КИЧМЕНГСКИЙ ГРАЖДАНИН

В наше время редко по телевизору, из выступлений политиков, вы услышите «русский народ». И сами русские люди словно бы стали стесняться этого словосочетания: «Ну, если подумать, какой же мы теперь народ? Городское да сельское население, просто россияне». Да, слово «народ» ко многому обязывает – это же не просто надо принадлежать какому-то роду, а быть носителем его идеалов, сознавать их и передавать из поколения в поколение. Иными словами, беречь свой род и память о предках, судьбы которых неотделимы от общей русской судьбы. Встреча с человеком, который по праву может сказать «я – русский народ», многое дала мне для понимания этого. Собственно, это были две встречи, с разницей во времени.

Года два назад в Кичменгском Городке Вологодской области встречались мы со священником, который до принятия сана работал директором местного краеведческого музея (Свой батюшка, «Вера», № 624). Отец Сергий рассказал об истории Городка, о замечательных людях, пастырях, которые служили в этом крае. И в разговоре упомянул, что потомок древнего священнического рода живёт и сейчас здесь. Он как бы уже москвич, профессор медицины, но, выйдя на пенсию, фактически вернулся в отчий дом – больше времени проводит в Городке, чем в столице. «Человек уже пожилой, 1926 года рождения, фронтовик, но нам бы его энергию! – так рекомендовал батюшка Владимира Анатольевича Наволоцкого. – Почётный гражданин Городка, он много лет собирает сведения для составления не только своей родословной, но и других жителей района. И фильмы снимает, и книги пишет...»

Дом Наволоцких нашёл я без труда. Как и описывали, он с мезонином, с большим арочным балконом и белоснежными наличниками. На стук дверь открыл сам хозяин. Если бы заранее не сказали, ни за что бы не догадался, что ему 84 года: осанистый, крепкий мужчина. Правда, замечаю, на палочку опирается.

– На костыль мой не смотрите, – махнул рукой ветеран, – просто производственная травма. Дом разбирали, переносили, и вот угораздило. Недавно только гипс с ноги сняли... Галя! К нам гости!

Знакомлюсь и с хозяйкой Галиной Ильиничной. Она стала готовить ужин, а Владимир Анатольевич повёл дом показывать.

– А зачем вы дом переносили? – спрашиваю.

– Он раньше почти у самой дороги стоял. За 105 лет уровень дороги поднялся, а дом на пять брёвен вниз ушёл. Решили отодвинуть, и вот с прошлогоднего ноября на новом месте обживаемся... Печку русскую модернизировали, теперь она водяное отопление обеспечивает. Умывальник есть с горячей водой. А в остальном всё восстановили, как было при моей маме, Александре Симоновне. Даже мебель не меняли...

Входим в горницу, и хозяин показывает на венские стулья с витыми ножками:

– Их мама купила в 1916 году, с первой своей зарплаты. Она тогда закончила Никольскую учительскую гимназию и стала учительницей земского училища в деревне Загарье. Но стулья – мелочь. С той получки мама купила ещё корову – за пять рублей. А знаете, какая зарплата у неё была? 16 рублей! Для сравнения: её отец, который служил рядом в Шонге и был настоятелем огромного прихода с шестью с половиной тысячью прихожан, получал 13 рублей 90 копеек. Девчонка 19 лет и заслуженный протоиерей. Вот как в Российской империи ценили труд Учителя. Корова маме не нужна была, это бабушка заставила купить. Мама купила ещё и сепаратор и на больших переменах поила сливками своих учеников.

Это до революции было. А потом жили мы довольно бедно – после того как лишились отца. И мебель новую не покупали, на этих стульях сидели 80 лет. В детстве играли с ними в лошадки – скакали на них. И посмотрите: ножки не шатаются, ни одна деревянная заклёпка не выпала. И знак фирмы сохранился с датой – «Sonet», 1897 год.

– А где было куплено, в Вологде?

– Почему в Вологде? Здесь же, в Кичменгском Городке. Вот говорят «лапотная Россия», но сельский житель Российской империи в своей волости мог купить всё, что требовалось. А вот комод 1895 года, из берёзы. Уже не венский, а наш, русский. Но тоже – вечный. А этот старый мамин столик лежал в дровянике, сжечь собирались. Я его сколотил гвоздями, покрыл лаком, так что соседи заинтересовались: «Где вы такой стол купили?»

Владимир Анатольевич смеётся, а я удивляюсь, сколь много могут рассказать обыкновенные домашние вещи. Показывая дом, хозяин довёл до своего рабочего кабинета, шутливо отрекомендовав: «Вот и моя берлога». Книжная полка, два компьютера, один из которых включён (видно, что своим посещением оторвал от работы). На экране – фотоколлаж из какой-то дореволюционной газеты. «Эту газету на чердаке нашёл, – слышу пояснение, – в неё выкройка одежды была завёрнута. Развернул, а там воззвание Верховного Главнокомандующего Генерала-адъютанта Николая по поводу начала войны. И дата – 5 августа 1914 года».

Удивительно! Ветеран войны, которому за 80, а сам оцифровал на сканере документ ушедшей эпохи, сам его в компьютере обработал, в Фотошопе. У нас из молодёжи-то не всякий таким графическим редактором пользоваться умеет, а тут – пенсионер! А ещё, как я понял, Владимир Анатольевич сам фильмы снимает и сам же их монтирует, озвучивает.

Экскурсия по дому закончилась. Останавливаюсь перед двумя фотографиями. Парад Победы на Красной площади, среди его участников узнаю Владимира Анатольевича – в полковничьей форме. Рядом снимок также с военными, одни генералы...

– Это с нынешнего парада, – поясняет ветеран. – А на втором снимке – делегация генералов из Вологодского землячества в Москве. Накануне Дня Победы они приезжали в Вологду по приглашению губернатора на праздник и открытие памятников маршалу Коневу и дважды герою СССР лётчику-истребителю Клубову.

– Неужели в одном землячестве столько генералов? – удивляюсь.

– Так оно у нас большое, пятьсот человек. Вот смотрите, какие земляки наши. Бывший начальник Генерального штаба Юрий Николаевич Балуевский – отец его родом из нашего кичменгско-городецкого села Сараево, а сам он вырос в Кириллове. Это начальник... в общем, из разведки генерал. А вот адмирал Игорь Николаевич Петров, профессор академии, он тоже из разведки. Это генерал-полковник Бронислав Александрович Омеличев. Этот – генерал-полковник Алексей Арсентьевич Демидов, бывший командующий Южной группы войск. В общем, все они вологодские, из разных деревень и городков... Земля наша всегда была богата на таланты. И вот что интересно. Занимаясь изучением родословных наших земляков, заметил я, как из поколения в поколение передаётся здоровое начало, как всё вырастает из одного корня. Жаль только, что предвоенные репрессии, а потом и война подрубили корни. Эх, сколько русских людей не родилось на свет из-за этого...

– Мне отец Сергий говорил, что вашего отца в 30-е годы расстреляли и что вообще здесь словно катком террор прокатился. Вы помните то время? – прошу рассказать Владимира Анатольевича.

– Что-то сам помню, но больше по документам и воспоминаниям знаю... Тогда уж с самого начала надо.

– Вы, наверное, слышали про секретный приказ Ежова № 00447? – начал рассказ Владимир Анатольевич. – Назывался он так: «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». По нему за четыре месяца должны были репрессировать 269 тысяч человек, из которых 76 тысяч – расстрелять. Такая разнарядка... С августа 1937 года по ноябрь 1938 года в различных регионах СССР было расстреляно 390 тысяч человек и 380 тысяч отправлено в лагеря. То есть «квоты» местные чекисты перевыполнили в несколько раз!

В то время родители мои были учителями, честно служили Родине, отдавая всё своё время детям. Папа преподавал физику в нашей городецкой школе, маму тоже в эту школу перевели из деревни, ещё в 1920 году. После жёсткой аттестации (из священнического рода!) ей присвоили «высокое звание» ШКРАБ, или ШКОЛЬРАБ, – школьный работник. Слово же «учитель» было изъято из употребления. Хотя старая культура преподавания осталась... Вот я вам раритет покажу…

Владимир Анатольевич достал с полки старую потёртую книгу:

– Это записная книжка-календарь учителя на 1926–1927 годы. Её маме подарила Надежда Константиновна Крупская, когда она ездила в Москву на первый учительский съезд. Вот в книжке список учащихся, расписание уроков, учёт по комплексу, учёт работы, корреспондентская работа, «приход» и «расход»... Школьной работы было много, вдобавок на учителей взваливали всякие нагрузки: ходить по деревням и разъяснять декреты советской власти, по вечерам учить грамоте взрослых крестьян, организовывать художественную самодеятельность, участвовать в различных переписях. На учителях тогда многое держалось... Но власти на это не посмотрели.

Когда сталинские репрессии докатились до нас, папа, которому было тогда 36 лет, исполнял обязанности председателя роно нашего Кичменгского района. Арестовали, а потом расстреляли и его, и других директоров школ района. Также были репрессированы многие учителя мужского пола.

– А сколько вам тогда было?

– Десять лет. Конечно, многого я не понимал, но ту атмосферу, что царила во взрослом мире, в нашей семье, чувствовал. В районе арестовывали всех толковых и деятельных. Расстреляли секретаря райкома Пономарёва, председателя райисполкома Рюмина Ивана Михайловича, который ездил на съезд в Москву и принимал там Конституцию СССР, о чём у нас в школе выступал. Он был как Киров, в гимнастёрке с ремнём, народ его любил. Затем расстреляли почти всю интеллигенцию села. Вот по этой дороге, что из нашего окошка видна, в Устюг каждую субботу водили арестантов большими партиями. Мой дедушка, священник Симон Ипполитович Кузнецов, тоже среди них был. Рассказывают, уже перед самым Устюгом старый протоиерей не выдержал, упал от усталости, так его прикладом подгоняли, ещё и штыком прокололи. По линии мамы, в девичестве Кузнецовой, из её родственников-священников 14 человек было расстреляно.

Однажды я запросил Дела папы и дедушки. Аресты и допросы священников в нашем районе производил сотрудник НКВД капитан А. Х. Кайфман. Ох как он свирепствовал тут, особенно священнослужителей ненавидел. По его приказу одному батюшке верёвку на шею накинули и из села Олятово 70 километров тащили за телегой до Кичменгского Городка... А справки на арест подписывал замначальника НКВД Архангельской области – мы тогда в неё входили – капитан Райнберг, а распоряжение на арест отдавал комиссар III ранга Б. А. Бак.

Старый фронтовик замолчал, видно, тяжело всё это вспоминать. Поставив календарь учителя обратно на полку, достал ещё две книги:

– Вот эта книжка папина, он получил её в награду 14 сентября 1913 года, когда закончил второй класс. Здесь подписано: «Ученику 5-го отделения Кичменгского Городецкого двухклассного училища Наволоцкому Анатолию в награду за отличие в поведении, прилежании и успехи». И как думаете, что 10-летнему деревенскому пареньку могли тогда вручить?

– Приключения Фенимора Купера?

– Нет. «Жизнеописание Михаила Ломоносова». Академическое издание. Такой уровень культуры пытались воспитать в народе. А вот эту, – Владимир Анатольевич показал обложку второй книги, – у нас при обыске арестовали как контрреволюционную литературу.

Смотрю… и глазам не верю: «Путешествие из Петербурга в Москву», автор А. Н. Радищев.

– Как же так? – не понимаю. – Радищева за эту книгу при царице Екатерине в острог сослали. Там же против крепостного права!

– А вот это и показывает, кто на местах репрессии проводил. Совершенно безграмотные. Увидели: 1906 года издания – контра, значит! И Радищев вновь попал в застенки, уже в НКВД. Потом книгу маме вернули, передал начальник нашего местного НКВД Степанов через свою дочку, она у мамы ученицей была. И ещё расспрашивал её после ареста моего отца: «Как вела себя на уроке Александра Симоновна?» – «Нормально». – «Она ревела?» – «Нет. А что такое?» – «Да ничего...» Девочка ничего не поняла и потом этот диалог маме передала. А мама и вправду стойко держалась... Что ж остаётся? Тёмные люди. Вот у директора школы Контиевского в селе Захарово тоже обыск был, и среди прочего изъяли «антисоветскую» книжку – «10 дней, которые потрясли мир».

– Джона Рида? Так он же восхвалял советскую республику!

– Я же говорю – тёмные люди. Посмотрели: иностранная фамилия, шпион какой-то. А моему отцу среди прочих обвинений вменили и то, что вслух произнёс такое: «Выдь на Волгу: чей стон раздаётся над великой русской рекой?» А это он просто стихотворение Некрасова декламировал. Он всего Некрасова и Лермонтова наизусть знал, был сельским интеллигентом.

Прежде чем расспрашивать о работе над родословными, попросил я Владимира Александровича рассказать о себе:

– Вы ведь полковник медицинской службы? А почему в медицину пошли?

– Так уж судьба сложилась. В детстве думал стать авиаконструктором. В 38-м году в пионерском лагере в Тотьме моя модель планера взяла первое место по области. Планер я из бамбука и папиросной бумаги построил. Получил за это премию – книгу «К вопросам ленинизма» Сталина. Это в возрасте 11 лет! – профессор медицины смеётся. – Лучше бы про Михайло Ломоносова подарили, как моему отцу в 10 лет.

В те времена вся страна готовилась к защите Родины. Был у меня друг, Володя Шашерин, вдвоём мы единственные в классе имели все четыре значка: «Готов к труду и обороне», «Ворошиловский стрелок», «Готов к санитарной обороне» и «Готов к ВПХО» – к противовоздушной и противохимической обороне. Даже каждый по отдельности значок получить очень трудно, ну а мы оказались «полными кавалерами». В общем, боевые такие ребята. И в самом начале войны, в 41-м, мы с Володей поступили в Устюжский речной техникум, всю навигацию 42-го года работали штурвальными на одном буксире. Это была судовая практика, которая на самом деле оказалась взрослой работой. На буксире с баржами ходили много раз и в Сыктывкар, и в Архангельск, который часто бомбили. Там во время бомбёжки немцами впервые столкнулись с кошмарами войны – на наших глазах госпиталь разрушили, и мы помогали вытаскивать из огня раненых. Когда вернулись в Устюг, учёбу продолжить не удалось: осенью старшекурсников отправили на фронт, а нас, 16-летних, вернули в 9-й класс школы. Впрочем, вскоре и до нас очередь дошла....

В 43-м положение на фронтах сложилось очень тяжёлое, и Ставка Верховного дала команду закрыть фронт школьниками. В октябре по приказу № 4322 призвали всех школьников, кому исполнилось 17 лет. Давайте я вам снимок покажу... Это я сфотографировал весь наш 10-й класс перед призывом. И вот этих ребят, которые в выпускном классе проучились только один месяц, отправили на войну. Надо сказать, весной следующего года нам, как и положено, выписали аттестаты об окончании школы – но уже заочно, родителям их передали.

– Для вас война как началась?

– Получили повестки, в которых было указано взять с собой продуктов на 10 суток. А где их взять? Хлеба полагалось по 200 граммов на человека, больше ничего не давали. Хотя летом школьники с учителями бесплатно работали в колхозе от зари до зари. И вот нам, уходящим в армию, колхоз дал по пять килограммов зерна, которые я растёр камнями до крупы. Мама испекла из неё лепёшки, засушила, с этим и пошёл в армию. 150 километров шли мы до станции пешком. Помню, стоял мороз, а на мне старая фуфайка и красноармейский шлём, подаренный в детстве ещё. Оттуда повезли на север, на Карельский фронт. В дорогу выдали солёную треску и сухари. Ехали долго, ни воды, ни кружек не было, поэтому треску заедали снегом. Когда высадились из вагонов, то до части был ещё марш в 10 километров. 12 декабря – принятие присяги. Вот, смотрите, карточка... В строю стоят все мои одноклассники, крайний слева – это друг Володя.

– А на переднем плане вы присягу читаете? Профессионально снято.

– Перед присягой пришёл корреспондент делать репортаж для фронтовой газеты. Выбрали меня, дали хорошую шинель, сняв с какого-то сержанта и срочно погоны перешив. Шапку дали получше, а то у нас бэушные были, некоторые даже простреленные пулями. Обмундирования не хватало. Но страна воевала, била немца. Потом замполит дал мне эту карточку, поставив на неё печать, и я её маме послал. Она сохранила.

После принятия присяги нас определили в части, которые защищали полярные конвои союзников. Служили в Архангельске, затем в Мурманске – под страшными бомбёжками разгружали корабли, охраняли грузы. Всего, если знаете историю, с конвоями прибыло восемьсот с лишним судов. Разгрузка шла круглосуточно. Эта помощь помогла нам одержать победу. Потом я воевал в частях Карельского фронта, освобождали Заполярье, дошёл до Норвегии. Был командиром отделения, затем замкомвзвода и одновременно внештатным санитарным инструктором.

– Получается, вы уже на фронте медиком стали? – продолжаю расспрашивать.

– Всерьёз заняться медициной я решил после войны, по совету дивизионного врача. К поступлению в академию готовился целый месяц – в Мурманске весной была ещё полярная ночь, и вот при коптилке по записям, которые мне прислали девочки, четыре предмета выучил. А конкурс в военно-медицинскую академию оказался огромный – 24 человека на место. И всё военные, даже полковники были среди поступавших. Так что большой надежды я не имел, думаю: ладно, хоть посмотрю Ленинград. Ну и посмотрел: поначалу нас, молодых абитуриентов, посылали завалы в Ленинграде разбирать, потом уголь по ночам разгружать.

На мандатной комиссии было страшновато... Я же «сын врага народа», а там, на комиссии, в прокуренной комнате сидят генералы – документы и, наверное, досье наши смотрят. Запомнил на всю жизнь: мы маемся в коридоре, и вдруг напольные часы: бум-бум-бум... – 12 часов ночи. И тут крик: «Наволоцкий, заходи!»

Зашёл я, встал по стойке смирно. На ногах у меня были не обмотки, как у многих в ту пору, а сапоги, которые мне один боец, бывший сапожник с Украины, сшил из плащ-палатки. Я их начистил гуталином, и они выглядели как настоящие. Меня потом ругал за это начальник курса: «Наволоцкий, по штату тебе положено в яловых сапогах ходить, а ты в хромовых». – «Какие хромовые? Это из брезента». Сейчас трудно представить, в какой разрухе после войны страна была, ничего не хватало... И вот осмотрела меня комиссия с ног до головы, поступил вопрос: «Ваш отец – враг народа?» Прямо так в лоб. «Да, он арестован в 1937 году». – «У вас есть с ним связь?» – «Связи нет». – «Как вы к нему относитесь?» Как тут отвечать... Говорю: «Я ничего не знаю об отце. Моя мама, учительница, сказала нам: "Если бы точно знать, что ваш отец изменил Родине, то мы бы от него отказались. Но мы ничего не знаем". И я до сих пор не знаю». Вот так ответил. Наступило гробовое молчание. Какой-то генерал вдруг строго так спросил: «А почему у вас нет орденов?» Я молчу. А другой генерал: «Ха-ха, полу-учит ещё ордена!» Затем последовала команда: «Можете быть свободными». Поворачиваюсь по-строевому – и на выход. Думаю: «Ну ладно, не приняли так не приняли».

Наутро я проснулся и сразу пошёл в Эрмитаж. Все эти дни мы работали, а тут хоть напоследок в музее побываю. Ходил там до самого вечера голодный, ни воды, ни хлеба, – под конец уже шатался. Пришёл в казарму, уснул. Ночью опять подняли разгружать уголь.

В конце концов сдал я все четыре вступительных экзамена на «отлично». Позже, когда на третьем курсе присваивали офицерское звание, одна проблема возникла. Кто-то в академии, узнав, что я 10-й класс не закончил, заподозрил, будто у меня поддельный аттестат. Пришлось объяснять, что нам, фронтовикам, их заочно вручили.

Учиться было трудно. По ночам всё так же разгружали вагоны, а днём занимались. На третьем курсе всерьёз увлёкся нейрохирургией – всё свободное время проводил в клинике, ставил опыты над животными, сделал треть диссертации по теме «Закрытая травма черепа и субарахноидальное действие антибиотиков». Позже это мне пригодилось для другой диссертации – «Комбинированное поражение: отравление зарином и травма черепа». В то время мало кто занимался поиском лечения таких комбинированных поражений. По окончании академии надеялся заняться наукой, но припомнили, что я «сын врага народа», и отправили в дальний гарнизон, в Армению, на границу с Турцией. Даже не старшим врачом, а начальником медицинского пункта.

Так что пришлось мне пройти все ступени: врач полка, дивизии, главный токсиколог-радиолог военного округа. Принимал участие в научных разработках средств защиты и лечения при поражениях, проводил исследования на военных полигонах при испытании ядерного и химического оружия. Закончил вторую военную командную академию, был начальником интернатуры военных врачей. С 1968 года, вплоть до отставки, был профессором института усовершенствования военных врачей (ГИУВ). И вот, уже находясь на пенсии, вдруг узнаю, что Сердюков собирается ликвидировать наш ГИУВ. А ведь это почти два десятка специализированных кафедр! Например, военная токсикология, которой я занимался, – кто из гражданских медиков станет отрабатывать методы лечения поражения от боевых отравляющих веществ? Это же очень узкая тема, и для неё нужна особая медицина, военная. А тут всё под нож...

– А вы с Галиной Ильиничной давно сюда переехали?

– Так мы здесь постоянно бывали, почти каждый отпуск. Помогали маме. А когда я вышел на пенсию, то стали приезжать надолго. Теперь, наоборот, в Москву мы ездим в отпуск, на один-два месяца, – смеётся профессор.

– В отпуск отдыхать ездят. Получается, у вас здесь работа?

– Здесь? О-о! Столько дел! Перед вашим приходом фактически двое суток не спал, срочную работу выполнял. Давайте покажу, чем занимался…