УКРАИНСКИЙ ДНЕВНИК

Из путевых записок Игоря Иванова:

Стемнело. В быстро растущей толпе я потерял Михаила. Решил обойти эстраду, зайти с другой стороны. Там, в полумраке, стремительной походкой, о чём-то переговариваясь, не шли, а слетались на майдан чёрные униатские семинаристы и духовенство, вытаскивая на ходу епитрахили, – невольно пришло сравнение в голову со слетающимся вороньём. С обратной стороны на деревьях и заборе висело много рукописных лозунгов, среди которых я отметил один: «Львов + Донецк = Украина», – и подумал, что вот приеду в Донецк, как раз и проверю, так оно или нет...

Выйдя с другой стороны площади, я увидел поднявшуюся на сцену молодую женщину, очень напомнившую мне комсомольского секретаря былых лет. Местная специфика заключалась в том, что выступала она не на фоне ленинского профиля, а на фоне огромной иконы, напечатанной на баннере. До боли знакомыми комсомольско-молодёжными интонациями вколачивала она в мегафон злые, как гвозди, слова: «Я не имею право требовать от вас радикальных действий, но я прошу вас помогать тем радикальным гражданам, которые защищают Украину на майдане!..» Я тем временем разглядывал в изобилии развешанную тут наглядную агитацию: плакат «Твой выбор сегодня – твоё завтра», рядом с портретом известного писателя – надпись: «Иван Франко был европейцем, а ты?» Надо признать, что ни одного красно-чёрного бандеровского флага в оформлении майдана использовано не было.

Тем временем выступающая уже забыла, с чего начинала, и стала кричать о необходимости немедленно мужчинам грузиться по машинам и выдвигаться в Киев. «Дюже прошу – у нас полным ходом революция! – голос от напряга у неё сорвался на визг: – Мы такой влады не потерпим! Слава Украине!» И так раз десять – а в ответ заведённая толпа скандировала: «Героям слава!» Я оказался рядом с «Информационным центром» майдана, около баннера «Запись в студенческую самооборону» – и народ уже повалил записываться, женщины вносили деньги «на бензин». И всё это на фоне громогласного «Слава Украине!!».

«Героям слава!» – вдруг услышал я, как рядом надтреснувшим голосом прошепелявила какая-то старушка с авоськой в руке. Я поразился. Не удивляли меня крики молодых, даже среднего поколения – понятно, что у них разруха в умах полная. Но старики-то! Они вроде должны знать, что под приветствие «Слава Украине – Героям слава!» принято, вообще-то, как у нацистов, зиговать. В своё время даже нынешний здешний герой – митрополит Шептицкий – возмущался тем, как народная традиция восклицать «Слава Исусу Христу!» стремительно была подменена бандеровской кричалкой. «Замена этим словом («Слава Украине!» – Ред.) религиозного прославления Христа является выразительной тенденцией устранить Христа и поставить родину на Его место, следовательно, является признаком выразительной безбожной тенденции, – писал он. – Украина вообще не может существовать как самостоятельное государство, а тем более, быть славной державой без воли Царя царствующих и Господа господствующих Предвечного Бога нашего Спасителя, Отца и Господина».

Какие пророческие слова, увы! Как легко, оказывается, под натиском ненависти и агрессии христианство становится только декорацией! Вот она, сила толпы!..

Наконец нашёл я Михаила, снимающего митинг на видео, и мы отправились восвояси.

Из путевых записок Михаила Сизова:

На ночь мы остановились на съёмной квартире по вполне приемлемой цене. Цены на Украине сравнительно с российскими ниже. Денег у населения мало. Было даже стеснительно, когда в магазине мы набирали с Игорем продукты на ужин, а люди ходили с корзинками, на дне которых лежало по половинке батона и пакету молока. Закинув купленное в холодильник, сразу же включили телевизор. По экрану бежит строка «Гаряча точка. Майдан – 2014». Полыхают автопокрышки, на фоне огня о чём-то вещает в микрофон девушка в элегантной курточке и в армейском шлеме, обтянутом маскировочной тканью. «Клёвый шлем», – шучу. Воспринимать происходящее всерьёз уже нет сил.

Квартира наша оказалась в историческом центре – близ улочки Ярослава Мудрого и холма с собором Св. Юры. И утром на очередную встречу отправились мы пешком, чтобы заодно полюбоваться городом. На улице Ивана Франко постояли перед старинным зданием с крестом и витражом над входом. Это действующий монастырь Св. Климентия, населяют его греко-католики ордена редемптористов. А нам надо к своим, в православный монастырь. Проходим ещё несколько кварталов и сверяемся по бумажке с надиктованным нам адресом: вот нужная улица, подъезд, набрать номер квартиры на домофоне... «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий...»

Дверь нам открыла пожилая монахиня. Лик её, обрамлённый апостольником, прямо светится. Так увиделось по контрасту с обыденными лицами на городских улицах. Игуменья Варвара (Щурат-Глухая), уже предупреждённая о визите, приглашает нас в квартиру из двух комнат, одну из которых занимает храм. Иконостас, лампады, запах ладана... На притолоке семь накопчённых крестиков – здесь есть такая традиция: на Страстной рисовать их над дверью. Стало быть, Преображенскому монастырю в этих стенах идёт восьмой год.

Разделяемся с Игорем: он беседует с игуменьей, а ко мне подошла старшая сестра обители, матушка Гавриила (Далецкая).

– Нам сказали, что матушка прежде была балериной, – огорошиваю первым вопросом.

– Ой, Господи помилуй! – монахиня перекрестилась. – Это такая яркая подробность, поэтому о ней все и вспоминают. Да, в юности по окончании хореографической школы она выступала на львовской сцене. Но вскоре матушка поступила в университет, закончила филфак. Она филолог в трёх поколениях. Её дед по отцу, Василий Щурат, писал стихи, был профессором Львовского университета, директором библиотеки Академии наук, исследователем «Слова о полку Игореве». До войны он был одним из основателей Львовского тайного украинского университета. Польская власть всячески ущемляла украинское образование, поэтому лекции читались подпольно. Во Львове есть улица Щурата... Он был похоронен на старинном Лычаковском кладбище, на первом поле, где почётные граждане. В той же могиле похоронили потом отца матушки – Степана Васильевича. Он тоже был филологом, опубликовал первые поэтические переводы Маяковского, Есенина. И матушке, наверное, по наследству перешёл поэтический дар – она богослужебные тексты пишет.

– Акафисты?

– Не только. Одним из первых заказов от владыки была служба священномученику Никифору, затем преподобному Амфилохию Почаевскому. По просьбе дивеевских сестёр матушка написала службу иконе «Спорительница хлебов», которую Блаженнейший Владимир благословил. Ещё – акафист и службу Галицким святым, а также нашей Тихвинской «Слезоточивой» иконе...

– Той, которую афонские монахи в Георгиевский храм прислали?

– Да, ей. Что интересно: иконе не было отдельной службы, хотя на Афоне все чудеса её записаны, в том числе как в Великий пост 1877 года она заплакала.

Из путевых записок Игоря Иванова:

Матушка игуменья показывает мне святыни крохотной комнаты-церковки и поясняет по ходу: «Эта икона Божией Матери пришла к нам с Афона. Специально для нас написана. Прихожанка работала в Греции, собрала деньги, а монах, узнав, что образ предназначается для православного монастыря во Львове, отложил все другие работы… Много исцелений от неё. А здесь мощи преподобных Киевских, Серафима Саровского, Варвары…»

Настоятельница продолжает о том, как «приходят» в обитель иконки, про исцеления верующих от них, но ничего о себе; тем временем я краем уха слышу, как матушка Гавриила рассказывает Михаилу про труды м. Варвары в написании богослужебных текстов.

Прерываю настоятельницу:

– Расскажите, как вы пишете акафисты.

Видно, что вопрос для неё прозвучал несколько неожиданно, но ответ матушка даёт вполне обстоятельный:

– Вот недавно из Криворожской епархии пришли документы на новомученика Иоанна Заболотного. Он родился в 1899 году в селе Клиново нынешней Кировоградской области. Практически ничего не известно было: ни из какой он семьи, ни даже дата его рождения, только год. Отказался от службы в Красной армии, за что попал в концлагерь, потом принял монашество, а в 1937-м в городе Зарайске под Москвой, где он служил, был арестован. На полигоне Бутово расстрелян. Прославлен в 2000 году в числе 120 новомучеников Бутовских. Прислали мне ксерокопии документов – тюремные фотографии в фас и профиль, анкету и постановление о расстреле. Жития нет. Но мне Господь помог: я на эту фотографию посмотрела и увидела лик Христа! Там было столько любви, прощения, понимания... Я по анкете написала акафист. И он получился! Господи, это, конечно, не я абсолютно. Раздумываю: как назвать его? По фамилии вроде не принято, Кировоградским – но там он только родился… Назвала Иоанном Зарайским – по месту последнего его служения. А потом по фотографии наша львовская иконописица написала его образ.

Интересно, знают ли в Зарайске, что их святому есть акафист?

Матушка Варвара приглашает всех в трапезную. Идти туда – через проходную комнату. Пробираемся меж двухъярусных кроватей, занавешенных плотными шторами. На ходу она показывает один из занавешенных «отсеков»: «А это мой игуменский корпус».

– Это у нас просфорная, пекарня, странноприимница, – тоном экскурсовода объясняет матушка благочинная, заведя нас в кухню. Всё пространство плотно заставлено шкафами, тумбочками, столами, увешано картинками. – Это рисунки наших деток. Этот нарисовала Катя, когда ей было 4 года, – её родителей мы от аборта отговорили. У нас таких – вымоленных – тут целый детсад. Врачи теперь чуть что, советуют делать аборты. А мы даём акафист Феодоровской иконе – чтоб молились. Мы так делали, когда самой иконы у нас ещё не было, поэтому, наверно, она к нам впоследствии и пришла.

Помолившись, усаживаемся, матушка Гавриила пододвигает плошку с земляничным вареньем, подаёт хлеб:

– Монастырский, сами печём!

– А где пекарня? – уточняю.

– А вон она, обычная газовая духовка…

Тесновато. Но о перспективах расширения даже не спрашиваю – уже знаю, что «москалям» не светит, это чёткая идейная позиция городских и областных властей... Хорошо, хоть так.

– А продукты где берёте?

– На базар ходим, – отвечает м. Гавриила. – Там как-то подходит к нам старушка и спрашивает: «Вы до какой церкви относитесь?» Я уже знаю эту базарную ситуацию, стараюсь отвечать обтекаемо: «Украинской Православной», а когда спрашивают, чей монастырь, – «Преображения Господа Иисуса Христа»… Но тогда со мной была матушка Евфросинья, коренная львовянка, самая пожилая наша, голубушка, умница, она отвечает прямо: «Московского Патриархата». У базарной собеседницы глаза округлились: мы ведь на украинском говорили, а тут – «Москва». Она даже переспросила, а потом заявляет: «Вы нам чужие!» Тут уж я не выдержала. Говорю: «Так вот и есть, что для вас свои стали чужими, а чужие стали своими!» Для меня это очевидно, а для местных, даже образованных, вовсе нет. Я иногда слышу реплики: дескать, эти галичане такие-то! Так нельзя, это прекрасные люди! Я среди них выросла, их знаю и люблю, понимаю их и во многом им сочувствую. Просто есть вещи, которые для них закрыты. Закрыты, и всё. Потому что здесь исторически так складывалось, что они вынуждены были находиться всё время в состоянии самообороны. Ведь среди них и москвофилы когда-то были… Но сейчас очень сложно что-то изменить – люди настолько зазомбированы пропагандой... Да что там, даже один из наших митрополитов мне говорит: «А зачем они увели кафедру в Москву?» «Если бы не “увели”, – говорю, – так и кафедры, и Церкви бы уже не осталось. А вы знаете, кто увёл? Не кто иной, как уроженец Волыни митрополит Пётр!»

– После войны Господь дал Галичине шанс, чтобы наш простой верующий народ вернулся к вере предков, к православию, – добавляет матушка Варвара. – Мои родственники – священники – участвовали во Львовском Соборе 1946 года, который отменил Брестскую унию, насаженную здесь католической Польшей. Нам удалось восстановить на западноукраинских землях историческую справедливость. Ведь в своё время, когда католики уже в Киеве были, здесь народ сопротивлялся унии. Только в начале ХVIII века под вооружённым натиском пала православная Успенская ставропигия.

– Матушка, а вы знали с детства, что у вас в роду были священники? – уточняю.

– Да, конечно. В анкетах мама писала сначала, что её отец – священник. Добрые люди посоветовали ей, чтоб она в биографии писала: отец – служащий. Что отчасти соответствовало действительности – он служил при инвалидном доме.

– Мама рассказывала, что в 1915 году, когда ей было шесть лет, она видела приезд царских особ, – продолжает матушка Варвара. – Наблюдала из окна, как батюшка сопровождал одну из сестёр Императора, показывал ей Успенскую церковь. Мама ужасно хотела увидеть Великую княгиню, влезла на окно, которое выходило на церковный двор. Видит: идёт архиерей в пышной рясе, это дело понятное. А где же княгиня? Идёт какая-то дама в сереньком пальтишке – неужели она? Девочка была очень разочарована: разве так должна выглядеть царская особа?! Когда они прошли, выскочила во двор, прошла по их следам – нашла красивую пуговичку. Обрадовалась: всё-таки это была настоящая княгиня! История с этой пуговицей имела продолжение: с ней дети играли, потом у мамы её украли, затем вернули. Спустя годы мама об этом написала детский рассказ.

(После командировки я разыскал в Российском госархиве кинофотодокументов снимок, сделанный как раз в тот день, когда девочка нашла пуговичку: 9 апреля 1915 года. Великая княгиня Ольга Александровна сопровождала Императора в одежде военной медсестры, а в пальто была Великая княгиня Ксения. Ну, стало быть, о ней речь в рассказе игуменьи и шла.)

– Во время Первой мировой, когда русские войска стали уходить из Галиции, вместе с ними стала эвакуироваться в Россию и основная масса русских, – продолжает игуменья. – И семья дедушки, священника Владимира Гургула, тоже собралась. Бабушка уже упаковала чемоданы, и тут дед говорит: «Я свою паству не брошу, не имею права». Служил он тогда в русском Успенском храме. Впервые, как рассказывали, не послушался своей матушки. Матушка, человек спокойный, закатила истерику: это ж верная смерть! А он своё: «Делайте что хотите, но Церковь меня здесь поставила пастырем, я должен остаться».

Остался, и австрияки его арестовали как москвофила. Мама была самой младшей в семье, побежала сразу в часовню Трёх святителей, бухнулась на колени перед иконой Богородицы: «Матерь Божия, не забирай у меня отца! Верни мне его!» И каким-то чудом он вернулся: то ли его отпустили, то ли дали убежать…

Расспрашиваем наших собеседниц про то, как они стали монахинями греко-католического Покровского монастыря.

Матушка Варвара:

– Я с юности чувствовала призвание к монашеству. В начале 1990-х пришла в Студийский монастырь, где и приняла через два года постриг. Мантию я там получила в 1994 году. Почему именно этот монастырь? Тогда на Львовщине православных обителей не было. А в греко-католических монастырях существует два рода богослужений: по римскому образцу и более похожие на православные. Это в православных монастырях один устав, одна одежда, а тут такого нет – каждый монастырёк имеет свою форму и особенности богослужения. Самые прозападные и прокатолические, безусловно, василиане (или базилиане). Они организованы наподобие иезуитов, молятся с филиокве и т. д. В Студийском же монастыре всё по-восточному, по Типикону: богослужение на церковнославянском языке, только некоторые молитвы по-украински. Молились мы без филиокве – начальство предписывало его употреблять, но, вообще-то, можно было молиться и без него. Поминали «всех православных христиан», молились: «Утверди, Боже, святую православную веру». Заходит верующий к ним и видит: попы бородатые, свечки горят на подсвечниках, мало того, в униатском храме Михаила, например, висит икона Иова Почаевского с частицей мощей – и человек не понимает, куда зашёл: к православным или греко-католикам.

– Откуда православные мощи у них?

– Когда большой собор громили и католики православные иконы и мощи выбрасывали, чтоб православием даже не пахло, они подбирали и несли себе в храм. Вот, повесили икону преподобного с мощами: красиво.

– Большой ли монастырь у студитов-бенедектинок во Львове? Расскажите о нём.

– В монастыре подвизалось до 70 сестёр, да и по деревням ещё. Очень хорошие сёстры там были. Жаль мне их, просто сердце кровью обливается, что они как слепые. Но и я такая же была в первые годы, когда мы поднимали обитель из руин: шло строительство, а когда работаешь, некогда особенно задумываться о высших материях. Жили в холодных корпусах, собирали на улицах деньги на восстановление. Постепенно всё сделали, и стало очень хорошо – ведь там даже стены старинного монастыря намоленные, мы это чувствовали. И храмик своими руками мы восстановили очень уютный, соединённый с кельями. Мы молились, полностью читая суточное богослужение по тем же богослужебным книгам, что и у православных, да и покупали-то мы их в православных церковных лавках.

Но вот когда всё уже образовалось, тогда мы стали задумываться. Нам, студитам, говорили: «Вы должны быть как православные, вы должны поститься как православные и т. д.». У меня начали возникать вопросы: «А почему мы должны быть не православными, а ‘‘как православные’’?» Получается: если Истина в православии, то у нас её нет, а только подобие?.. Христос – Истина, но если у вас нет Истины, то что я здесь делаю?

Так я прожила в Студийском монастыре 11 лет, до 2002 года. Уже последние пять лет я понимала, что православная. Потом матушка Гавриила поступила в этот монастырь послушницей. Я там с молодёжью как раз работала, преподавала и семинары вела. Скоро мы с ней довольно близко сошлись. А потом я ей рассказала, что перехожу в новый монастырь.

Матушка Гавриила:

– Я из православной семьи, и православное монашество для меня стало возвращением к своей исконной вере. Но в греко-католической церкви у меня было много верующих друзей. Ещё и по характеру я человек консервативный, лучше буду терпеть, чем пойду на какой-то решительный шаг. К тому же я находилась под большим влиянием наставницы нашего Студийского монастыря, с нами подвизались прекрасные сёстры – после нашего ухода им объяснили, что мы, дескать, ушли обиженные из-за какого-то личного конфликта... Отказаться от всего, чему ты отдал лучшие годы… Поэтому мне трудно дался переход.

Началось с того, что сердце стало чувствовать какую-то безотчётную ложь. В таких случаях человек начинает искать ответы, и лучше, если при этом молится. Вот и я начала просить со слезами Господа дать мне понять, не соблазн ли это. И Господь стал отвечать: через встречи с людьми, чтение... Например, через статью архимандрита Рафаила (Карелина) «Существует ли “частичная благодать”?» А наши священники ответить на вопросы часто не могли. К примеру, у нас не было служб иконам. Я спрашивала, почему, несмотря на то что служба иконе Божией Матери «Почаевская» существует, они её не совершают. Раз так, мы начали вычитывать службу сами в кельях, «подпольно».

– Расскажите, как происходил ваш уход: вы просто закрыли дверь кельи и – «до свиданья»?

Матушка Варвара:

– Пришло время, и я поняла, что просто должна была быть в той вере, которую считаю истинной. Я уже не могла в своём монастыре причащаться – ведь если Христа нет, к чему это и что я там делаю?.. Готовилась к уходу довольно долго, но владыка всё меня не благословлял: «Подожди, подожди». Что меня ещё держало у студитов, так это обеты: я ведь была уже в мантии – следовательно, уходить без разрешения священноначалия не имею права. На Тихвинскую я попросила настоятельницу отпустить меня к иконе в Георгиевский храм помолиться – греко-католики вообще икон не празднуют. Она – закрыл Господь глаза – благословила. Я пошла, там нашего владыки не оказалось, а служил владыка Сергий из Тернополя. Он меня принял и очень понятно и ласково объяснил, что с Савлом то же было: он считал, что прав, и преследовал тех, которые, как ему казалось, нарушают чистоту веры. Но увидел и услышал Господа нашего и не остался у своих. Владыка мне и говорит: «Бегите как от пожара! Как только правящий архиерей приедет, всё – бегите».

А последней каплей стало вот что. В монастыре во дворе поставили дубовый Поклонный крест, и я добилась, чтоб это был православный крест, как должно. Я показала православный крест своего деда, греко-католического священника, объяснила, что это наш крест. И вот утром выходим мы на крестный ход, а крест стоит… католический! Они его обрезали – отпилили поперечные перекладины. Мне это словно нож в сердце! Это было страшно и символично, потому что происходило на Страстной неделе! Настоятельница увидела моё состояние и запретила мне ходить на Короленко (на этой улице находится управление Львовской епархии УПЦ. – Ред.). А там располагался Институт терминологии и переводов при католическом университете, в который ходила работать по послушанию как сотрудник. В результате я довольно долго не могла появляться в Георгиевском храме, но всё равно общались. Оттуда к нам приходили, когда я работала в лавке, ещё пара «точек» были подпольных. Потом руку поломала, в госпитале меня навещали мои православные друзья.

И вот этот побег… Нашли машину абсолютно чудом. Если выходить обычным путём, всё равно кто-нибудь да увидит. Мы решили идти через храм. Прямо из кельи по ступенькам прошли через него и закрыли снаружи – у Гавриилы был ключ. Потом она каким-то образом ещё вернулась, повесила ключ на место – ни с кем не встретилась. Мы знали, в каком месте стоит машина, сели и поехали на Короленко. Шофёр смеётся, мол, ещё монахинь не крал! Затем он же нас сразу в Почаев отвёз. Там приснопамятный старец Димитрий нас принял, три дня исповедовал, потом присоединил к православию. После нашего первого причастия схиархимандрит вынес нам из алтаря просфоры и торжественно сказал: «Сейчас ангелы радуются на Небесах». И потом отправил в Днепродзержинск, в маленький Покровско-Михайловский женский монастырь, причём тайно, чтоб никто не знал. Там мы получили настоящую школу монашества. Ведь мы же были расстригами, со своими крестными именами. Это было самое страшное: понимаете, мы опять мирские стали! После почти 10 лет мантийного монашества всё надо было начинать с нуля. Месяца через три раскрылось, где мы находимся, владыка Августин прислал машину и нас оттуда забрал. Потом благодаря старцу Димитрию – вечная ему память! – мы попали в киевский Покровский монастырь, а затем и в скит Феофания, это сейчас резиденция митрополита. Почти полгода там подвизались, там нас и постригли в мантию. Это был словно рай земной, чудесный монастырь.

– Какое послушание вам дали?

– Я была на трапезе и чтецом через день. Но, хоть и с послушания, всё равно в мыле и в поте бегом бежала в храм. Это странно казалось сёстрам, что мы на каждом богослужении присутствовали. А мы не могли пропустить, обязательно на всех службах надо быть, чтобы круг был суточный, недельный. Потом нас владыка благословил обосноваться в селе Сопошин – когда-то, пять веков назад, там был православный монастырь.

– Слышал про это село – прославилось несколько лет назад оно тем, что там пропал памятник Тарасу Шевченко: «сбежал» чуть не за полтысячи километров из Галиции на Волынь. Какой-то местный предприниматель его продал…

– Вот с матушкой Гавриилой мы там начинали. Скоро стали появляться сёстры. Молились беспоповским чином. Было у нас два корпуса, участок земли. Потом начались события «оранжевой» революции, и мы оттуда «полетели».

– Как это?

– Ну, нас оттуда попросили. Когда дошёл туда массовый революционный психоз, то стало просто страшно. Вроде тебя и не трогают, но буквально физически ощущаешь агрессию. Не дали нам престол сделать… Видимо, не было воли Божией оставаться нам там. И вот мы посреди зимы очутились во Львове под открытым небом…

– Да, а как ваше решение восприняли близкие?

– Мои двоюродные сёстры очень холодно к этому отнеслись, мы почти не общаемся, а если и общаемся, то всё равно получается размолвка. Моим монашеским именем, Варвара, никто из близких меня не называет, только Василина. Я никак не могу понять, почему они не понимают причину моего возвращения в православие, а они – меня.

– Мой родительский дом находится во дворе Успенской братской церкви, – добавляет матушка Гавриила. – У меня в течение многих лет были хорошие отношения с настоятелями. И всё было очень хорошо, пока они не узнали о том, что я решила вернуться в лоно Украинской Православной Церкви. Упрекали: «Почему вы пошли к владыке Августину?!» Я отвечала: «Потому что он канонический».

– Понимаете, я же не думала, что снова здесь окажусь, – продолжает рассказ матушка Варвара. – Я хотела в православие, всё равно куда: в Москву, в Киев, но не во Львов. После Сопошина два года мы жили в комнатке недостроенной библиотеки при Львовском епархиальном управлении. А потом переехали сюда. Перед нами в этой квартире жил протоиерей Андрей Ткачёв.

– Тот самый, известный киевский проповедник? Но у него же, кажется, большая семья…

– Да, он во Львове родился, учился, стал священником. У них с матушкой четверо детей, и жили они весьма скромно. Мы с сопошинского огорода тоже помогали им чем могли – картошечкой, яблочками… Потом батюшка попал в аварию – как раз житель этого Сопошина въехал в его машину. Тяжелейшая авария была, милость Божия, что обошлось.

– А кто у вас сейчас служит? Наверно, во время богослужений в вашем крохотном храмике умещаются только сёстры?

– Что вы, прихожане наши по 30-40 человек в духоте и тесноте стоят на службе. Каждый день литургия, служит наш духовник протоиерей Зиновий Курило. Полностью суточный круг, без сокращений. Стараемся точно выполнить Типикон. Помню, ещё в Сопошин к нам Петровским постом приехал один священник из Киева, преподаватель семинарии. Послушал и спрашивает: «Вы ради поста так служите?» – потому что если Великим постом библейские песни ещё поют, то уже в будни мало кто это требование устава соблюдает. А мы-то молились на будничной службе.

Всё это матушки рассказывают нам не без скрытой гордости: очевидно, что богослужение, монастырские распевы, молитва составляют главную радость и утешение в их жизни.

– Теперь нас батюшка перевёл на знаменный распев, – делится м. Гавриила. – Хорошо, что ноты у нас были, много лет их собираем. Но ещё до конца не освоили… Человек, любящий и знающий устав, понимает, что в нём, как в капельке воды, соединилось всё. Чем больше усваиваешь его, тем более понимаешь Божественную гармонию мира, и всё становится на свои места. Например, 103-й псалом длится у нас больше часа: стих, после каждого стиха припев. Первый припев – благодарение, второй – «Дивны дела Твои, Господи» – восторг. «На горах станут воды» – кажется, как это возможно? – но Богу всё возможно! Дух захватывает от картин сотворения мира. А следующая часть – «Слава Тебе, Господи, сотворившему вся» – это уже третий уровень, на котором начинаются ананайки.

– Впервые слышу такое забавное слово…

– Это состояние, когда у человека уже слов нет. Поётся стих, а потом уже без слов… Спор об ананайках начался с XVII века, тогда часто утверждали, что это просто придурь переписчиков. Но я тут уже прочитала всё, что только возможно, и согласна с теми историками музыки, которые считают, что это уже язык ангелов. Выше человеческой речи.

В порыве матушка благочинная спела: «Благослови, душе моя, Господа…». Мне это показалось очень красивым, хотя, вероятно, обстановка была не самая подходящая. И, словно застеснявшись, взглянула на часы: «Ох, мне пора на клирос!» Глянул на настенные часы с боем и я: они стояли.

– Ходики, а стоят. Мы их называем поэтому «стоики», – шутит матушка. – Толкнёшь маятник, он покачается немного и остановится.

Мы с Михаилом остались в обществе матушки игуменьи. Глядя вслед ушедшей в храм матушки Гавриилы, она продолжила:

– Нам Господь всё время посылает на клирос людей с консерваторским образованием. Сейчас у нас Ксения – она отсюда родом, окончила Московскую консерваторию с отличием. Со своим абсолютным слухом преподаёт в школе для особо одарённых детей. Когда-то владыка Августин – очень непростой человек – сказал, что хотел бы видеть наш монастырь наподобие афонского монастыря Симонопетра. Я не сразу поняла его мысль. Думаю, он хотел, чтоб наш монастырь не становился сельскохозяйственной артелью – таких монастырей у нас много, – а занимался какой-то интеллектуальной, духовной работой, стал средоточием культуры. И посмотрите, как Господь нам в этом помогает: послушница Олечка у нас с английской филологией, Таня, самая молодая, с немецкой, Евфросиния и Людмила по образованию медики, Гавриила – музыкант…

Бывает такое на журналистской стезе: разговор с человеком ещё не закончен, ещё не распрощались, а уже понимаешь, что в твоей жизни произошло что-то очень важное, ты словно побывал в области света и, напитавшись им, уже никогда не забудешь этого. Так было и тут: пришло время прощаться, ясно уже, что и так задержали матушку Варвару. Но трудно это – выходить из светового круга в сумрачный, дрожащий от воинственного напряжения город.

В заключение перескажу историю, которую мы услышали тут же, в монастырьке, – о жизни и смерти его насельницы, мантийной монахини Никифоры. Она пришла в монастырь после того, как врачи ей «дали» две недели жизни. Неоперируемый рак 4-й стадии. На комиссии с ней произошло настоящее мирское чудо – сразу же, в возрасте до пятидесяти лет, получила первую группу инвалидности, здесь это абсолютная фантастика. Может, сказалось то, что от неё уже шёл сильный запах – метастазы пронизали весь организм. У неё было своё жильё, но она слёзно попросилась пожить до кончины в монастыре. Кроткая девица, всю жизнь прожившая целомудренно, ей надо было раньше прийти в монастырь, но не получилось. А тут явочным порядком пришла, и ни одна из сестёр слова не сказала. Врач отговаривал игуменью её принимать, ведь из-за этого запаха (матушки его описали так: «как в морге, только сильнее») м. Никифоре запретили даже в храм ходить. И вот, поселившись в монастырьке, она стала ежедневно причащаться и поститься – и запах исчезал. Правда, как только «доброжелатели» убеждали её перейти на «молочко и маслице, с её-то болезнью», запах тут же возвращался и ей резко становилось хуже.

Две недели минули, два месяца… Она обратилась к батюшке: «Не знаю, доживу ли до Рождества». А тот ей: «Доживёте ещё до Рождества и до Пасхи доживёте… не скажу до какой». Она дожила до следующей Пасхи, и в крестный ход сходила (монахини тут жилой квартал обходят). В общем, прожила два года. Как-то заболела и лежала совершенно зелёная, владыка пришёл с ней попрощаться, сказал: «Молитесь, она умирает».

– А тут пост начался, – вспоминает м. Варвара, – она встала, начала с нами все поклоны делать, поначалу задыхалась, но, в конце концов, говорит: «Почему вы мне не даёте кафизмы читать?» Так дожила м. Никифора до июня.

– Я много смертей видела, но такого перехода – никогда! – вздохнула м. Гавриила, завершая рассказ. – Прочитали молитвы отходные, причастили её – она очень похорошела… И вдруг её большие красивые глаза широко открываются, а в них – радость, восторг, удивление. Так без вздоха, без хрипа, с открытыми небу глазами она ушла просияв. После этого перехода даже в мыслях у нас не было, чтобы заплакать…

Из путевых записок Михаила Сизова:

Уезжали мы рано утром. Хозяин квартиры, парень лет 30, заехал за ключами. Как и при первой встрече, Андрей был очень любезен, говорил на чистом русском, даже без характерного для русских южан гэканья. Игорь посочувствовал ему: устало выглядит, глаза красные.

– Всю ночь не спал, – согласился Андрей. – Смотрел телевизор да Интернет – что в Киеве происходит.

– А что там происходит?

– Этот гад стал убивать наших. Всё, ему конец! Будет война.

С кем война – не уточнил. С «гадом» Януковичем? Или гражданская, все против всех? А сам-то он готов реально воевать, на смерть идти? Вон на пальце обручальное кольцо, наверное, и дети есть.

Заметив взгляд, он ответил на безмолвный вопрос:

– Что ж, раз надо так надо. Мы тут едва концы с концами сводим, а теперь экономика совсем рухнет. Но что делать?

– Может... молиться? – предложил Игорь.

– Да-да, конечно, – ответил Андрей, думая о чём-то своём. – Ну, держите там за нас кулачки…

– Будем, – соглашаемся. Так ие договаривая, за что именно – за мир или чью-то «победу».

На выезде из города автобус наш попал в пробку. Впереди огненная баррикада – жадные языки пламени лижут гору автопокрышек, поднимая к небу столб чёрного как смоль вонючего дыма. Словно кого-то сжигают по языческому обряду. На всём пути до Почаева видели несколько таких баррикад. Смысла в них нет никакого, наверное, революционеры просто внушают себе и окружающим: мы это всерьёз, игрушки кончились!

От Львова до Почаева всего 140 километров. Выходим на автостанции – и вот он, форпост православия в Западной Украине. На высоком холме за крепостными стенами сверкают золотом купола Свято-Успенской Почаевской лавры. На улочках многолюдно, и всюду родные лица. Такой контраст после Львова! У Святых врат стоят охранники в казачьей форме, с погонами. Слышу, обсуждают между собой киевские события: «Команды на разгон майдана ещё не было».

Ну, теперь мы под двойной защитой. Хотя на следующий день выяснилось, что и этой твердыне угрожают вторжением.