РАЗВЕРСТЫЕ ВРАТА

«Познание Бога в мире – это первое движение ума, пробуждающегося от житейской суеты»
(английский ботаник Роберт Броун).

К маме зашла бывшая сотрудница по КБ Ася Мухаметдинова. По паспорту она – Айсидора (отец дал ей звучное имя), но оно к ней так и не привилось. Хотя в Тбилиси никого не удивишь Джульеттой, Изольдой, Ричардом или Робертом, даже Гулливер и Нельсон встречаются, но Айсидору публика не восприняла. Не сговариваясь переделали в Асю.

Разговорились о житье-бытье.

– Живу я хорошо, – рассказывала Ася не спеша, время от времени обводя нас светло-голубыми глазами. Вообще от всего её облика так и веяло спокойствием и миролюбием. – Всё у меня есть. На пенсии скучно. Вот и решила я заняться чем-нибудь полезным. У меня соседи – евреи, в «Рахамиме» работают, это такая еврейская благотворительная организация. Семьи у меня нет, племянники в России, а мне так хочется быть кому-то нужной. И я соседям предложила: «Дайте мне какую-нибудь лежачую старушку, я буду за ней смотреть. А зарплаты мне не надо». Они стали настаивать: «Возьмите хоть паёк. Нехорошо, мол, чужим трудом пользоваться. По нашей вере нельзя». Пришлось мне согласиться, чтоб их не обижать. А паёк дали такой – на две семьи хватит: консервы, крупы разные, макароны. Опять-таки, зачем мне столько? Да ещё меня у этой старушки кормят. Бабушке 85 лет. Очень интересная личность. Прямо душевное удовольствие получаю от общения. А ей, бедняжечке, слушателей не хватает...

– Одним словом, всё у меня хорошо, – с какой-то грустью подытожила Ася. – И пенсии мне хватает, недавно ещё и полис медицинский от мэрии дали. Единственно, чего не хватает, – очень хочется быть верующей.

Мы переглянулись.

– Что за проблема? Хотите – будьте.

– Э-э, не так всё просто, – устало отмахнулась Ася. – Во-первых, я атеистка. Отец у меня был военный, татарин, мать – русская. Нас троих так вырастили, что о Боге и не вспоминали. Послевоенное время было... Нашему сталинскому поколению трудно прийти к вере, когда всю жизнь внушалось, что ТАМ ничего нет... Я уж всё перепробовала. Начала с Александро-Невской церкви (в грузинскую смысла не было идти, я там ничего не пойму, хотя в Грузии всю жизнь прожила). Стала в очередь на исповедь. Смотрю, хоть народу много, но дело быстро идёт. Дошло до меня. Говорю священнику: «Помогите стать верующей». А он мне скороговоркой: «Вы крещёная?» Сам на часы посматривает. «Вроде да, – говорю, – бабушка в детстве тайком крестила, но даже креста не сохранилось». «Как ваше имя?» – спрашивает. «Айсидора», – отвечаю. Он только руками замахал: «Нету в православии такого имени! Идите к католикам». И – басом: «Следующий!»

Пошла я в костёл, благо на той же улице. Там – как в театре и, главное, скамеек много. Дождалась я падре. Тот послушал мою историю, спросил про национальность. «В советском паспорте, – объясняю, – я татаркой записана, а в грузинском на том месте у меня прочерк стоит».

Он брови поднял: «О-о, на данном этапе вам креститься надо. Иначе по мусульманским законам всякий, рождённый от мусульманина, принадлежит их вере». И не поленился, стал мне подробно объяснять, что надо выучить наизусть к крещению, да какой крест подготовить (ни в коем случае не спутать с православным), да в какую сторону креститься. Я его слушала-слушала и поняла, что совсем запуталась. Дожила до 70 лет и не знала, что есть разные «Символы веры», да ещё столько разных сложностей. Попрощалась я с падре и пошла домой всё это переваривать.

Навстречу мне иеговисты – молодые ребята с брошюрками. Истинного Бога проповедуют. Поговорили мы этак с часик. Всё у них хорошо, культурно, современно. Только в толк не возьму. Как это: христиане, а крест нельзя носить? Он, дескать, орудие убийства. Опять непонятно.

До мечети только я не дошла в своих поисках. У меня ислам с терроризмом ассоциируется. А я курицу сама зарезать не могу.

Евреи, узнав о моей дилемме, стали к себе зазывать: «Примите иудаизм». Я им объясняю: «Вы не обижайтесь, вы очень хорошие, но мне какого-то простого Бога надо, а у вас одни запреты и всё по расписанию». Они мне предложили на курсы иврита ходить для «просветления ума». Вот и хожу по субботам, развиваюсь. Познавательно, конечно, но к цели я своей так и не приблизилась.

Иногда я думаю: может, оставить всё, как есть? Прожила я 70 лет без Бога и, честно сказать, неплохо прожила, со всеми в мире. Хоть и небогато, но и без особых потрясений.

Читала я недавно статистику в одной газетке. Оказывается, в мире атеистов – таких, как я – всего три процента, а остальное население Земли – верующие (кто во что, разумеется). Только вот как это понять: столько верующих, а зла вокруг меньше не становится?

Вопрос Аси был риторического характера, и отвечать на него никто и не пытался.

Помолчав, Ася грустно закончила рассказ о своём «хождении в веру»:

– Иногда потихоньку, чтоб тот сердитый священник не заметил, захожу в Александро-Невскую церковь (больше всего меня туда тянет) и свечки ставлю. Прошу одно и то же: «Господи, дай мне веру!»

28-летний Гурам сам пришёл в редакцию.

– ...Мне было 6 лет, когда погиб отец. Ехали мы на своей машине из Зестафони. Водитель встречной легковушки на повороте не удержал руль, врезался в нас, и мы упали с 20-метровой высоты в реку. Я и мать не пострадали, а отец ударился головой и через несколько дней скончался. Всю трагедию случившегося я осознал, когда вскоре после этого мать привела меня в какое-то учреждение, во дворе которого бегали дети моего возраста. Мама сказала, что я должен здесь остаться, а она на время уйдёт. Со мной случилась истерика, я обхватил её колени, визжал и умолял её забрать меня с собой. В конце концов я заснул у неё на груди. Что случилось потом, вы, наверное, поняли. Проснувшись один, я плакал до тех пор, пока одна из воспитательниц не сказала: «Мама ушла. Я уверена, что она по тебе очень скучает, но не помнит дорогу назад. Ты должен найти её». «Как?» – я весь превратился в слух. «Ты должен вырасти! – сказала она с улыбкой. – Если будешь слушаться, быстро вырастешь, и мы вместе найдём эту дорогу!» – она снова улыбнулась и прижала меня к груди.

Больше я не отходил от неё ни на шаг.

Не поверите, но эта женщина сделала для меня больше, чем мать...

Отец мой был боксёром, и его данные передались мне. В 12 лет я уже выходил на соревнования. Натела, как звали ту воспитательницу, платила за все мои спортивные занятия из своей мизерной зарплаты. Она была моим самым верным болельщиком.

– Маму после расставания вы так и не видели?

– Нет, она ни разу не пришла. Наверное, побоялась растить ребёнка одна и по-другому устроила свою жизнь. Так или иначе, Натела заставила забыть меня эту боль. Хотя в 13 лет я снова потерял самого дорогого мне человека – Нателу сократили, а вместо неё вскоре приняли настоящего жандарма. После этого я дважды убегал из интерната, нашёл дом Нателы, но в итоге меня вернули назад.

– Если она вас так любила, почему не усыновила?

– Хотела, но муж запретил. Натела была замужем за вдовцом с тремя детьми. И, по мнению мужа, должна была всю энергию и силы отдать этим детям. Кто я был для него – мальчишка, сбежавший из интерната?

После этого многое произошло. Биография одного человека не вместит всего. В 17 лет я начал уличную жизнь, дважды чудом избежал тюрьмы. В конце концов попал туда, где место таким, как я.

– Куда?

– В спецназ. Один знакомый повёл. Собеседование проводили несколько человек. Интересные вопросы задавали. Например: «В критической ситуации можешь убить отца?» Я ответил: «Отец уже умер, а мать с удовольствием отправлю на тот свет». «В Бога веришь?» – «После смерти отца забыл о Нём». Один, очкастый, сказал тогда: «Знаешь, кто ты? Ничтожество, ноль, кончишь свою жизнь где-нибудь в канализации. Но у тебя есть выбор: достойно служить нашему государству».

– Что именно вы должны были делать?

– Обо всём не расскажешь. Я участвовал во многих сложных операциях. И много на мне грехов висит. Может, те люди и были виноваты, но всё равно очень тяжело потом осознавать, что именно твоя пуля пробила кому-то лоб. Начальство нам внушало, что думать об этом не наше дело... Я стал роботом. Ничего у меня внутри не болело, никого не было жалко. Просто делал, что приказывали. Как-то в Тбилиси политическая обстановка очень осложнилась. Нам дали приказ разогнать многочисленный митинг. Маска, которую надевают спецназовцы, имеет отвратительное свойство – прячет твоё лицо, и не достигают до тебя крики других людей.

– Это очень похоже на самооправдание.

– Нет, я очень сожалею о том, что делал. Нет оправдания тем, кто идёт против своего народа. Я хочу рассказать о том, что было в тот день. Во время разгона митинга мне на пути попался человек, он пытался сопротивляться. Я ударил его дубинкой. Он упал. Его прикрыла свои телом какая-то женщина. Я был в ярости и несколько раз ударил её по голове, рассёк ей щеку, и всё лицо её залила кровь. Я увидел только её глаза. Пожилая женщина посмотрела на меня и вскрикнула. Я её тут же узнал и испугался сам себя: это была Натела, моя вторая мать! В ту минуту я был животным, готовым на убийство. Я бросил дубинку и побежал. На проспекте меня сбила полицейская машина. Меня подбросило в воздух. При падении я повредил позвоночник и ходить теперь почти не могу... Но я пришёл сюда не для того, чтобы вызвать чьё-то сочувствие. Часто говорят, что интернатовцами укомплектовывают спецназ. Я не потерял лицо человека в интернате – наоборот, найденная там любовь меня спасла. И потому прошу прощения у всех за всё, что сделал.