КОМПРОМИСС

Непридуманная история из недавнего прошлого

Полковник Васин приехал на фронт
Со своей молодой женой...
(группа «Аквариум»)

Тяжёл и смутен был год 1989-й, но ещё тяжелее и смутнее был следующий за ним год, 1990-й. Зимой героический советский спецназ под немеркнущими глазками западных видеокамер взял штурмом телебашню в Вильнюсе. Но сама империя уже напоминала надломленную Вавилонскую башню. Бог, глядя на суетность и гордость людей, вновь разделил народы, они перестали понимать друг друга и усилили вражду между собою. Государство, в котором родился и прожил недолгую пока – двадцатичетырёхлетнюю – жизнь выпускник факультета журналистики Ленинградского государственного университета имени А. А. Жданова Василий Воронин, натолкнувшись на невидимый айсберг, страшно накренилось и дало течь.

Василий Воронин без прописки, определённых занятий и перспектив болтался в замёрзшей и озлобленной Северной столице. В любой момент дамоклов меч в виде шальной пули рэкетира, резинового милицейского «демократизатора» или, что наиболее страшно, пустого кармана готов был обрушиться на его светлую неприкаянную голову. Какой-либо жизненной катастрофы ему удавалось избежать только чудом. И этим чудом Воронин считал таинство крещения, которое он принял по совету одного из своих приятелей канувшей в Лету осенью.

Василий Воронин после крещения стал самым настоящим неофитом. Читал исключительно православную литературу (остальную изучал как вражескую), во всех житейских мелочах видел сияние неземного Фаворского света, был озабочен спасением России и со дня на день ждал конца света. На работу Воронина не принимали, потому что у него не было прописки и опыта. Друзья, видя, что изменчивая питерская удача совсем перестала ему светить, занимали безопасную дистанцию. Девушки не проявляли к тощему кошельку и побитому жизнью прикиду Воронина никакого интереса.

И тут судьба дала ему шанс.

Однажды, бесцельно слоняясь по коридорам своей серой и унылой альма-матер, он увидел на доске деканата объявление, что в газету «Всеволожский коммунист» срочно требуется корреспондент. Жильё предоставляется. Воронин подошёл к факультетскому телефону-автомату и дрожащим от волнения пальцем набрал номер.

Ранним сырым утром Воронин отправился на Финляндский вокзал. Совесть потихоньку царапала душу: «Ты же верующий человек, а идёшь устраиваться на работу к коммунистам. Хорошо это?» – «Но они – единственная сила, которая может сохранить целостность государства. Они стали патриотами. И потом, среди них много верующих. Надо пойти на компромисс». – «Нет, что-то не так. Ты всегда был против их идей. А сейчас продался за чечевичную похлёбку, квартиру, положение. Эх! Ещё Советский Союз с его перманентным ГУЛАГом возлюбил». – «Да, продался, да, за чечевичную. Демократы-то не зовут. И сами они продажные, и Родину предали... Что же, в Среднюю Азию, к этим нерусям возвращаться?» (Василий успел уже поработать журналистом там, в Средней – «очень средней», как он выражался – Азии и не слишком любил вспоминать этот период своей жизни.)

*    *    *

На платформе его ждал молодой партиец, с которым была достигнута предварительная договорённость о встрече. После пятиминутного собеседования Воронин понял, что это клоп-говорун. То есть человек, положение которого в структуре партии обусловлено тем, что он мог сколь угодно долго разговаривать на разные темы. Больше ничего не умел и не должен был уметь.

Из беседы с ним Воронин узнал о пенсионере Степаныче, который был «мотором» создания новой партийной газеты в городе (старые уже захапали «дерьмократы»). Степаныч за месяц сгорел от рака.

«Промыслительно, – про себя отметил Воронин. – Теперь мне предстоит занять его место».

Клоп-говорун рассказывал много и ни о чём, периодически заглядывая Василию в глаза.

«Читает тайные знаки на сетчатке. Сейчас раскусит моё диссидентское прошлое – и прощай работа и жильё... Эх! – подумал Воронин. – Впрочем, куда ему...»

Они подошли к пятиэтажке, на втором этаже которой, в обычной однокомнатной хрущобе, вольготно расположилась редакция «Всеволожского коммуниста». Здесь их встретил функционер лет сорока в стандартной райкомовской форме (тёмно-синий костюм, галстук, идеальное бритьё).

– Иванов, – представился он, – Иван Сергеевич. Координатор движения. Поживёте пока в нашем профилактории. Правда, его со дня на день должны отнять. Борьба с привилегиями, понимаешь. Но вам-то всё равно жить негде, как я понял? Насчёт прописки подумаем. Это сейчас сделать трудно. Рушатся партийные связи.

Посреди пространного частного сектора г. Всеволожска Воронин с трудом отыскал профилакторий. Женщина-администратор прочла записку Иванова:

– У нас теперь посуточная оплата. Вы сколько будете жить?

– Трое суток.

– С вас 30 рублей.

В кармане у Воронина было 20. И это были последние деньги. Ни Иванов, ни говорун не сказали, что придётся платить за постой.

– Партия заплатит за всё, – уверенно сказал Воронин.

Девица стала звонить кому-то в райком. Там сказали, что пусть он, Воронин, оплатит за сутки. Завтра Курбан-Заде найдёт спонсора на Выборгском кораблестроительном. Там, несмотря на указ, сохранили местную парторганизацию. Товарищи должны помочь.

Воронина проводили в комнату. Убранство её было аскетичным. Стол с графином в центре. По бокам, вдоль стен, две пружинистые кровати. Жёлтые тумбочки в изголовье. Горничная, положив бельё, тихо скрылась.

В окно красным кумачом светил закат. В его косых лучах Воронин представил себя полковником, принявшим свежую часть. Все вокруг смотрят на него с надеждой и непоколебимой верой. Завтра он, Василий Воронин, выйдет на плац в окружении майоров и будет осматривать войска, которым под чёрными и красными флагами надлежит выжечь со Святой Земли заразу.

Воронин поставил на свою тумбочку картонную иконку и стал молиться.

Рано утром он ехал в питерской электричке, а спустя неделю, на второй полке поезда, – в Среднюю Азию. По дороге Воронин читал Послания Апостола Павла, в которых не понимал ровным счётом ничего, но сами буквы в его тёмных неофитских глазах выглядели как чистое золото.

Так по жизни он партийным человеком и не стал – избегал и «правых», и «левых». Считает, что Бог уберёг. И тот политический говорун, чьи слова оказались пустыми.