РАССКАЗЫ НАШИХ ЧИТАТЕЛЕЙ
ИСПОВЕДЬ ДВУХ ИНЖЕНЕРОВ
Владимир ЯЦКЕВИЧ
В северной деревне
С Василием Степановичем я был знаком давно, мы с ним много лет были прихожанами одного храма. Приходилось общаться и по работе, поскольку специальности наши близки. И в советские времена, и теперь, когда ему было за шестьдесят, работал он на крупном заводе, в последнее время возглавляя там отдел. К большим деньгам и должностям не стремился, хотя был автором запатентованных изобретений и имел репутацию очень грамотного инженера. Характер у него малообщительный, даже несколько угрюмый, но однажды, после службы в день Успения Богородицы, мы с ним пошли из храма вместе и разговорились.
Стояли тёплые дни, наступала грибная пора, и разговор наш зашёл о грибах, до которых мы оба были охотники. Неожиданно он предложил в ближайшие выходные поехать с ним в деревню, где у него был дачный дом.
Я принял его приглашение, и в субботу утром мы с Василием Степановичем и его женой Ниной Андреевной благополучно доехали до места.
– Какая большая деревня! – удивился я, когда мы ехали по длинной прямой улице.
– Да, таких улиц здесь три, – сказал сидевший за рулём Василий Степанович. – Деревню застроили и заселили в 1970-е годы, переселяли сюда жителей окрестных «неперспективных» деревень. Колхоз был богатый, занимался молочным животноводством. Когда мы купили здесь дом в 1991 году, то застали ещё колхозное стадо в 800 голов да 100 голов личных. А сейчас знаете сколько? Колхозного стада нет, а личных всего пять коров да три бычка – это на сто дворов. А ведь пастбищ кругом сколько угодно, а трава такая сочная, что хоть сам ешь. На наших глазах всё приходило в упадок.
Следы упадка были видны из окна автомобиля: брошенные фермы, покосившаяся водонапорная башня, разбитые гаражи с остатками колхозной техники, кирпичные строения с разобранными крышами с надписями: «Столовая» и «Баня», наглухо заколоченный клуб.
Дом Василия Степановича и его жены стоял на краю деревни. Он был не обычной деревенской постройки, а летний, щитовой, с виду неказистый, зато просторный: четыре комнаты, веранда. Участок нельзя было назвать образцовым: было здесь небольшое картофельное поле, грядки с овощами, кусты смородины и малины, но всё густо заросшее сорной травой. На грядку с кабачками больно было смотреть: побитые ранним заморозком листья висели как чёрные тряпочки. Зато для детей устроена хорошая площадка: большая песочница, столбы с лесенками и кольцами.
Хозяин пошёл на колодец за водой, а я взялся затапливать печи. Хозяйка сходила к соседке, принесла парного молока, собрала на стол и позвала завтракать. За столом я продолжил начатый разговор:
– Чем же местные жители зарабатывают на жизнь?
– Собирают ягоды и продают на шоссе, – отвечал Василий Степанович. – Это хороший заработок, хоть и временный. Рубят лес, делают срубы на продажу, тем и живут. Ещё огороды у всех большие. Пьянствуют, правда, много.
– Так что же, наш деревенский мужик – лентяй и пьяница?
– Нет, лентяем его не назовёшь. Посмотрели бы вы, как он работает на срубах или на земле. А есть такие умельцы, что и автомобиль, и любой механизм починят, сварку, если надо, сделают и вообще что угодно. А плотницкое искусство – это у любого мужика в крови. Но вот людей инициативных, с предпринимательской жилкой, действительно, нет. Советская власть вывела. Оттого и колхоз развалился – не знали, как при капитализме жить. Крестьяне теперь покупают «городское» молоко, колбасу – сделанное всё в других краях.
– А действующий храм поблизости есть?
– Ближайший храм – в райцентре, двадцать километров отсюда. Открыли его восемь лет назад. Батюшка там молодой, энергичный, много сил ему пришлось потратить, чтобы восстановить храм. Вот завтра поедем туда на воскресную службу, посмотрите. Обычно там в воскресенье 10-15 старушек стоит, по большим праздникам набирается до сорока. Ну, летом ещё наше семейство добавляется – человек 6-8. Мужчин в храме почти нет. Молодые приходят только детей крестить. Это притом что в райцентре живёт 4 000 человек. Получается, что в церковь ходит не более одного процента населения.
– Так ведь и в большом городе то же самое: казалось бы, все одиннадцать вологодских храмов заполнены верующими, а при населении в 300 тысяч человек получается тот же процент. В общем, «малое стадо».
Лес находился в 15 минутах ходьбы от дома. По лесной чаще Василий Степанович ходил как по своей квартире, видно было, что всё ему здесь знакомо. Я попытался завязать разговор о том о сём, но мой спутник больше отмалчивался, а потом как-то к слову сказал: «Лес тишину любит». Я его понял и продолжал собирать грибы молча. За два часа набрали мы почти полные корзины и двинулись домой. Когда вышли на опушку, я облюбовал берёзку и начал срезать с неё ветки, чтобы сделать веник для бани, но Василий Степанович меня остановил. «Не надо, пусть живёт», – крикнул он издалека. И по его голосу, и по облику чувствовалось, что он сильно разволновался. Я был удивлён, но успокоил себя мыслью, что к старости, наверное, у всех появляются странности.
Подойдя к дому, мы увидели, что Нина Андреевна кормит большого пса чёрно-белой масти. Пёс жадно поедал сухари, благодарно виляя хвостом. При нашем приближении хвост заработал ещё быстрее.
– Не придёт сегодня Павел, – сказала хозяйка, – собака его пришла, а он не придёт. Лежит возле магазина, упился до скотского состояния.
– А кто такой Павел? – спросил я.
– Местный мужик, пьяница горький. Живёт бобылём, в этом году даже огород не сажал, голодает. Мы как-то привезли мешок сухарей, думали собакам скормить, а он увидел и выпросил себе, сказал: «Сам буду есть». Я его утром пригласила к нам яму для мусора выкопать, да, видно, кто-то успел напоить.
Пообедав, мы все трое собрались чистить грибы и сели на лавочку возле дома. Отсюда открывался замечательный вид: луг, холмы, лес – всё, что ласкает взор русского человека. Возле дома тоже росло немало деревьев – берёзки, ёлочки, рябинки, но все какие-то чахлые и маленькие. Василий Степанович, заметив мой взгляд, сказал с тоской в голосе:
– Не растут у нас на участке деревья: или гибнут, или вот такие, карликовые, вырастают, а ведь я их сажал 10-15 лет назад. Посмотрите на эту яблоньку, ей 12 лет, а она мне по пояс.
– Может быть, почва здесь такая?
– Нет, дело не в почве, посмотрите, какие мощные деревья у соседей. Здесь дело в другом, – он помолчал, видно, какое-то время колебался, рассказывать мне свою историю или нет, и решил всё же рассказать:
«Когда-то, пятнадцатилетним школьником, я увлёкся пиротехникой. В то время начиналась эпоха космических полётов и мы с моим другом Вовкой, мечтая о космосе, делали небольшие ракеты и запускали их, приводя в восторг оказавшихся рядом зрителей. Тогда никаких устройств для фейерверков не продавали и мы всё делали сами. Помню, как я готовил пороховую смесь: смешивал серу, селитру, уголь и растирал их в ступе. Потом засыпал этот порошок в гильзу 12-го калибра, утрамбовывал молотком и вставлял эту гильзу в склеенный из картона обтекаемый корпус. Смастерили мы и “спускаемый аппарат” с парашютом, поместили туда мышонка и запустили “в космос”. Приземлился мышонок благополучно, не знаю, как он перенёс перегрузку, но убежал резво.
Отец у меня был офицером, жили мы тогда под Мурманском, в военном городке, рядом находились воинские части. Как-то попался нам армейский взрывпакет, который имитирует взрыв гранаты. Отошли мы подальше от домов, взорвали его, а потом стали сами делать взрывпакеты из самодельного пороха. Ничего злонамеренного у нас в мыслях не было, просто нам нравился эффект взрыва: вспышка, грохот, дым. Конечно, бывали тогда и опасные моменты, о которых вспомнить страшно, но Бог миловал. Был у нас в школе один смертный случай, когда мальчишки положили снаряд в костёр, но к нашим опытам это отношения не имело.
Потом попробовали мы сделать настоящую взрывчатку. Вовка где-то узнал состав аммонала и раздобыл нужные компоненты. Наделали мы взрывчатки целый посылочный ящик. Вовка хранил этот ящик у себя дома, поставил его тайком от родителей под свою кровать – как революционер Степан Халтурин. Никакого риска для жизни в этом не было: без детонатора аммонал не взорвётся. Риск начался позже, когда мы приступили к испытаниям нашего изделия.
Солнечным летним утром мы с Вовкой шли по лесотундре. Ноги ступали по мягкому белому мху, как по ковру, по пути встречались россыпи черники, голубики, морошки. Но нас ничто в природе не интересовало, мы несли с собой четыре банки из-под тушёнки, наполненные нашей взрывчаткой. Несли также списанные детонаторы и огнепроводный шнур, которые выменяли у солдат на сигареты. Перевалили мы через сопку и остановились у большого валуна. Вовка взял на себя самую опасную часть работы: вставлять шнур в детонатор, а затем детонатор со шнуром погружать в банку со взрывчаткой. Добытый кусок шнура был небольшой: на каждую банку пришлось по 25 сантиметров, а скорость горения шнура – один сантиметр в секунду, значит, после поджигания шнура оставалось только 25 секунд, чтобы добежать до валуна и спрятаться за ним. Мне осталось лишь поджечь шнур.
Первую банку мы зарыли под мох, потом из-за валуна полюбовались на летящие после взрыва камни и клочья земли, а затем долго изучали образовавшуюся воронку. Потом кому-то из нас пришла в голову идея заложить банку под дерево, чтобы посмотреть, как оно взлетит на воздух. Большие деревья в том северном краю не растут. Выбрал я деревце покрепче, посолидней и заложил под него банку.
От взрыва дерево покосилось, с него облетели листья, ствол почернел, но оно осталось на месте, держась за землю двумя мощными корнями. Второй взрыв тоже не смог оторвать дерево от земли, оно никак не хотело умирать, цепляясь за землю единственным, очень толстым корнем. У меня появился азарт, даже какое-то остервенение. “Нет, ты у меня взлетишь”, – бормотал я, ползая в закопчённой воронке под деревом и прилаживая последнюю банку к самому корню. Увлечённый, я зажёг шнур, находясь в воронке, и пока, обдирая кожу, выбирался из неё, шли драгоценные секунды. К валуну я бежал так, как не бегал ни одну стометровку, но, к счастью, взрыва не произошло – детонатор не сработал. Так и осталось у меня в памяти это обугленное, покосившееся дерево, одним корнем связанное с землёй».
– Вот с тех пор и не растут у меня деревья, какие бы ни сажал, – закончил он свой рассказ.
– Ну как же, а вот у вас большая берёза, – я сделал несколько шагов и показал на стоящее за углом дома дерево. – А вон там, возле малинника, смотрите, какая сосна вымахала.
– Ну, разве что только эти.
– А эти два дерева не ты сажал, а Павел, – вмешалась в разговор Нина Андреевна.
– Да нет, я точно помню, я сам сажал, это было лет пять назад.
– Ну, может быть, ты и сажал, но из леса их принёс Павел. Помню, я с ним ещё продуктами расплатилась за эти саженцы.
– Вот такие дела, – Василий Степанович был несколько озадачен. – Как видите, дело здесь не в почве, здесь другие законы действуют – духовные, – подвёл он черту.
«Примирись с братом твоим...»
Очень медленно сегодня идёт литургия. У Алексея устали ноги, ноет желудок, и всё время его что-то раздражает: второй раз задевают сумкой, хотя в храме вроде бы не тесно; впереди стоит мужчина и крестится как-то смешно; вот явилась девица в короткой юбке; вот женщина повела своего сына на исповедь, а сама в брюках, и мальчик упирается. Нет, лучше стоять с закрытыми глазами. Хор поёт чересчур красиво, как в оперном театре, это отвлекает. Читает Евангелие опять старый дьякон – ни одного слова нельзя разобрать. А служит сегодня отец Геннадий, значит, проповедь будет длинной. Может быть, уйти сразу после «Отче наш»? Нет, нельзя. Однажды он вот так ушёл, а когда подошёл к дому, обнаружил, что у его автомобиля, припаркованного возле подъезда, сильно помято крыло. Пришлось вызывать ГАИ и потом долго расхлёбывать это происшествие.
Такие события, которые можно назвать вразумлениями, случались с Алексеем и раньше. Не раз бывали в его жизни и серьёзные грехи, за которыми следовало наказание в виде тяжёлых болезней. Во всём этом Алексей видел направляющую руку Господа, которая укрепляла его веру и вела к Церкви.
...Из храма Алексей шёл вместе с женой. Она тоже много лет ходила в храм, но, в отличие от Алексея, без труда выстаивала даже очень долгие службы. Им обоим было уже за пятьдесят, они прожили вместе долгую жизнь. Обе их дочери и мужья дочерей тоже были православными. Ходили в церковь и внуки. Пятую, недавно родившуюся внучку предстояло крестить на следующей неделе.
«Слава Богу, что наши внуки с детства растут в православной вере», – думал Алексей. У него самого родители были неверующими: у этого несчастного поколения – ровесников Октября – веру искореняли с детских лет. Да и на его долю досталось атеистической пропаганды. Правда, Алексей не помнил, чтобы в его семье или в школе говорили плохо о религии, зато кино, радио, телевидение старались вовсю. Особенно действовали на молодёжь книги, в которых религия высмеивалась. Роман Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» был объявлен настольной книгой советской молодёжи. Позже Алексей узнал, что эта книга писалась в то время, когда священников, оставшихся после революционного погрома, уничтожали в лагерях, а верующих людей беспощадно преследовали. Страшны талантливые книги, направленные на то, чтобы повредить душу читателя, соблазнить малых сих.
Алексей с чувством стыда вспоминал себя в юношеском возрасте. Характер, который у него сложился, казалось, противоречил всем христианским заповедям: вместо смирения – гордость, вместо кротости – заносчивость, вместо милосердия – жестокость. И основная его черта – всеподавляющий эгоизм, диктующий бережное, трепетное отношение к своему телу, здоровью, к своим потребностям. Если бы ему кто-нибудь сказал, что надо быть простым и добрым, он бы не понял этого человека. Да и не нашлось такого человека. Зато в пионерском лагере нашёлся воспитатель, который учил детей для забавы убивать птиц из пневматической винтовки. Не попалось Алексею и книг, в которых бы говорилось о христианской нравственности. Зато попались книги Джека Лондона, из которых Алексей усвоил, что главное достоинство мужчины – воля, решительность, беспощадность.
Поступил он в престижный московский вуз, после которого распределился в областной город инженером в отраслевой НИИ. Со школьных лет он любил физику, технику и с увлечением отдался работе. К тому времени он женился, родилась дочь. Не созревший для семейной жизни, Алексей доставлял немало огорчений своей терпеливой жене.
Как человек становится верующим? Душа человека ищет Бога, нередко блуждает в потёмках, сбиваясь на путь оккультных учений. Хорошо, если рядом окажется человек, который покажет верный путь. Таким человеком стал для Алексея дальний родственник жены, профессор математики из Санкт-Петербурга. Человек глубоко верующий, церковный, он происходил из старинного дворянского рода и сохранил нить, связующую поколения. Видеться с ним приходилось редко, да и человек он был сдержанный, неразговорчивый. Впрочем, никакие разговоры или книги сами по себе не могут привести человека к вере, если он реально не встретит Бога на своём пути.
Осенью далёкого 1975 года Алексей с женой и пятилетней дочерью поехал в отпуск в Сочи. Незадолго до этого он защитил кандидатскую диссертацию, был этим горд и полон надежд. Однако, приехав в южный город, заболел: на теле появились болезненные нарывы. Это повергло его в уныние, заставило задуматься о бренности земного. С собой в дорогу он взял Евангелие, эту очень редкую по тем временам книгу подарил его семье их петербургский наставник. Лёжа в сыром дощатом домике, он вчитывался в непривычный текст и поражался. Он вдруг понял, что эту Книгу не мог написать человек, что она имеет Божественное происхождение. Из поездки Алексей вернулся верующим человеком.
После он много размышлял о мироздании и убеждался в Божественном происхождении мира. Расхожая мысль о том, что мир возник и развивается сам по себе, стала казаться ему нелепой. С интересом Алексей прочитал протестантскую книгу, где бытие Бога доказывалось рационально. Обратился к художественной литературе, читал Достоевского, Лескова, христианские стихи Пастернака. Зимой он поехал в Санкт-Петербург, чтобы креститься. На всю жизнь запомнил благодатное состояние, испытанное им во время этого таинства.
После крещения он изменился, как-то сразу повзрослел, почувствовал себя любящим отцом семейства, перестал курить, ругаться. Самое трудное было прощать обиды и не осуждать людей. Для этого он мысленно становился на место другого человека и старался понять его. Общаться с людьми стало проще. Мир вокруг изменился. Однако в церковь он ходил редко, причащался раз в год, когда ездил в командировку в Москву или Питер. Столичные храмы поражали его своими размерами, великолепным убранством, звучанием хора. В его городе тогда был только один действующий православный храм, и в нём было всегда так тесно, что трудно было перекреститься. Алексею ещё предстоял долгий путь воцерковления. Как-то в начале 1980-х годов Алексею предложили вступить в партию. Он отказался, испортив себе служебную карьеру. Согласиться он не мог, поскольку коммунист должен быть атеистом. Не устраивали его и другие положения правящей партии. Предприятие, где он работал, было связано с оборонкой и с началом перестройки стало быстро приходить в упадок. Алексей перешёл работать в университет на кафедру радиофизики. В вузе не было той нервотрёпки, которая обычно сопровождает промышленные разработки, но и здесь была своя продукция, причём довольно деликатная: студенты. Новая идеология ориентировала молодёжь на добывание богатства, поэтому наиболее престижными стали «доходные» профессии экономиста, юриста. В инженеры и учителя народ шёл неохотно. Учить физике студента, которого эта наука не интересует, – всё равно что насильно кормить ложкой капризного ребёнка.
Первое время Алексей был в отчаянии, потом научился не сердиться на нерадивых студентов, но двойки на экзамене ставил твёрдой рукой и в немалом количестве. Он не хотел, чтобы из стен вуза выходили неграмотные инженеры или учителя. Наверное, немало студентов в душе носили на него обиду. До сих пор неприятно вспоминать, как поругался со своей дипломницей. Ирина была девушкой смышлёной, но к учёбе относилась легкомысленно. Промучился с ней Алексей весь четвёртый курс, а в начале пятого, серьёзно с ней поговорив, вручил ей подробный план работы с указанием сроков исполнения каждого пункта. Ирина исчезла на месяц, а когда появилась, заявила, что план потеряла. Алексей сильно на неё рассердился и сказал, чтобы она искала себе другого руководителя. На том и расстались, а когда приходилось встречаться, друг друга не замечали. «Ну и ладно, – думал Алексей, – не детей же с ней крестить». К счастью, другого руководителя она нашла и дипломную работу кое-как защитила.
…Вернувшись домой после литургии, Алексей позавтракал и лёг отдохнуть, но что-то не давало ему покоя. «Всё-таки надо посмотреть, какое сегодня читалось Евангелие». Он взял календарь и нашёл указание на сегодняшний день: Мф. 5, 23-34. Открыв Новый Завет на нужном месте, прочитал:
«Итак, если ты принесёшь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди, прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой».
«Это как раз про меня, – подумал Алексей. – Оттого мне и в храме не стоится, что не могу примириться с людьми».
…На крещение внучки собралось много родственников и знакомых. Крестились ещё трое младенцев и трое взрослых. Алексей с умилением смотрел, как носят детей по кругу, как погружают их в купель. Редкое для него чувство любви ко всем присутствующим овладело им. Одна из женщин с младенцем на руках показалась ему знакомой. Она крестилась вместе со своей дочкой.
«Так ведь это же Ирина!» – осенило его. Почему-то из глаз у него неудержимо потекли слёзы. Он почувствовал, что виноват перед ней.
Когда таинство закончилось, он купил в лавке икону и подошёл к Ирине. Та первая с ним дружелюбно поздоровалась. Рядом с ней стоял её муж, держа младенца. Кажется, он был тоже из недавних студентов. Алексей поздравил её и протянул икону. «Это вам от меня в памятный день и в знак примирения», – сказал он и поспешил к своим родственникам, которые с радостными лицами передавали из рук в руки его внучку, завёрнутую в одеяльце. Алексею казалось, что он, как и это крохотное создание, только что пережил второе рождение.
 | назад |
| вперед |  |
