ПОЧТА
ГОСПОДЬ ПОСЕТИЛ
Много страшных развалин и пожарищ видел я в жизни. Сирия, Южная Осетия, Приднестровье. Лишённые жилищ люди как тени бродили среди остатков домов. Сердце моё болело за них, но всё равно это было сострадание со стороны. Но вот посетил Господь и меня – сгорел мой родной дом. Дом детства, отрочества, юности. Из него я ушёл в Советскую армию, в него вернулся, а последние десять лет жил в нём, когда удавалось вырваться из каменных объятий столицы. Привозил сюда иконы, книги, рукописи. Коллекцию пасхальных яиц, дымковские игрушки. Картины. Готовил себе спокойную, мемуарную старость.
Всё сгорело.
Чернота, обугленные стены, обгорелый потолок, упавший на остатки пола, и особый запах горя – запах горелого кирпича.
После увиденного мне приснилось, как я лезу вверх по чёрной лестнице, тороплюсь, пачкая сажей руки, а верхние перекладины лестницы ещё горят и дымятся.
Так и надо мне по грехам, для вразумления – не копите богатство на земле, собирайте богатство нетленное на небесах. Забыл я разве притчу о богаче, который хотел выстроить житницы, снять урожай, а после есть, пить, веселиться: «Безумный! В сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?»
Переживать несчастье помогали воспоминания об Иове Многострадальном, о Филарете Милостивом. Даже и Тютчев пригодился. Когда его срочно вызвали в Петербург из-за границы, он при свече разбирал бумаги и многие сжигал в камине. А утром спохватился – сжёг много нужного. «Я расстроился, – пишет он, – но воспоминание о пожаре Александрийской библиотеки меня утешило». А уж что мои книги, рукописи в сравнении с тютчевскими?
Не самое страшное – потеря вещей. Тем более во всём этом ужасе было одно радостное и самое главное: сохранился крест. Родовой крест, который откопали на нашем дворе, когда строили баню. Когда взял его в руки, возликовала душа. Успокоился. Остальное переживу.
Но одна мысль не заживает: как же, приезжая на родину, жить не в своём доме, а в гостинице или пусть даже у очень хороших людей?
Свой дом для меня не частная собственность, мне его в гроб не положить. Это родовое гнездо, в котором я вырос, откуда улетал и куда возвращался. Земля во дворе согрета моими босыми ногами. А сколько воды я выкачал из колодца, сколько вылил её на грядки огорода! Какие мальвы росли в палисаднике, какие майские жуки гудели в ветвях берёзы, посаженной в год окончания школы...
Стою внутри бывшей квартиры, крещусь на то место, где у нас всегда была икона, а потом и мой иконостас. Теперь тут пустое пространство, которое безжалостно освещает зимнее солнце. Тянет сквозняком. Так тоскливо...
Ещё жив железный лист у печки, на который с вечера или рано утром сваливали поленья. Когда мы просыпались, печь уже топилась. Нас и не будильник поднимал, а запах топлёного масла, свежих лепёшек, бульканье кипятка в чугуне, где варилась картошка. Уже отец и старший брат уносили в хлев приготовленное мамой для коровы пойло, корм для поросёнка, телёнка, овечек. Сёстры причёсывались. Дедушка кряхтел, кашлял и обещал бросить курить. А ведь он и вправду бросил курить в семьдесят лет. И всегда любил жить у нас, а не у дочерей, которые все были городские, звали его к себе. Кипел самовар, пахло заваренной сушёной малиной. Мы с братом успевали вытрясти половики, почистить в хлеве, собрать свежие куриные яйца... И как мы умещались в этом пространстве? И до чего же мы были дружны! И не говорили, что любим друг друга, этого и в заводе не было. Но проходили годы, и солнечное сияние детства не гасло, а разгоралось.
Вот почему я тоскую и плачу, пытаюсь вернуть счастье начала жизни, а без родного дома мне его не вернуть.
Ночью – луна и ослепительные звёзды. Таких нет нигде, только в Вятке. В серебре неба алмазы и бриллианты, все двенадцать драгоценных камней из города будущего. А улицы там – чистое золото, как прозрачное стекло. Двенадцать ворот из двенадцати жемчужин. Ворота в городе не будут запираться, ночи там не будет, и не войдёт в тот город ничто нечистое. И он не имеет нужды ни в солнце, ни в луне, но слава Божия осветила его. Так сказано нам в Откровении святого Иоанна Богослова. И то, что мы увидим этот город, точно. Войдём ли в него – другой вопрос. А до этого земля и все дела на ней сгорят и небо совьётся как свиток. Но так ещё хочется пожить и поработать во славу Божию.
Стою на морозе под небесами, и холодная луна освещает пожарище. Снег припорошил его – будто белые пуховые платки из милосердия наброшены на чёрные брёвна.
Что ж делать, не я первый, не я последний погорелец на Святой Руси. Не ропщу, Господи, но как горько стоять на кладбище детства и юности...
Владимир КРУПИН
В свою заметку наш большой друг Владимир Николаевич из скромности не вписал просьбу о помощи восстановить дом. В нём, как он надеется, разместится музей православной культуры, при котором писатель имел бы небольшую пристройку. И на это есть церковное благословение. «Ни тебе, ни нашему приходу постройку дома не вытянуть. Будем надеяться на православных. Пиши», – сказал ему батюшка.
Мы связались с Владимиром Крупиным, и вот что он рассказал: «Такой музей нужен. По Сибирскому тракту, на котором стоит мой родной Кильмезь, прошла вся каторжная, вся переселенческая Русь. Последнюю церковь сожгли при Хрущёве, а поджог приписали батюшке. При нашей бедности удивительно, сколь много сделано в районе за 20 лет для возрождения веры: в посёлке вернулся в свои стены храм, возрождена кладбищенская церковь, действует воскресная школа, а в православную библиотеку у нас журналов и газет выписывается около полусотни. Так что не только о страданиях Руси, но и об обретении себя, о возвращении на единственно верный путь православия надо рассказать потомкам. А скромные молитвенники, старухи, приносившие последние копейки в церковную кружку, – разве не достойны они памяти? Конечно, у Господа никто не забыт, но для назидания потомков и примера для подражания эта память может быть сохранена в музее».
Тем, кто пожелает помочь этому доброму начинанию, редакция сообщает адрес:
613570, Кировская обл., п. Кильмезь, Свято-Троицкая церковь. Священнику Александру Попову.
 | назад |
| вперед |  |
