ковра: один на стенку, другой на пол. И вот все расставили по своим местам, и я, вымыв пол, развернула на нем веселенький красный ковер. А потом позвала детей: «Смотрите, как уютно здесь стало!» Мы сели на новый Ванин диванчик и стали любоваться чистой красивой комнатой. И я сказала детям:

– Знаете, что это за комната? Это устланная коврами горница, в которую придет Господь со Своими учениками праздновать Пасху. Это из Евангелия. Вы помните?

– Нет,– ответили дети.

И я им прочитала: «Учитель говорит: где комната, в которой бы Мне есть пасху с учениками Моими? И... покажет вам горницу большую, устланную, готовую, там приготовьте нам».

– Мне кажется, что это и есть та самая комната.

И старший Митя согласно кивнул мне в ответ.

Я поднимаюсь в темноте с ковра, и опять во мне звучат слова, которые я никак не могу объяснить даже самой себе:

– Это мой храм. Здесь живут мои дети.

Ну вот, вдохнув полной грудью любимый запах, я вновь предаюсь воспоминаниям о младенчестве моих детей. Это мне насущно необходимо. Ведь в новой книжке я попробую говорить о своих «больших бедках». Для того чтобы вынести все, что связано с взрослением детей, нужен огромный запас счастливых, нежных, радостных воспоминаний из той поры, когда «бедки» детей были еще такими маленькими.

Прикосновение к тельцу младенца! Щечки. Мягкий носик. Губки, касание которых так радует, когда дитя, играя и смеясь, кусает зубками материнскую ладонь. Всегда с грустью смотрю на человека, несущего на руках ребенка. Как легко это получается у других и как тяжело было некогда мне! Через силу, с надрывом, до ломоты во всем теле я таскала когда-то крикуна Ванюшку на руках. А теперь вот завидую.

Я иногда говорю своему младшему: «Ну, зачем ты растешь? Останься маленьким!» А он мне отвечает: «Мама, ты, что ли, на машине покататься не хочешь?» Это он так мечтает о своей взрослой жизни.

Материнская любовь... Где я это видела? В храме на иконе, изображающей Богородицу с Младенцем на руках. Однажды я задумалась: интересно, а почему на иконе представлен момент младенчества Господа Иисуса Христа? А почему бы не взять другую ситуацию: Богородица, а рядом Ее взрослый Сын? Вот просто рядом, и все тут. Смотрели бы на нас с иконы. Это же очень красиво, когда возле матери идет сын, взрослый, сильный, разумный. Или вот еще: Воскресший Господь. А где-то рядом – Его Матерь. Красивые сюжеты, но не они вошли в сердце Божьего народа. Нужно ему другое: Мать, а на руках – Младенец. Да только ли народу? А разве Богородице это не нужно? Это Ее воля: пусть люди в храме видят самый счастливый момент жизни Девы, когда Она держала на руках Сына.

Мы любим говорить о скорбном иконописном лике Богородицы. Но эта скорбь – о народе, о нас, а о Сыне, прижатом к сердцу совсем Молодой Матери, – о Нем может быть только радость. Материнство, относящееся к младенчеству, сочетается лишь со словом «счастливое».

Богородица, жизнь Которой вместила в себя и гонение, и поношение, и нужду, была очень счастлива в Своем материнстве. Мне все кажется, будто Она Сама не захотела стереть этого из памяти людей. Чтобы они помнили: «Благословенна Ты в женах...» Именно это помнили.

У Богородицы был только Один Сын. Она взяла на руки весь мир. Всех приняла в Свое сердце... И самый благословенный из даров Ей от Господа – дети в Церкви. И все это открыто Православной Церкви, зовущей к себе ребяток в Богородичные праздники. Особенно на другой день Рождества Христова – в Собор Пресвятой Богородицы. В этот день в храм приходят Ее маленькие дети.

...Что же еще из «простой пятерицы» чувств осталось мною неупомянутым? Агукание младенца. Топот его косолапых ножек. Ни с чем не сравнимый, издалека узнаваемый мною смех, переливающийся от нежных детских тонов к чисто мужской низкой ноте. Быстрый утренний бег, неизменно пробуждающий меня ото сна: «Ну, не дойти человеку по нужде чинным шагом! Обязательно надо бегом бежать».

А вот смешные детские словечки:

– Наступила весна, – говорю я играющему в песке мальчику, – растаял снег...

– И выпал песок! – подхватывает с готовностью Митя.

Или такое:

– Пить хочется! Ни капли воды в животе нет. Совсем оскелетился.

– Мама, а у нас с тобой правая рука с одной и той же стороны!

– Мама, представляешь, а у Витьки брат – это сестра...

...Младенчество осталось позади. Перелистнем же эту яркую страницу. Глядя на своих детей, я радовалась, думая, что так будет всегда. Но я ошиблась. У человека есть крест, и его надо нести. Период отрочества, в который вступили мои дети, наложил на меня свой противоречивый отпечаток. Все у нас уже не так просто, не так радужно, не так легко. Впрочем, не я первая, не я последняя переживаю подобное. Старая, как мир, неизбывная мука материнства... Евина мука.

Александра СОКОЛОВА

(Продолжение следует)

назад

вперед


На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта.Гостевая книга