БЕСЕДА
ПОБЕДА СОВЕРШАЕТСЯ В СЕРДЦАХ
Отец Димитрий Василенков – священник храма Святой Троицы, что в Красном Селе под Петербургом. Но красносельцами его паства не ограничивается. Сын военного, он обрёл множество духовных чад на Кавказе, в Чечне, где несут службу наши воины.
Кавказские командировки
– Отец Димитрий, сколько у вас было командировок на Кавказ?
– Восемь раз побывал в Чечне, один раз, в августе прошлого года, – в Осетии.
– Расскажите об этом.
– Развалины, трупный запах, который преследует тебя постоянно. А вокруг удивительная по красоте природа, изобилие плодов. Первый раз в жизни я увидел нектарины на деревьях, можно подойти, сорвать. Кругом заросли ежевики, на которую там никто, кроме приезжих, даже не смотрит. Преддверие рая. О том, что происходило в Цхинвале во время боёв, рассказал мой старый знакомый, командир из Северной Осетии. Он скорбел, говорил очень жёстко о себе, своих возможностях, о том, что осетины оказались не готовы к нападению, что многих жертв удалось бы избежать, подойди армия хоть немного раньше. Я спросил, как вели себя грузины, правда ли, что было много зверств. Ответ был сдержанный: «У меня на глазах грузинский танк раздавил женщину с двумя детьми. О том, чего лично не видел, говорить не стану».
Не знаю, насколько сами нападавшие оказались готовы к этому кошмару. Там же не все были убийцами. От нескольких наших высокопоставленных военных я слышал, что грузины побежали после того, как разрушили храм Георгия Победоносца в Цхинвале.
 |
Свято-Георгиевский храм в Цхинвале. До разрушения |
 |
– Насколько пострадала церковь?
– Сильно пострадала колокольня, местами обвалилась крыша храма. Его начали восстанавливать практически сразу. Когда я зашёл в церковь, там уже были заделаны многие дыры, но, судя по фотографиям, досталось ему изрядно. Случайно или нет его обстреляли, не знаю. По городу грузины били из артиллерийских орудий и систем залпового огня «Град».
– Ведь святой Георгий – покровитель Грузии. Даже страна их называется Георгия. Неудивительно, что испугались.
– В одном из разрушенных зданий в Цхинвале военные нашли старинную чеканную икону Георгия Победоносца и подарили её нам. Мы привезли её в Петербург, сейчас перед ней молятся на подворье Оптиной пустыни.
– Цхинвал был сильно разрушен?
– С вертолёта хорошо видно, насколько серьёзны разрушения. А так идёшь, смотришь издалека – дом вроде целый, а подходишь – там всё выгорело изнутри, пустая коробка. А где шли бои, разрушения особенно сильны.
– Куда вы отправились после столицы Южной Осетии?
– В сторону Гори.
– Грузины ощущали себя оккупированными?
– Там остались те, кто вырос в СССР, некоторые старики воевали в Великую Отечественную. Для них случившееся стало шоком. Наши помогали, как могли, делились едой. Доктор подразделения, в котором я оказался, каждый день выезжал в сёла на помощь раненым, больным. Военные очень жалели мирное население. Больше о нём позаботиться было некому, чиновники грузинской администрации, полицейские покинули город, бросив людей на произвол судьбы.
– У наших солдат, офицеров было сожаление, что воевать пришлось с единоверцами?
– Да, я заметил печаль у военных, что православные убивали друг друга. В одном месте я увидел кучи документов, карт, книжек, оставшихся после бегства грузинской армии. И среди этого мусора вдруг заметил Акафист блаженной Матронушке на грузинском. Вот чего не ожидал, того не ожидал.
– Почему армия Саакашвили так стремительно оставила Гори? Может, там слишком многое было завязано на денежных отношениях? В качестве наказания за бегство солдат обложили штрафами от десяти тысяч долларов и выше. Это больше похоже на разборки между коммерсантами или уголовниками.
|
– Да, с мотивацией там было напряжённо. И потом, воевали мы не столько с грузинской, сколько с американской армией, где ставка делается на подавление противника артиллерией, авиацией. Лишь после этого солдаты идут по трупам, добивая уцелевших. Так было в Ираке, где американцы то, что не разрушали, покупали. Но в Осетии, Грузии всё пошло по другому сценарию. Чтобы уничтожать мирное население, у грузинских военнослужащих, подготовленных инструкторами из США, духу хватило. А когда дело дошло до противостояния лицом к лицу, нервы не выдержали. Никакого подавляющего превосходства в силах у подразделений 58-й армии не было. Большую часть боевой работы выполнили передовые части – разведчики, десантники, танкисты. Их было на порядок меньше, чем тех, кто им противостоял. Конечно, сказался опыт войны в Чечне. Что ещё важно заметить: политики так привыкли пасовать перед врагами, предавать союзников, что на этот раз наши ребята готовы были горы свернуть. Они поняли: за ними вся Россия. Никто в мире не ждал, что наша армия, правительство могут действовать столь эффективно.
«Батюшка, я так мечтал»
– Отец Димитрий, что такое труд священника в «горячих точках»?
– Военно-полевые условия, нет храма. Где крестить? В ближайшем арыке? Иногда чинопоследование таинства приходится сокращать, не остаётся времени на катехизацию, так как новокрещаемых отправляют выполнять боевые задачи. Прямо от купели они бегут к бэтээру – и вперёд. Кто из них вернётся живым? Бог весть. Но знаете, все бы так относились к крещению, так верили, что алюминиевый крестик – надёжнее бронежилета. Ждёшь их, потом спрашиваешь: как всё прошло? Помню, один раз ответили: «Мы сегодня молились, как никогда не молились, и бегали, как никогда не бегали». Попали в переделку, но, слава Богу, всё-таки вернулись.
Был случай, когда перед выходом одной из групп на боевое задание мы отслужили молебен, одного парнишку окрестили. Потом мне рассказали, что группа попала в засаду, был жестокий бой, вертолёт, который пытался вывезти раненых, подбили, но обошлось без смертей. Всего ранило троих, одного тяжело. Сквозное ранение груди, травма сердца, большая потеря крови. Врачи говорили, что шансов мало, но всё-таки боролись. Я начал обзванивать знакомых священников в Москве, Питере, они связались с Дивеевским и другими монастырями. Сейчас парень уже выписался. Ребята не забыли, как я их окропил святой водой перед заданием, они такие вещи подмечают, ценят.
– Вы столько раз были в Чечне, наверное, многое стало рутиной.
– Да, постепенно ко всему привыкаешь, чувства притупляются. Но когда Господь к тебе лично обращается через другого человека – к этому невозможно привыкнуть. Вспоминается очень напряжённый день, когда я окрестил солдат одного из подразделений и собрался уезжать. Меня ждала машина, ждали в пяти или шести других местах. Вдруг подбегает парнишка-солдатик и с такой мольбой бросается ко мне: «Батюшка, я так мечтал покреститься, так стремился. Батюшка, не уезжайте». Я, наверное, в первый раз встретился с таким горячим желанием принять святое крещение. Этот солдат готов был ухватиться за меня, как тонущий хватается за первое, что попадётся под руку, будто его жизнь зависела от того, станет ли он сегодня христианином. В меня это вдохнуло новые силы – окрестил, конечно. Одного этого случая было бы довольно, чтобы все мои поездки в Чечню обрели смысл. Но были и другие.
– Сколько примерно ребят удаётся окрестить за поездку?
– В среднем около ста человек. В одной части один подойдёт, в другой – десять, а бывает, и семьдесят. Уже рука иной раз не поднимается для помазания, начинает неметь, но сердце ликует. Никого к купели, разумеется, не гонят, это всё фантазии безбожников. В армии служат и мусульмане, есть и неверующие. И когда люди тянутся к тебе, священнику, – это искреннее, живое. Кто хочет, тот приходит. Запомнилось, как однажды я служил молебен и панихиду. В какой-то момент обернулся: больше ста человек стоит, все, кто не был в наряде. И молодые ребята, и офицеры пришли помолиться о погибших товарищах. Никто их специально не звал, тем более не гнал, сами пришли. Не передать, что испытывает священник, за спиной которого осознанно молятся сто русских воинов. Двадцать первый век на дворе, а будто одиннадцатый. Так что рутина рутиной, но есть понимание – не зря ездишь.
– Были какие-то очевидные случаи, когда даже неверующие смолкали, видя, как Господь откликается на молитвы?
– Много раз. Ну вот, допустим, есть у нас в одной бригаде часовенка Георгия Победоносца. Там стоит иконочка Спасителя, которая стала святыней для всех бойцов этой части. В Чечне у них 145 товарищей отдали свои жизни, исполняя долг. Но с тех пор, как эта иконочка оказалась в части, потери прекратились. Даже ранен никто не был с мая по сентябрь, до момента вывода бригады. Это невероятно, необъяснимо. Конечно, чудо Божие. Бывает, что, когда и боёв нет, то одному солдатику кувалда на голову упадёт, то другой – с бэтээра свалится. А тут даже палец никому не отдавило. Офицеры, которые мне об этом рассказывали, были удивлены: «Такого у нас ещё не было». А ведь прошли огонь и воду, но тут впервые серьёзно задумались о Боге. Это ведь трудно – быть неблагодарным, когда стольких товарищей потерял, а тут Покров над тобой такой прочности.
Кому довериться в бою
– Как часто встречаются воцерковлённые люди среди наших военных?
– Их довольно много, как правило два-три человека на небольшое подразделение. Примерно три-четыре процента, чтобы было понятнее. Среди солдат-срочников встречаются сыновья священников. Есть серьёзно верующие люди среди офицеров и даже генералов. Я специально вожу с собой Святые Дары, чтобы причащать воинов. Некоторые части отправляются в Чечню со своими полевыми храмами, священниками. Исповедующихся и причащающихся – немало. Особенно это характерно для подразделений спецназа.
– Три-четыре процента тех, кто верует серьёзно, а остальные?
– Если говорить о тех, кто считает себя православным, носит крестик, подаёт записочки, – таких большинство. 70-80 процентов солдат из числа русских, коми, чувашей и так далее, то есть тех, чьи предки были православными. Причём к вере в армии, особенно тех частях, которые прошли через «горячие точки», отношение другое, чем если брать общество в целом. В армии веру уважают. Хотя работы непочатый край, дури всякой хватает и представления о вере достаточно туманные.
– А если говорить о нравственном состоянии?
– Здесь не получится ответить односложно. Человека невоцерковлённого, не имеющего стержня, можно склонить и к злому, и к доброму. Кто завладеет умами солдат, по сути мальчишек, тот и определяет нравственное состояние части. Поэтому такое огромное значение имеет работа священника в армии. В том числе и для её боеспособности. Как мне сказал один командир, в части которого несколько месяцев работали православные пастыри: «Ты знаешь, мои ребята-срочники способны теперь осознанно выполнить любую боевую задачу. Конечно, их нужно ещё учить и учить, но духовно они уже не мальчишки, а мужчины, которым можно довериться в бою». Ему есть с чем сравнивать, он служил в Советской армии, прошёл несколько войн. Понимание этого есть не только у него, а у всего офицерского корпуса Российской армии. Поэтому нам, священникам, почти везде зелёный свет. Если бы не ценили, такой мощной поддержки, уважения к нам, конечно, не было бы.
– Что военные говорят о духовной стороне происходящего на Кавказе?
– Война, прежде всего современная, – это война духа в большей степени, чем техники. Части мобильны, на вооружении у них ничего феноменального. Это касается даже самых передовых армий – на каждый танк найдётся свой РПГ (ручной противотанковый гранатомёт. – В. Г.). Поэтому дух выходит на первое место. Я спрашивал мусульман: с кем вам лучше оказаться рядом в бою – с христианином или с неверующим? Они объясняют: «У верующего хоть какие-то моральные принципы есть, которых он не преступит, в бою не бросит, не сбежит». А неверующий, особенно воспитанный на либерал-демократизме, для него ведь главная ценность – человеческая жизнь. Мы всё это слышали тысячу раз, только эту мысль редко до конца договаривают – речь идёт о собственной жизни. А чужая уж как придётся. «За други своя» – этого у них, конечно, в помине нет. Даже объяснять бесполезно, спросят: «Какие ещё други?» Нет у них никаких друзей и не будет никогда. «Конечно, лучше с православным», – отвечают солдаты-мусульмане.
Оставаться людьми
– Что самое неприятное в поездках?
– Чисто бытовые, знаете, вещи. Вечная грязь: куда-то влезешь – вымажешься. И если здесь, в городе, мы принежились, ванны есть, горячей воды хоть залейся, то в той же Чечне обстановка, конечно, несколько иная. То с горы неудачно съедешь, то ещё что. Запомнилась переправа через горную речку – она разлилась, так что переправляться пришлось по пояс в потоках грязи. Выжали одежду, смогли немного обсушиться. А бывает, что дождь идёт, так и идёшь, мокрый, грязный. Но до части доберёшься, там везде бани – обычные, русские. Солдаты их делают из чего придётся, где газ протянут, где дровами топят.
– А если говорить о трудностях иного рода, часто ли вас солдаты огорчали?
– Почти все ребята тянутся к Богу, трепетно относятся к вере. Хотя есть и любители поспорить, имеют ложные представления о вере православной. Тут нужно и поспорить, и даже вдребезги разнести заблуждения. Есть, например, такие, что полагают себя язычниками. Начитались таких же невежд, что-то там напридумывали, всяк своё. Объясняешь, что такое язычество на самом деле, а что такое вера христианская. Некоторые приходят потом креститься. Но что самое неприятное, повседневное – это сквернословие и курение. И воевать с матом и куревом приходится денно и нощно. При мне ребята, само собой, стараются следить за речью, но всё равно вылетает. Правда, шпыняют друг друга: «Ты что при батюшке-то», извинения просят, но уж слишком привыкли. Говорю: «Не у меня проси прощения, у Бога». Хорошо, что, по крайней мере, есть понимание, как нужно по-человечески говорить.
– А что самое радостное в ваших отношениях с военными?
– Их искренняя благодарность Богу. Дома сижу как-то раз, прикорнул на диване, и вдруг в два часа ночи звонок. Ребята звонят: «Батюшка, Богу слава! Ура вере православной!» – и далее, перебивая друг друга, что-то очень сумбурное кричат. Радуются чему-то, как могут. Потом, уже в Чечне, узнал подробности. Наши разведчики попали в засаду – впереди, в головном дозоре, шли ребята, которых я недавно окрестил: заместитель командира и двое солдат. Офицер рассказал: «Меня с десяти метров расстреливали из ПК (пулемёт Калашникова. – В. Г.), но все пули прошли мимо. Ребята дрались так, что “духи”, отступая, кричали и бросили своих погибших. А у нас двоих легко зацепило». И дошло до всех, что Господь их прикрывал. Меня такие истории очень воодушевляют.
Недавно рассказали, как мина попала в палатку, где ребята спали. Разорвалась над корчажкой со святой водой (она на пустой койке, на верхнем ярусе лежала). Все осколки ушли впустую, одного из наших, правда, слегка контузило, но вообще чудом уцелели. Господь защищает Своих детей.
– Любая, даже самая справедливая война, рождает озлобленность. Священник в армии как-то в состоянии с этим бороться?
– Озлобленность есть, и никуда от этого не деться. И самая главная задача военного духовенства – донести мысль: когда воюете, пусть даже с теми, в ком не осталось ничего человеческого, – сами в зверей не превращайтесь. Трудно проверить, что происходит в душе человека, с которым говоришь об этом. Но всё-таки замечаю: ребята добрее начинают относиться к врагу. Не во время боя, разумеется, но пленных боевиков перестают бить, сдают в целости и сохранности дальше по команде. Появляется понимание, что это не слабость, а так надо. Сами потом говорили мне: «Считаем, ты правду сказал, мы же православные, должны оставаться людьми».
После двух войн
– За последние годы что-то изменилось в Чечне? Выглядит ли она заброшенной?
– Если говорить о внешних изменениях, то Грозный отстроен, раньше ведь он был как Сталинград, весь разрушен, страшно смотреть. Сейчас его не узнать: современный город, где изгладилась всякая память о том, что ещё недавно он был русским. Колоссальные средства истрачены. И всё это выливается в довольно странные формы. В Чечне народ намного приличнее живёт, чем в русских регионах – не только в деревнях, но и в городах. Когда проезжаешь через какой-нибудь аул, особенно в равнинной части республики, хочется горько плакать о наших деревнях – псковских, архангельских... Если бы на них истратить хотя бы часть тех денег, которые идут в Чечню, люди бы как сыр в масле катались. Горько всё это.
– Почему всё так?
– Западные спецслужбы, наши недруги в арабских странах не скупятся, чтобы расшатать ситуацию, поддержать бандитов. Приходится принимать меры. Но нужно понимать: главное, почему мы живём сейчас мирно, не гремят больше взрывы в российских городах, – это присутствие нашей военной группировки на Кавказе. За счёт того, что ребята выполняют свои боевые задачи, мы находимся в относительной безопасности.
– С мирным населением у вас были встречи?
– Если говорить о мирных русских, я их в Чечне практически не встречал, там только официально триста тысяч беженцев, на самом деле намного больше. Окормлением тех немногих православных, которые остались в республике, занимается Ставропольская епархия. С военными от неё работает настоятель храма в Ханкале иеромонах Аркадий (Мамай). У нас с ним сложились самые дружественные отношения.
А мы, военные священники, ездим на Кавказ по поручению Патриарха, как сотрудники Синодального отдела по взаимодействию с Вооружёнными Силами. Возглавляет его протоиерей Дмитрий Смирнов. В войсках тысячи желающих побеседовать со священником. Так что времени больше ни на что не остаётся.
– Как чеченцы относятся к православным, русским?
– С теми, которые на нашей стороне, борются с бандитами, у нас сложились прекрасные, добрые отношения.
– С православными чеченцами доводилось встречаться?
– Слышал, что есть такие, но лично не видел. А вот с ребятами из других кавказских республик, которые родились в мусульманских семьях, но приняли Христа, общаться приходилось. С дагестанцами, например.
– Сколько времени вы обычно проводите в «горячей точке»?
– Две недели, месяц. Сначала приезжаем в Ханкалу – это наша военная база, хорошо укреплённая. Обнесена колючей проволокой, прикрыта минными полями. Там находится наше командование, живут жёны и дети офицеров, построены школы, есть храм, который архиепископ Феофан освятил во имя благоверного князя Димитрия Донского. Из Ханкалы отправляемся в горы. Бывает, на машине, иной раз на «вертушке». Последние участки пути нередко приходится преодолевать пешком. На некоторые заставы иначе не добраться.
– Ни разу не обстреливали?
– Господь милует.
– На заставах народу вроде немного, есть кого крестить?
– Застава – символическое название, численность гарнизона может быть различной. Но крещение – это ведь не единственная обязанность военного духовенства. Очень много значит просто общение. Появляешься в подразделении как гром среди ясного неба, и начинается разговор. Иногда он длится сутки напролёт. Ну и, конечно, освящаешь боевую технику, служишь молебны, панихиды. Кто-то просит сугубо за него помолиться. Иконочки очень ценят, пояски «Живый в помощи». Помню, двести крестиков с собой взял – за три дня разобрали. Сколько ни возьми, всё равно не хватит. Верят, что даже если здесь не убережёт, то в Вечность с крестом на груди как-то спокойнее уходить.
– Как строится общение?
– Сначала ребята удивляются, не зная, с какой стороны подойти. Большинство со священниками не общались, разве что проповедь где-то в храме слышали, но чтобы так, с глазу на глаз, – впервые. Теряются, робеют. И тут важно сократить дистанцию до приемлемой. Подбодришь, иной раз и анекдот расскажешь. Бойцы оттаивают.
– Что за анекдоты вы им рассказываете?
– Приличные, разумеется. Помню, разведчики очень смеялись, услышав от меня один украинский анекдот. Дед едет на «Запорожце», вдруг «Мерседес» выворачивает с «новыми украинцами». Машины сталкиваются, и братки деда начинают прессинговать: «Ну всё, старый, попал ты на денюжки». А тот: «Не ругайте меня, у меня сын директор птицефабрики, сейчас позвоню ему, всё решим». Через тридцать минут появляется спецназ, кладёт бандитов на асфальт, а офицер – мужик два на полтора – подходит к старику и вздыхает: «Ну, сколько раз, отец, тебе объяснять. Не директор я птицефабрики, а командир отряда “Беркут”».
Для того чтобы преодолеть смущение бойцов, анекдот годится. А случается, сразу обступят – будто в хороший, давно сложившийся приход попал. И начинается серьёзный разговор. Особенно там, где были большие потери, есть раненые, нужно утешить, помолиться вместе.
– Отпеваний вы не проводили в Чечне?
– Нет. Погибших везут домой, там отпевают. Родителям – это утешение великое. Панихиды служим. Ребята сами списки приносят. У тех, кто недавно в Чечне, записки короткие, и трудно бывает определить, за кого молишься – за погибших товарищей или за предков. А у тех, кто давно воюет (иные ведь и первую чеченскую прошли), – там всё понято. Имён много, и сплошь мужские.
Незабываемое
– Перемены с армией какие-то происходили с начала первой чеченской?
– Конечно. В середине 90-х военных предавали, как хотели: унижали и масс-медиа, и так называемые правозащитники, и чиновники. Это накладывало на армию страшный отпечаток, рождало затравленность, неверие в свои силы. После кровопролитного штурма Грозного было новое, самое страшное предательство – Хасавюрт, когда мы бросили русских людей и тех чеченцев, которые нам поверили, на произвол боевиков в Чечне. Вторая чеченская была совсем другой.
– Что сами офицеры говорят об этом?
– Так и говорят: шли с надеждой, что победим, наконец. Воевали лучше, потери стали намного меньше, обеспечение другое, всё другое. Изменилось отношение СМИ. А в Дагестане, где в наших в первую чеченскую камни бросали, кричали «оккупанты», люди несли солдатам еду, оберегали их. Первая чеченская ассоциируется с поражениями, хотя были и подвиги, но они общество мало интересовали. Исключение составила только история Евгения Родионова, солдата, который был зверски убит за отказ снять нательный крест. Остальное покрыто мраком. А если вспоминать о второй, то здесь и подвиг 6-й роты, взволновавший общество, и осада Грозного, когда боевиков выманили из города на минное поле, и многое другое. Честь и слава. Но мы должны помнить, что дудаевская военная машина была перемолота раньше. Это сделали те неумелые, наспех собранные пацаны, которые взамен не получили ничего, кроме поношений. А ведь они великое дело совершили – сорвали планы по уничтожению Российского государства.
В ночь с 31 декабря на 1 января мы вспоминаем о них в нашем храме. Поминаем всех погибших на Кавказе. Это ночь первого штурма Грозного, страшной трагедии, когда наша армия понесла огромные потери, когда горели наши танкисты, гибла в засадах мотопехота, истекали кровью десантные роты. А страна пьёт до рвоты, делает вид, что веселится. Когда-то она забыла, что нужно в трезвении готовиться к Рождеству Спасителя, потом предала память о своих сыновьях, для которых эта ночь стала последней. Трагедия убила для меня этот праздник – Новый год. Не могу забыть, что для тысяч семей это ночь смерти.
– Только в вашем храме служится панихида?
– Мой помощник мирянин Александр Назаров, с которым мы вместе ездим в «горячие точки», подвизается на петербургском подворье Оптиной пустыни. По его предложению там тоже в новогоднюю ночь поминают наших погибших солдат. У всех отслуживших на Кавказе есть правило третьего тоста, когда, не чокаясь, пьют за тех, кого нет с нами. Неплохой обычай, но молитвы он не заменит.
– Зачем нам Господь всё это послал?
– Сами заработали. Гром не грянет – мужик не перекрестится. А нужно раньше креститься, пока не грянул.
Почему у нас нет капелланов
– Как строится работа военного духовенства в Петербургской епархии?
– У нас здесь сосредоточено командование всех силовых структур Северо-Запада. Множество военных училищ, институтов академий, воинских частей, правоохранительных учреждений. Священников не хватает. Нужно понимать, что мы работаем с армией на добровольных началах, в свободное время, не получая за это ни копейки, а добровольцев много никогда не бывает. И дело чаще всего не в том, что батюшки не хотят этого делать, но ведь у каждого служение на своём приходе, различные епархиальные послушания, дел невпроворот. Конечно, нужно создавать институт капелланов. Кажется, в трёх странах его нет – у нас, в Китае и Северной Корее.
– Сколько, по-вашему, требуется священников для армии? До революции их было по одному на полк, но полки в то время по численности немногим уступали нынешним дивизиям.
– По одному на дивизию – это маловато. По идее, требуется один батюшка на тысячу бойцов. Для частей в «горячих точках» даже больше. Есть, к примеру, подразделения, человек по двести, которые не вылезают из «горячих точек». Их нужно окормлять особо. А для тех частей, которые находятся в мирной обстановке, одного священника на полк, наверное, достаточно. Там, где он появляется, суицидов, неуставных отношений намного меньше.
– Пару лет назад вроде уже собрались создать институт капелланов, информация шла из Министерства обороны. Почему всё заглохло?
– Решение может быть принято только на уровне Президента. Даже министр обороны здесь не властен что-то изменить. Сейчас, когда началась военная реформа, хочется верить, что вспомнят и о нас.
«Нам нужны мужчины!»
– О чём бы вы хотели сказать нашим читателям?
– Есть у меня одна печаль, которой хотелось бы поделиться. К нам в Отдел по работе с Вооружёнными Силами, ко мне лично нередко обращаются родители с просьбой определить их чад в православные части. Отвечаю: «Нет православных частей в вашем понимании». «А на Валааме?» – «Извините, дорогие, там служат ребята, которые имеют какое-то отношение к обители, в любом случае вопрос нужно решать с братией, а не со мной». Добавлю: я категорически против создания в армии православных резерваций, тёплых мест, синекур.
– Может, родители дедовщины боятся? Не врагов, а своих?
– Да нечего особенно бояться. Там, в частях, военная прокуратура сейчас днюет и ночует. И потом, почему невоцерковлённые, неверующие должны страдать? Невоцерковлённые ребята подходят ко мне, просят: «Хотим в спецназ». А чтобы православные обратились с такой просьбой, увы, не припомню. Звонит тут один человече и трепещущим, изнемогшим голосом глаголет: «А можно моего сына направить в часть, где храм есть?» «Можно», – отвечаю. «И где же это?» – «В Ханкале». Интерес ко мне мгновенно пропадает. И так год за годом – это позорище. А ведь у меня есть возможность помочь человеку попасть в элитную часть, в ту же разведку, это же лучше, чем в стройбате от забора до заката канавы рыть. Но элитная – значит боевая, это значит, что придётся родину защищать. Оттого и революция произошла, что мы такие верующие.
Мы, православные, должны идти во власть, искореняя её недостатки, становиться генералами, стать самой жизнеспособной частью народа. Вот что я хочу сказать. Нужно помнить: если мы духовно, физически начнём успокаиваться, то враги нас быстро успокоят, и уже навсегда. Нельзя спать, нужно бороться за народ, за Отечество, а прежде всего за веру.
Православные! Давайте будем бойцов растить, воинов духовных, а не тех, кто за маминой юбкой бегает. Таких пруд пруди, с детства мамочка его волю подавляет и воспитывает такого же валенка, как сама, инфантильного, не годного ни для земной жизни, ни для Небесной. Ну и какой он пример для других – этот продукт женского воспитания? Над ним же все смеются в школе, и не потому, что христианин, как хочется думать его родителям, а потому что затюканная личность, преисполненная ложного смирения. Воинов нужно воспитывать, чтобы обидчику спуска не давал, за девочку мог заступиться, был решителен, инициативен в отстаивании добра. Тогда и другие ребята задумаются, потянутся к нему.
– Насчёт того, чтобы обидчику спуска не давать, – представляю, скольких знатоков православия вы зацепите, как будут выписками из книг потрясать.
– Нам нужны мужчины, такие как Александр Невский, Суворов, Ушаков, – кто скажет, что они были плохими христианами? У нас в епархии создан координационный совет, куда входит 15 военно-патриотических, спортивных клубов. Там ребят учат рукопашному бою, они осваивают навыки военных разведчиков, готовятся к поступлению в военные училища и институты. В начале мая у нас в епархии пройдёт слёт военно-патриотических клубов России имени благоверного князя Александра Невского. Кстати, мы прекрасно понимаем, что поодиночке таким клубам тяжело. Поэтому, если где-нибудь в Коми, в Поморье, в Мурманске или на Вятке есть заинтересованные люди, давайте подружимся, что-то будем делать вместе.
– Мысль вашу я понял: хорошие воинские части – это те, где синекуры нет, например тот же спецназ. Так вот, если кто-то из наших православных родителей захочет свое чадо в такие части определить, то вы поможете?
– Не против помочь. Единственное, нужно понимать: если я договариваюсь с военными, то за парня отвечаю. Поэтому две вещи необходимы: рекомендация от духовника, мне ведь с ходу не разобрать, с кем имею дело, и, разумеется, хорошая физическая подготовка. И само собой – понимание, что, возможно, придётся защищать родину в «горячих точках». Если найдутся среди ваших читателей такие ребята, буду рад. Телефон военного отдела Санкт-Петербургской епархии 577-44-92. Позвоните, оставьте координаты, и я с ними свяжусь.
Беседовал Владимир ГРИГОРЯН
 | назад |
| вперед |  |
