ОТЧИНА
МОЙ УСТЮГ
Паломничество в «столицу невидимой Руси»
Необычные туристы
|
– Обычных туристов приводим сюда, – говорит Лена Пакшина, стоя среди деревьев у храма Вознесения.
– А необычных? – шутливо спрашиваю я, желая помочь нашему милому экскурсоводу справиться с волнением.
– Необычных тоже сюда, – смеётся она, – потому что именно отсюда Устюг, скорее всего, и начал свою историю. Конечно, есть и другие мнения, но археологи их пока не обосновали.
Елена читает «Веру» едва ли не со времён её основания, поэтому с удовольствием согласилась показать нам город. Всех нас – Игоря Иванова, Женю Суворова, иеродиакона Варнаву (Трудова) и меня – знает по публикациям. Но, кроме отца Варнавы, – друга своего отца, писателя Юрия Опалева, – видит всех впервые и оттого волнуется.
– Итак, двенадцатый век, – говорит она. – Нижнее и верхнее течение Сухоны заняли новгородцы, чтобы добывать здесь пушнину – наше северное золото. А среднее течение Сухоны заняли воины, которые пришли из Владимиро-Суздальской земли, дабы создать, как пишут наши учёные-краеведы, защиту своих земель от набегов местных племён и опять-таки добывать пушнину. Здесь водились и норка, и белочка пушистая.
И надо сказать, перебили здесь к XVI веку всего пушного зверя, после чего отправились искать его наши землепроходцы Хабаров, Дежнев и другие в Сибирь.
– Неужели всего лишь за этим? – удивляется Игорь Иванов, в надежде услышать, что они ни есть ни спать не могли, так хотели расширить границы России.
Лена смеётся – легко, необидно, как умеют смеяться умные люди. Она не имеет ни малейшего представления о том, владели Хабаровым государственные соображения или нет. И никто не имеет, просто некоторые дают волю воображению.
– И начали наши земляки осваивать новые земли, совершать географические открытия, – продолжает экскурсовод. – Судно коч было придумано нашими умельцами. Низ у него – как яйцо, потому льдины, смыкаясь, выталкивали кораблик наверх, не в силах его раздавить.
А теперь я вам расскажу, с чего начинался Устюг.
Баскак
|
Прежде чем передать рассказ Лены, хочу немного прояснить диспозицию. Основав на рубеже XII-XIII веков Устюг, владимиро-суздальцы, по сути, отсекли новгородцев от Вятки. Ну, и резались с ними после этого и по лесным чащобам, и где придётся. Однако вятчан это не особенно расстроило, скорее наоборот. Метрополия видела в них не столько чад, сколько данников, так что избавиться от опеки Новгорода было очень даже кстати. А вот с устюжанами хлыновцы (Вятка прежде называлась Хлыновом) сошлись, хотя случались и недоразумения.
Однажды поспешили устюжские богатыри на помощь Хлынову, осаждённому язычниками. И хотя поганые не стали дожидаться смерти, скрылись в лесах, крови пролилось немало. Два русских войска, столкнувшись впотьмах, всю ночь дрались насмерть, не ведая с кем. Случилось это в районе оврага, который называется с тех пор Раздерихинским и находится в центре современного Кирова.
Лишь утром воины поняли, кто есть кто, после чего начали молотить друг друга с удвоенной энергией. И сражались потом ещё лет семьдесят, не в силах простить обиды. Есть, впрочем, другая версия того, что случилось. «На рассвете только увидели хлыновцы свою ошибку, прекратили побоище, бросились к союзникам в объятия и горько заплакали, – пишет Владимир Крупин. – В одну общую могилу положили хлыновцы тела убиенных. Над этою могилою построили они часовню и установили всегда ежегодно, в четвёртую по день Пасхи субботу, отправлять там панихиду» (В. Крупин. «Вятская тетрадь»). Часовня, надо сказать, сегодня стоит на краю Раздерихинского оврага.
Как видите, у нас была очень бурная история. Когда начинаешь с ней знакомиться, за голову хватаешься. И понимаешь, что без Христа, без веры православной России бы просто не было.
Это видно и по той истории, которую нам рассказала Лена Пакшина:
– Небольшое наше поселение в устье реки Юг начало расширяться благодаря очень интересному человеку, который появился здесь в начале XIII века. Это был баскак – татарский князь Буга (которого называют ещё иногда Багуй или Бугай), севший на правление в Усть-Юге собирать дань для Орды.
Устюжане стонали, молили Бога, чтобы избавил их от этого ига. Они всегда были вольным народом, и лишь угроза поголовного истребления удерживала их от мятежа. Этим и воспользовался Бугай. Желая окончательно сломить волю устюжан, он пришёл однажды в дом богатого горожанина, которому в тот момент нечем было заплатить дань, и забрал его красавицу-дочь Марию.
Нужно знать, как воспитывались наши девушки из состоятельных семейств. Огромные стены стояли вокруг их теремов, гуляли девицы в своих садах, раз в неделю их водили в церковь изучать Псалтырь под руководством монаха. И ничего тяжелее иголочки и пялец в руках девушки не держали. Бугай между тем стал заставлять Марию исполнять самую тяжёлую, грязную работу по дому. Она убирала хлев, жила на псарне, а чтобы совсем смирить её православное сердечко и устюжанам показать, кто они есть, Бугай сделал Марию своей наложницей. Осквернил её.
Устюжане в то время могли мириться с тем, что с них брали деньги, пушнину. Но то, что язычник взял в заложницу девушку, возмутило их до глубины души. Тем более что прошёл слух, будто князь Александр Невский призывает бить монголов. Это побудило горожан к решительным действиям. Они перебили приспешников баскака и пришли к его терему – убивать. И Бугай – этот жестокий воин, который прошёл с войной всю страну, убивал, мучил, – страшно испугался. Не смерти как таковой, а позора. Умереть на рогатине, как животное, – это было для монголов страшным унижением. Они полагали, что воин должен умирать в седле.
Что происходит дальше. Я иногда во время экскурсий спрашиваю девочек: как бы они поступили в этой ситуации на месте Марии? «Мы б его убили, этого Бугая, точно бы убили», – говорят они.
Мария же поступила совершенно иначе. Она сказала:
– Если ты отдашь мне своё сердце, я спасу тебя.
– Как же я, Мария, отдам тебе своё сердце? – удивился баскак.
– Прими таинство святого православного крещения, прилюдно покайся в грехах.
И Бугай, не ради веры в Бога, а из страха перед гнусной смертью принял крещение с именем Иоанн, покаялся при всех в своих прегрешениях и вступил в брак с Марией. Но под влиянием всех этих событий, под влиянием благодарности к жене, желания искренне понять, в какую же веру он перешёл, баскак начал меняться. Он осознал Устюг своей новой родиной, начал его расширять, обустраивать.
Как-то раз Иоанн отправился на охоту, где во сне увидел своего небесного покровителя – святого Иоанна Предтечу. Тот назвал себя и велел построить монастырь, указав место, угодное для этого Богу. Чудная, добрая, замечательная жена объяснила воину, что делать дальше. Так возникла наша Иоанно-Предтеченская обитель – первый монастырь в Устюге.
Незадолго до революции в ней побывал ещё один святой Иоанн – праведный батюшка Иоанн Кронштадтский. Его познакомили с монастырём, показали, как хорошо службы идут, какие девы благочестивые, какие богатые мастерские. Святой Иоанн всё это осмотрел с необъяснимой для сестёр печалью и сказал настоятельнице: «Вы знаете, я не вижу здесь монастыря в дальнейшем. Здесь будут трубы дымить». И действительно, после революции здесь была открыта щетинно-щёточная фабрика. Огромный собор частью разрушили, а в алтаре щипали конский волос.
Иоанн же и Мария, прожив счастливую жизнь, умерли в один день и были похоронены под спудом храма, возле которого мы сейчас стоим, – церкви Вознесения. Где именно, в какой его части – неизвестно.
После смерти супругов на их могиле начали совершаться чудеса; устюжане построили здесь часовню, а Иоанна и Марию стали почитать святыми. В 1648 году на средства купца Никифора Ревякина на месте часовни был возведён этот прекрасный храм. Посмотрите на его решётки – ни одной похожей на другую вы не найдёте... Видите, на одной из них чудная устюжская барышня, на другой птица – с выдумкой, с любовью это устюжане сделали...
Спасо-Преображенский монастырь
Лена ещё что-то пыталась рассказать, но поднявшийся ветер унёс её слова. Мы уселись в машину и отправились в путь. Проехали немного.
– Сейчас мы проезжаем чудное место, – сказала Лена. – Это Спасо-Преображенский женский монастырь. Он был основан в XV веке игуменьей Анисьей. Существовал 342 года, в середине XVII века был закрыт. Главный храм монастыря стал приходской церковью. Мой прадедушка – купец второй гильдии – был здесь старостой. Рядом – Сретенско-Преображенская церковь.
– Мы к ним приедем? – спрашиваю я.
– Обязательно.
...Выбираемся из машины.
– Посмотрите, какие изразцы, – говорит Лена, показывая на Спасо-Преображенский храм. – В каждом есть какая-то своя живинка. После революции здесь был размещён архив, благодаря этому церковь внутри почти не пострадала. Сохранились все иконы. Архивисты не пустили внутрь людей в кожанках и кепках, с оружием. Попросим, чтобы нас пустили. Попробуем, друзья, вдруг вам повезёт. Ведь вообще-то экскурсии сюда не пускают...
Нас пустили.
– Благодаря вот этим хрупким женщинам и их предшественницам всё удалось сохранить, – говорит Лена, показывая на сотрудниц архива. – Можно приложиться к иконам.
Образа словно вчера созданы. Под потолком написаны сцены Крещения Руси. Краски яркие, свежие.
– Здесь специально климат поддерживается? – спрашивает Игорь.
– Нет, всё естественно, – отвечает Лена.
– Даже паникадило сохранилось! – удивляется он.
– Господь хранит, – констатирует отец Варнава.
– Не поможете ли стол передвинуть, – обращается вдруг с просьбой одна из архивисток.
Здешние сотрудницы всё делают своими руками, хотя папки архивных дел бывают очень тяжелы. Но есть вещь, на которую они не решаются без мужчин уже много лет. В алтаре стоит большой, тяжёлый стол – когда-то он был престолом, на нём совершалось таинство Евхаристии. И прикасаться к нему имели право только представители сильного пола. Его давно нужно бы подвинуть в угол, но чувство благоговения перед святыней, хотя и бывшей, не позволяло это сделать женщинам, которые здесь работают. А поскольку мы в этом месте, по-видимому, первые за многие годы представители сильного пола, то, выслушав просьбу и помолившись, берёмся за тяжёлый стол и двигаем его.
– В этом монастыре доживали свои дни вдовы купцов, – рассказывает Лена. – Вновь замуж они не выходили и принимали постриг, особенно когда детей не было. А так как купцов в Устюге было много, то и насельниц хватало. Занимались они в основном вышиванием. Их работы хранятся сейчас во многих местах, в том числе в экспозиции русского прикладного искусства в московском Кремле. Покупали дорогие нити, бисер. Один из устюжских промыслов, канувших в лету, так же, как скань, – кузинское финифтяное искусство.
– Какие из промыслов уцелели? – интересуюсь я.
– До сих пор живёт и здравствует искусство черни по серебру. Есть московская школа, кубачинская и наша. Фабрика живёт, развивается, участвует в международных выставках.
Мы покидаем храм-архив со сложным чувством. С одной стороны, замечательно, что удалось сохранить церковь, с другой... Мне почему-то кажется, здесь никогда уже не будет совершаться литургия. С этими мыслями я иду вслед за Леной и нашими к Михайло-Архангельскому монастырю.
Камень преподобного Киприана
|
Михайло-Архангельский монастырь. По дороге к нему уже на территории обители вижу небольшой танк – неказистый, самодельный. Говорят, стоит с войны. Разглядываю его, не веря своим глазам. Такое чувство, что попал в параллельный мир, история которого отлична от нашей. В нашей реальности Устюгу не нужны танки, сделанные из подручных материалов.
Потом я понял, что здесь место вообще необычное.
– Монастырь был основан в XIII веке преподобным Киприаном, – поясняет Лена. – На этом месте располагалось семь озёр, огромные увалы, а ещё стоял камень, на котором язычники приносили свои жертвы. Святой Киприан оказался здесь не сразу. Богатый крестьянин из деревни Савкино, он отказался от своего имения, пришёл сюда и построил келейку. Был незлоблив, молился. И язычники потянулись к нему за советами. Но, конечно, сатана не желал уступать. Нам неизвестны подробности их брани со святым Киприаном, но обитель была названа в честь Михаила Архангела – победителя нечистых духов – не случайно.
С чего началась обитель? Святой Киприан Великоустюжский был человеком большого роста, огромной физической силы. Он свернул жертвенный камень и прокатил по кругу, обозначив будущие стены монастыря. А камень потом использовал вместо подушки, клал под голову перед сном. Спал немного, вечно трудился, был лёгок на подъём, когда где-то случалась беда. Вставал и очень быстро преодолевал десятки километров, за что его назвали крылатым. Однажды ему сказали, что его деревню вот-вот затопит. Он отправился туда, в Заречье, и отмолил её.
Постепенно вокруг него сложилась община, для которой он пёк огромные просфоры, сам молол муку для них на огромных жерновах. Муку эту, смолотую Киприаном, монахи потом столетиями смешивали с новой и продолжали выпекать просфоры. Конечно, её становилось всё меньше, но какие-то частицы дошли почти до наших дней, до момента закрытия обители. Кстати, быть игуменом в ней святой Киприан отказался. Так и оставался простым иноком, подвизавшись здесь шестьдесят лет.
Подходим к стене Владимирской надвратной церкви. На ней размытые останки фресок. Уже ничего не разобрать.
|
– Роспись умирает, – говорит Лена. – Поэтому, когда Путин сюда приезжал, его постыдились сюда привести, хотя место очень знаменательное. А ведь ещё десять лет назад вот эта роспись – моление устюжан преподобному Киприану – сияла своими чудными красками. Это было настоящее произведение искусства, а сейчас она полностью утеряна.
– Года три назад ещё можно было что-то разглядеть, – говорит Женя Суворов.
С отчаянием я смотрю на серую стену, не в силах до конца осознать сказанное. Десять лет назад эти росписи были живы. Хотя уже тогда поверх них местами были написаны пакостные слова, но можно было их отчистить. И живо было лицо преподобного, лица предков нынешних устюжан. Не понадобилось никаких богоборцев, чтобы лишиться памяти. Её убила апатия, погубило то безразличие, которое губит страну. Не на кого свалить. Сами во всём виноваты. Теряем Россию.
Диктофон записывает слова Лены Пакшиной:
– Кто будет охранять? Никому это не нужно, посиделки молодёжь здесь устраивает. В монастыре всё ещё размещается автотранспортный техникум.
Лена резко меняет тему, вновь возвращается к святому Киприану, показывая на один из храмов, среди которых мы стоим:
– Вот церковь Преполовения Пятидесятницы. Здесь похоронен был преподобный. Камень, с которым он всю жизнь не расставался, положили в изголовье его могилы. В 1918-м камень исчез, но потом его нашли в хранилище. Сейчас он выставлен в заповеднике. Туристы насквозь его просверлили; считается, камень помогает от зубной боли. В наши дни его закрыли стеклом.
Мы наконец дошли до Михайло-Архангельского собора. Крытая галерея соединяет его с трапезной, а дальше – церковь Введения Богородицы во храм.
– Этот чудный ансамбль в конце XVII века был, как и церковь Вознесения, построен на средства купца Никифора Ревякина, – рассказывает Лена. – Здесь же он и обрёл покой. Мечтал, что за него в церкви будут молиться до скончания века, но после революции некто Ян Кедров – страшный человек! – попросил Дзержинского отрыть здесь пересыльную тюрьму. Заключённых держали в храме, перед тем как отправить в Коми или в Архангельск. Бабушка рассказывала, как они сюда бегали, носили хлеб заключённым. Зэки называли тюрьму Архангелом, она считалась хорошим местом. Люди здесь почти не умирали. Дух монашеский, сохранявшийся в обители, давал им силы.
На обратном пути снова смотрю на танк.
– Привод у него от трактора, – поясняет Лена, – учили на нём будущих танкистов.
Он стоит среди мусора, явно никому не нужен, и в то же время выглядит так, будто ему не седьмой десяток, а совсем недавно сварганен. Зачем-то держит его святой Киприан под рукой. О чём-то предупреждает.
Панорама
|
И снова о грустном. Пока едем к набережной, Лена рассказывает:
– Церкви продолжают разрушаться по всему Устюгу. План города был принят Александром I в 1801 году. В 1762 году у нас было страшнейшее наводнение (после пожара зимой). Город был разрушен основательно, и тогда отправили в Петербург план, можно сказать, нового Устюга. Стали ждать ответа. Почти сорок лет он до нас шёл – так медленно работали канцелярии. Даже для той – прежней, неспешной – жизни это было многовато, успели смениться два поколения.
Согласно плану в городе появились три параллельно идущие улицы: Набережная, Успенская и Преображенская. Они начинались и заканчивались церквями, которых было до революции сорок да пять монастырей. Сейчас осталось 28 храма и 4 монастыря. Заезжай, живи. Но некому. Половина храмов принадлежит музею-заповеднику, за ними следят, но многие никому не нужны и постепенно разрушаются. Прекрасные церкви, но вряд ли им долго стоять.
Вспоминаю Вятский тракт, идущий от города в сторону Лузы и Лальска. Тысячи пустых домов – одна огромная, на десятки километров, вымершая деревня. Уходит прошлое – не удержать, не защитить. Что за новое иго мы переживаем, почему нет сил, воли жить? А может, всё не так плохо и мы просто приспосабливаемся к новым временам, собираемся с силами? Две вещи нам очень мешают: идеализация и демонизация прошлого. Приукрашивая его, мы впадаем в уныние: мол, никогда уже так хорошо не будет, всё мы растеряли, растратили, ложись да помирай. Демонизируя, тоже отчаиваемся: мол, никогда у нас хорошо не было, а значит, и не будет. А ведь Бог-то рядом. Просто нужно научиться слышать Его. И будет радость. Нам, православным, нужно это донести до всего народа. Самим быть радостными.
Выезжаем мы на Сухону, на прекрасную набережную. Перед глазами столь дивная панорама, украшенная храмами, что дух захватывает. Наверное, это одно из самых красивых мест на земле.
– В 1553 году, – говорит Лена, – когда Устюг ещё не был Великим, а был просто Устюгом, здесь причалил достаточно побитый, обшарпанный корабль английского мореплавателя Ричарда Ченслера. Привели его архангельские поморы. Ченслер был одним из руководителей флотилии, которую Англия направила для поиска водного пути в Индию. Три корабля отправились в путь: «Донна Эсперанса», «Донна Конфиденция» и «Эдуард Бонавентура». В Баренцовом море их разметало. Два корабля не пошли дальше Кольского полуострова, а третий, на котором плыл Ченслер, добрался до монастыря Николая Чудотворца – до того места, где позже вырос Северодвинск. Оттуда поморы помогли англичанам добраться до Устюга, а здесь устюжане переняли Ченслера и проводили к Иоанну Грозному.
Так был открыт Северный морской путь между Россией и Европой. Для Устюга это стало огромным событием, изменившим его судьбу. Возле Иоанно-Предтеческого монастыря выросла Немецкая слобода, начали греметь на всю Россию устюжские ярмарки: зимняя, в честь Николы Чудотворца, и летняя – Прокопьевская.
Мы стоим на берегу, ветер снова уносит Ленины слова, но кое-что удаётся расслышать.
– Вот храм Сергия Радонежского, с огромной иконой Спасителя на фасаде. А это – Димитрия Солунского, зимний, построен в XV веке в честь победы русского оружия на поле Куликовом. Богоявленский храм. Один из наших устюжских директоров предприятий подправил на нём кресты. Церковь Николы Гостинского. Три века её строили гости города. Приезжали, жертвовали копеечки. Первый этаж удалось поднять в XVII веке, второй – в XVIII, колокольню закончили в XIX. А вон церковь Вознесения, мы там были. Далее – Мироносицкая. И очень-очень далеко – церковь Симеона Столпника. Среди деревьев её не различишь, а зимой видно очень хорошо. Ильинская. Леонтьевская...
Левее посмотрите: музей в доме, который передал городу наш землепроходец Михаил Матвеевич Булдаков. Он был первым директором знаменитой Русско-Американской компании. Но это было вовсе не совместное предприятие. Просто компания владела изрядной частью Америки – Аляской. Булдаков передал Устюгу и дом, и огромный парк. Мы очень чтим его память. А нынешние «землепроходцы» ездят на заработки в Ханты-Мансийский округ. Сорок пять суток работают, столько же отдыхают.
– Лена, расскажите о кладе разбойничьем, – прошу я, смутно припоминая одну городскую легенду.
– Есть у нас такой мыс – Бык называется, потому что, если смотреть на него издалека, похож на голову быка. Там разбойники зарывали, по преданию, свои сокровища. А разбойников у нас много было. Интересные люди встречались в Устюге. С виду порядочный мужик, зело окладиста борода, косая сажень в плечах, ходит в церковь, причащается. А ночью на подводу и – разбойничать. Все дороги были оккупированы разбойничьими фамилиями – семьями.
Ещё здесь жили люди, которые умели ворожить, – колдуны. На стыке двух культур – православной и языческой – всегда появляется что-то такое. Иные вроде и православные, а к ним со всей страны ездят ворожить. До сих пор есть в Устюге такие. Святой Киприан вразумлял – не вразумил. И послал тогда нам Господь святого Прокопия Праведного. Вон церковь в его память, за рекой стоит на набережной.
– Мы сейчас вернёмся в центр – зайдём, – обещает Игорь.
– Родился святой Прокопий в немецком городе Любеке, – продолжает Лена. – Приехал он в Новгород 19-летним молодым человеком, весьма богатым. Но вдруг раздал всё, что имел, и стал подвизаться в молитве. Новгородцы его сразу зауважали, и, надо полагать, мог он стать видным деятелем на ниве церковной, но душа искала иного. Молодой человек попросил благословения у старца Варлаама удалиться в глушь, в Устюг. Пришёл сюда уже юродивым, с тремя кочергами в руках, и стал просить милостыню. И вскоре приметили люди, что у иных вполне благообразных горожан Прокопий денег не берёт. Протянет ему монету разбойник или колдун, а Прокопий руку отдёргивает, и падает денежка на землю...
Камень
Мы снова садимся в машину и с сожалением покидаем панораму. Впрочем, мне очень хочется увидеть камень, где сидел, бывало, святой Прокопий.
– А ночевал он в куче навоза, – рассказывает Лена. – Молился же обычно в Успенском соборе, там и отмолил город от каменной тучи.
– Читал об этом, – откликаюсь я. – Это были осколки метеорита, который пронёсся над Устюгом. Они действительно были раскалённые и вполне могли спалить и разрушить здесь всё дотла.
– После того как Прокопий спас своими молитвами Устюг от тучи, – продолжает наш милый экскурсовод, – отношение к нему не сильно переменилось. К сожалению, его так не чтили при жизни, как после смерти. Которая наступила вот при каких обстоятельствах. Святой уснул возле Архангельского монастыря и больше не проснулся. И, скрывая его тело, едва прикрытое рубищем, Богородица покрыла город снегом. Люди стали роптать, испугались, что вымерзнут их посевы, но снег не причинил вреда и вскоре растаял – повсюду, кроме одного места. Там, где лежал Прокопий, остался сугроб, в нём и нашли его дети.
Похоронили святого на том месте, где сейчас стоит Прокопьевский собор. Сначала построили там часовню в честь Бориса и Глеба. Но однажды наши воины пошли в составе армии Великого князя Ивана III в поход на Новгород и Прокопий им явился, пообещав, что вернутся живыми и с победой. Так и вышло, и тогда воины построили часовню в его честь. А в середине XVII века на средства купца Гусельникова возвели и храм.
Так как народ у нас очень почитал святого, власти в 30-е годы решили поднять его мощи и устроить над ними глумление. Бабушка моя тогда маленькая была. Видела, как двое солдат копали, и вдруг из-под земли вырвался голубой огонь, сияние. Я в детстве любила об этом послушать. Ещё бабушка рассказывала, как сбрасывали колокол по имени Варлаам. В этом больше преуспели.
– Проникающий был звон, начальство нервничало, – поясняет устюжанин отец Варнава.
– Да, звон был мощный, двурогие его ненавидели, – соглашается Лена. – Сбросили, но до судостроительного завода не было сил дотащить. Начали казнить его здесь. Вырыли яму огромную, положили туда колокол и стали его жечь. Раскаляли до неимоверной температуры, а потом охлаждали. И так несколько недель. Бабушка вспоминала: «Мы уши затыкали – невозможно было слушать, как Варлаам плакал и стонал». Такое творилось! Казнили не просто колокол, а душу Устюга...
– Вот и Успенский собор, быстро добрались, – улыбается Лена и продолжает рассказ: – Под спудом лежат епископы наши устюжские. А это Ивановская церковь, здесь погребён Иоанн Устюжский. Родом он из деревни Пухово. Ещё в детском возрасте стал юродивым. Было это в XV веке. Поступок его не поняли, с ужасом к нему отнеслись и даже в холодные ночи не пускали к себе ночевать. А однажды один из служителей храма сжалился, пустил мальчика. И увидел, как тот молится за всех своих обидчиков. При этом глаголет хорошо, нормальным языком, не как обычно. Обнаружив, что за ним наблюдают, Иоанн попросил не выдавать его, пока он жив. А после смерти начали совершаться чудеса на его могиле и по молитвам к нему. Так город со стыдом узнал, что проглядел ещё одного святого.
Тела их хранятся под спудом, но забыть о них Господь не даёт. Когда отец Ярослав Гнып начал восстанавливать Прокопьевский храм, рабочие повредили ломом место упокоения блаженного Прокопия. И такое благоухание разлилось...
Камень, который облюбовал в своё время праведник, я всё-таки повидал. Говорят, он принадлежал той каменной туче, которая по молитвам святого миновала город. Я представил, как миллионы лет он где-то там летел сквозь космос, чтобы упасть здесь, близ Устюга. Писатель-фантаст Кир Булычёв считал, что в мире нет второго такого места, где небо и земля были бы настолько близки друг другу. Он написал об этом цикл рассказов, которыми я зачитывался в отрочестве. Город Устюг там изображён под именем Великий Гусляр.
Лена
– На первый зубок дарили младенцу серебряную ложечку, у нас дома такие тоже хранятся, – делится Лена знаниями об устюжских обычаях. – На 16-летие преподносили либо финифть, либо чернь – колечки, серёжки.
Мы могли просто изъездить город на машине, с книжкой в руках, что-то восхищённо разглядывая и комментируя; многое бы узнали, потрогали руками, чему-то посмеялись бы, о чём-то вздохнули. И через месяц забыли бы обо всём, если бы не Лена. Город – это те немногие люди, или даже один человек, которые тебе не безразличны, тронули твоё сердце.
– Откуда пошла эта фамилия – Пакшина? – спрашиваю у Лены.
– Пакша – левая рука. Означает, что кто-то из моих предков был искусным леворуким умельцем, мог левой рукой делать то, что не всякий правша сделает.
Двадцать лет назад она закончила истфак Вологодского института. Там же, в Вологде, бабушка отвела её в кафедральный собор.
– Бабушка привела вас к вере? – уточняю я.
– Нет, – отвечает Лена. – Несчастная любовь, как же иначе. Я была такая экзальтированная, утончённая. Кофе вот так пила – мизинчик отодвигала. Кошмар. Но потом муж меня выправил. Он крестьянин, человек патриархальный. Вот и всё. Пятеро детей у нас. И никуда не денешься.
Лена смеётся. Но ей явно никуда и не хочется деваться ни от мужа, ни от деток.
– Как бы моя экскурсия закончена, – говорит она. – Напоследок хочу прочитать одно стихотворение – нашего забытого поэта, современника Фета. Звали его Николай Круглов.
Здесь почиют они, угодники святые,
Спасавшие не раз Святую Русь.
Казалось, рушились устои вековые
И неминуемо грозила нам беда.
Достоинствами их сильна земля родная
И чувствуется мне, когда я у мощей
Молюся небесам, колени преклоняя,
Что горю моему, мольбе души моей
Печальники земли в земных гробах внимают
И перед Господом небесных и земных
С моей молитвою свою соединяют,
Ветер треплет, уносит строфы. Не уверен, что всё расслышал верно. Подумал: почему именно так Лена закончила экскурсию? Словно поднявшись куда-то высоко над городом, над Русью. Туда, где наши молитвы – вятских, вологодских, рязанских – действительно соединяются.
После этой поездки я, закрыв глаза, много раз видел потом эту панораму – Прокопьевский и другие храмы, выстроившиеся почти в ряд вдоль Сухоны. Кто-то назвал этот город «тайной столицей невидимой Руси». Что-то в этом есть. Туда легко попасть, только каждый попадает в свой Устюг. Мой – только начал мне открываться.
Владимир ГРИГОРЯН
 | назад |
| вперед |  |
