СРЕДИ ПРОСТЫХ ЛЮДЕЙ

Иду на работу. По пути в редакцию обгоняю стройную женщину, спешащую в Дом печати. Шаг лёгкий, летящий, словно у молодухи. Поравнявшись, вижу знакомое лицо: «О, это вы, Нина Никитична, здравствуйте! А я думаю, что это за девушка бежит».

– Бур лун, видза олан! – отвечает она. – Да мне уже девятый десяток идёт. Это я в молодости бегала, а сейчас пора о смерти думать. Как моя бабушка, бывало, говорила, когда мы в гости к кому-нибудь придём: «Погостили, пора и честь знать». Вот и мы, старики, погостили на этой земле, пора и честь знать.

При случайной встрече вряд ли кто-то из молодых узнает в маленькой сухонькой старушке известную народную коми писательницу, чьи произведения включены в школьную программу. И не только потому, что молодёжь книг сегодня не читает, но ещё и потому, что сама Нина Никитична Куратова – человек очень скромный. А ещё она – очень проста в общении, приветлива и улыбчива. Бывает, заглянет в редакцию, расспросит о новостях, сама чего-нибудь расскажет, перемежая коми слова с русскими, пошутит – и станет как-то радостно на душе. Значит, встретился с добрым человеком.

В одну из таких встреч Нина Никитична стала вспоминать свои ранние годы в родном селе Кибра (ныне Куратово):

– …Церковь я ещё застала. Красивая, высокая, стояла она недалеко от нашего дома. Кибра тогда была большим селом, сорок деревень, «Китай-городом» село за многолюдство называли. А мы жили в самом центре, рядом с церковью, в деревне Вичкодор (с коми название деревни можно перевести как «близ храма». – Е.С.). Тогда во всех домах иконы стояли в красном углу. Как в дом заходишь, сразу же надо перекреститься. Так все и делали. А когда уже церковь закрыли, у нас дома много проезжающих останавливалось на постой. Если кто-то не перекрестится, бабушка, бывало, пожурит: «Чего ж ты не крестишься, разве не видишь – иконы стоят». Крестное знамение для неё было чем-то вроде свидетельства – хороший человек или плохой. С бабушкой вместе мы ходили в церковь на службу. Помню, поп бородатый даёт мне причастие на ложечке, я боюсь есть, а бабушка говорит: «Ешь-ешь, тебе Господь здоровье даст и зоркие глаза». И дьякона Александра хорошо помню – их дом стоял рядом с нашим. И сын его или, может, внучек Валентин был моим самым близким дружком. С ним вместе лазили по крышам. Когда церковь закрыли, священника и дьякона куда-то забрали – наверное, в тюрьму посадили. А моего дружка Валентина жена дьякона вместе с дочерью увезла в город.

– Помните, как церковь закрывали?

– Помню, бабушка прибегает домой перепуганная, падает на колени перед иконами, крестится. «Что с тобой?» – спрашиваем её. Она в слёзы: «Народ собрался церковь рушить!»

Мы в окна глянули: около церкви народу видимо-невидимо. Быстро оделись и на улицу. А там мужчины уже поднялись на колокольню, опутали колокола верёвками, концы на землю сбросили. Всех деревенских заставили взяться за эти верёвки. Какое-то начальство большое тут же стоит. Все ждут приказа. Слышим команду: «Раз-два-три, раз-два-три...» Люди тянут за верёвки вниз, и вдруг самый большой колокол полетел с колокольни да как гукнет на всю округу о землю! Тут все на колени повалились и начали креститься. Вот тогда я в первый раз очень сильно испугалась. Да и взрослые были перепуганы. Произошло это в 1937 году. Дед со стороны матери – Ксенофонт – был тогда церковным старостой. А отец мой – Никита Иванович – председателем колхоза. Папа тоже в Бога верил и был против закрытия церкви. Его за это к расстрелу приговорили. Но потом расстрел заменили на лагерь, отправили в Локчемлаг. Когда началась финская вой­на, папа добровольцем ушёл на фронт.

Отец был хозяйственным человеком, болевшим за народное добро. Один из его друзей, воевавших в Испании, написал письмо «всесоюзному старосте» в Москву. От Калинина пришёл ответ, что папа не виноват. Видимо, это сыграло свою роль: после окончания войны отца отпустили домой.

Хорошо помню, как он с нами, тремя дочерьми, сидел на печи и рассказывал о войне.

– Отец совсем мало дома-то побыл, – продолжает рассказ Нина Никитична. – Началась Великая Отечественная. Помню, как все собрались снова на центральной площади, начался митинг. Начальство из сельсовета речи говорит: «Мы не сдадимся, победим, враг нам не страшен». Женщины и бабушки плачут, мужчины уже выпившие, некоторые добровольцами поехали в райцентр записываться. И отец сразу же ушёл на фронт.

Воевал в Карелии, его даже в разведку брали проводником, потому что он эти места уже хорошо знал. Нам часто письма писал. В 44-м его убили.

Маму как жену «врага народа» с 37-го года каждую зиму посылали на лесозаготовки. Она там заразилась туберкулёзом. И в 44-м году от голода, морозов и болезни умерла. Мы остались на воспитании нашей бабушки – Татьяны Васильевны. Она хоть и неграмотной была, но мудрой и сильной духом женщиной. Она нам часто повторяла, что голова человеку дана не для того, чтобы лишь шапку носить, но и думать. Смогла всех нас поднять, вывела в люди. Не только своим близким помогала. Постоянно у нас в доме кто-то был: то учителя жили, то проезжие на постой останавливались.

– Это благодаря бабушке вы стали писателем и поэтом или сама атмосфера вашего села – родины первого коми поэта Ивана Куратова – пробудила в вас стремление к литературному творчеству?

– В 1940 году на юбилейные торжества памяти Ивана Алексеевича Куратова к нам в Кибру приехала большая делегация писателей из Москвы и Сыктывкара. Кто-то из писателей захотел посмотреть, как живут земляки основоположника Коми литературы, и совершенно случайно выбрали наш дом. В их числе были Сергей Михалков, Фёдор Панфёров и коми поэт Фёдор Щербаков, который и помогал нам общаться с русскими писателями. Мы тогда ещё очень плохо разговаривали по-русски. Первым в наш дом вошёл Михалков, и, входя, он стукнулся лбом о низкую притолоку. Меня это развеселило, я расхохоталась. «Смотрите, как радостно встречают нас наши читатели», – сказал автор «Дяди Стёпы».

Меня спросили, знаю ли я стихи. К тому времени я уже выучила немало стихов. Стала читать. Все были на коми языке.

«А знаешь ли ты стихи на русском?» – спросил Михалков. Я скороговоркой выпалила стихотворение про яблоко. Когда закончила, Михалков произнёс: «Стихи следует читать с чувством, с расстановкой». С этими словами он вытянул вперёд руку с воображаемым яблоком и медленно, с воодушевлением прочитал это же стихотворение. Потом прочитал ещё одно, уже собственного сочинения: «Анна-Ванна, наш отряд хочет видеть поросят...» Я запомнила лишь концовку этого стихотворения: «Поросятам спать пора, завтра приходите...». Наверное, всему селу после ухода писателей я «протараторила» эти строчки, рассказывая, как встретилась с настоящими писателями.

Этот занятный эпизод запал в мою память на всю жизнь. Но тогда я даже не могла мечтать о литературном поприще. С семи лет мы, дети, наравне со взрослыми работали в колхозе: теребили лён, сажали и копали картошку, убирали капусту, помогали родителям на сенокосе. Когда начинался сенокос, взрослые запрягали лошадей и целым обозом отправлялись на покосы. По дороге пели песни, частушки. Народ тогда был очень весёлый. А мы, дети, полпути бежим за ними, потому что места на телегах нет. Потом взрослые пожалеют нас, посадят на колени. Когда на луг приедут, сразу же начинают кашеварить. Чай, ячневую кашу готовят, там же и ночевали. Ой и хорошее время было! Тревожное, но счастливое.

Как и взрослым, за работу нам ставили трудодни, на которые потом выдавали семье зерно: рожь, овёс, ячмень. Так что ни о каком писательстве думать не приходилось – думали, как бы с голоду не помереть.

После окончания семи классов я поступила в Сыктывкаре в педучилище и через год летом устроилась воспитателем в детдом для детей из блокадного Ленинграда. Их к нам в село прислали сразу же после начала войны, в 41-м году. И с ними ещё польских детей с границы. Разместили их вместе в здании школы-семилетки, которая стояла рядом с нашим домом. А во второй школе мы учились.

Ленинградские детки были такие хорошенькие, смышлёные, сообразительные. И вот меня взяли к ним воспитательницей. Я, наверное, сама больше училась у них, чем они у меня. Занимаясь с ними, я стала придумывать на ходу сказки. С детства была большой придумщицей. Тогда, видимо, впервые проснулось моё стремление к творчеству. С того времени я так полюбила детей, что после окончания педучилища много лет работала воспитателем в детских садах.

Вначале меня направили в маленькую деревню Кошки, где в садике всего было пять детей. Там я где-то с годик поработала. Потом меня перевели в Серёговский санаторий, куда ослабленных больных детей привозили со всей республики. Там я вышла замуж.

– С мужем там познакомились?

– Мы с ним с детства знакомы были. Коля-Коля-Николаша, такой весёлый был, да и учился хорошо. Как лучших учеников, нас вместе неоднократно направляли на слёт пионеров в райцентр. Закончив школу, Коля поступил в Ухтинский горно-нефтяной техникум. А после окончания техникума приехал домой, в свой первый отпуск. «Меня, – говорит, – направляют уран искать. Только это секретно, никому не говори». Я тоже захотела вместе с ним в геолого-разведочную экспедицию – загорелась романтикой. Мы быстро расписались в сельсовете, и я с ним в Ухту уехала.

Приехали на асфальтитовый рудник, это в 40 километрах от Ухты. Там рядом деревня, в которой я с детьми немножко поработала – как педагог дошкольного образования, а затем меня, как комсомолку, в секретную часть определили. Каждый день, бывало, в Ухту ездила на машине, какие-то секретные документы возила.

Потом мужа направили в ГДР добывать уран, и я тоже вместе с ним поехала. Там после войны многие специалисты из Советского Союза работали. Первое, что попросил в Москве встречавший нас чиновник из МИДа, – прямо на вокзале распрощаться с моим «чемоданом». Это был деревенский кованый сундук. Мужу дали пропуск в спецмагазин, где меня одели под русскую «леди». Подобрали роскошный туалет, завершением которого стал песцовый палантин. От такого шика я смутилась. Но мне тут же вежливо объяснили, что жёны советских специалистов на Западе должны выглядеть не хуже немецких фрау.

За шесть лет, проведённых в Германии, мы поменяли несколько мест жительства. Каждые полгода нас секретно переводили из одного города в другой. У нас были свои русские магазины и всё обеспечение своё. Но мы свободно могли ходить по городам. В немецких магазинах нам запрещено было что-либо покупать, но иной раз на прогулке по городу зайдёшь посмотреть, а сама боишься: вдруг кто-то за тобой следит. Там у нас родились дочь и сын. По-немецки я научилась хорошо говорить. Сейчас, когда с внучкой играю, иногда пою ей немецкие песенки или стихи читаю – на старости лет они неожиданно вспоминаются, хотя уже немецкий забыла. Эти стихи и песенки в Германии я читала и пела своим детям: дочка танцует, а сыночек, только ещё родившийся, ползает. Это, наверное, были самые лучшие минуты в моей жизни.

В свободные часы я занималась с солдатами из СССР, служившими в Германии. Хорошо помню большой концерт, подготовленный сотрудниками советских учреждений во время приезда в Германию Вячеслава Молотова. Со сцены должны были выступить представители разных народов. Меня, как коми по национальности, тоже включили в программу. Я читала стихотворение поэта Михаила Лебедева на русском языке. От волнения перед большим залом куда-то пропал голос. Всё же как-то со смущением удалось справиться. Декламирую стихи. И вдруг в голове промелькнуло, что последняя строчка стихотворения содержит слова благодарности «великому Сталину». А было это уже после его смерти, когда заговорили о культе личности. Мне ничего не оставалось делать, как прочитать предпоследнюю строчку и замолчать. В зале, видимо, не почувствовали моей «цензуры», все дружно зааплодировали.

Помню, после кончины Сталина в Германии немецкие националисты подняли путч. В городе, где мы тогда жили, нам отвели дом бывшего фарфорозаводчика. В тот день я готовилась выкупать ребёнка. Вдруг в здание ворвались вооружённые люди. Один из них направил дуло пистолета прямо на меня. Но почему-то выстрелил не в меня, а в помогавшую нам женщину, польку Марию, которая была замужем за немецким офицером, ранил её. Нападавший процедил сквозь зубы, что оставляет нас с дочкой в живых, так как мы ему пригодимся в качестве прислуги. Позже выяснилось, что это бывший владелец здания. Во время путча чудом спасся и мой муж. Шахту, в которой он работал, взорвали. Сотни метров он полз вверх, цепляясь за какие-то провода. Все руки были разбиты. К счастью, боевые действия в городе продолжались недолго, порядок был восстановлен.

Из Германии мы снова вернулись в Ухту. Асфальтитовый рудник к тому времени закрылся, и нас направили в Инту на шахту, где нашли каменный уголь. Со всей России на строительство шахты № 15 и для добычи угля свозили заключённых.

Там и написала свой первый рассказ, после того как я заглянула в глаза смерти. Мне уже было за 30. Мы жили в пришахтном посёлке. Однажды в зимний день я решила сходить в баню. А баня располагалась на территории шахты. Обыкновенные душевые кабинки – отдельно для рабочих и для инженерного состава. Как раз у мужа работа заканчивалась, а он всегда меня с собой брал, чтобы помыться. От посёлка к шахте вела машинная дорога. Но с неё я свернула на тропку, которой шахтёры укорачивали путь. День был ясный, на небе даже проглядывало солнце. Ничего не предвещало непогоды. Вдруг в одно мгновение всё изменилось. Поднялась страшная пурга. Я взмолилась: «Господи, помилуй!» Когда очнулась от первого натиска бури, то не обнаружила в руках ни тазика, ни узелка с банными принадлежностями. Затем снежный смерч оторвал меня от земли и увлёк за собой. У меня было полное ощущение, что я уже на том свете. Пришла в себя на проезжей части дороги – очень сильно обрадовалась, что живая, что со мной ничего не случилось. По воздуху пролетела несколько десятков метров. Позже я не раз мысленно возвращалась к случившемуся. И благодарила Господа и своего Ангела-хранителя за чудесное спасение. Ведь вьюга могла унести меня в тундру, кинуть и «закопать» в снежные сугробы, которые там наметает с пятиэтажный дом. Оттуда мне было бы уже точно не выбраться. Думаю, что это Господь по молитвам моей бабушки меня опять спас. После этого случая очень захотелось передать свои ощущения, записать их. Тогда и родился мой первый рассказ. Назывался он «Апассионата». Так я нарекла «девятый вал» урагана.

– Так всю жизнь вы и ездили за мужем?

– Да, и впоследствии, когда мужа направили в Воркуту строить шахту и когда в Сыктывкар перевели в совнархоз. А я стала писать рассказы, стихи, сказки для детей, публиковаться. В 1968 году вышла моя первая детская книга, а в 71-м меня приняли в Союз писателей. У Союза писателей тогда своя машина была, и благодаря поездкам мне удалось всю Коми республику объехать, везде побывать на Коми му.

– Несмотря на возраст, вы ведь и сейчас выступаете перед читателями?

– Если приглашают... Завтра вот в детскую библиотеку пригласили. Я очень люблю детей, у меня уже и правнучка есть – Алёнка. Да такая артистка: и спляшет мне, и станцует. Не могу нарадоваться на неё. Всё думаю, как же меня Господь любит, раз такую правнучку мне подарил – столько радости и счастья она мне приносит. С детьми я легко нахожу общий язык: поговоришь с ними – и самой жить хочется. Сейчас вот такой период, когда я снова пишу стихи для детей. Не знаешь, когда вдохновение посетит. Бывает, среди ночи проснусь и быстрей записываю пришедшие строчки, а иногда и целое стихотворение. А утром сама удивляюсь, откуда взялось.

– Нина Никитична, большинство героев ваших «взрослых» произведений – современные женщины. У них есть реальные прототипы?

– Да, в творчестве самыми притягательными для меня остаются женщины. Это и близкие мне люди, и случайные знакомые – но лишь те, к кому у меня душа легла. С иным познакомишься, вроде и хороший человек, но… Я и себя чувствую простой деревенской женщиной, сейчас уже коми бабкой. Вся моя жизнь прошла в окружении простых людей. Эта жизнь мне близка и дорога.