«Я БОЛЬШОЙ И ПОЭТОМУ ИМЕЮ МУЖЕСТВО»

«Я большой, и поэтому имею мужество...» – написал мальчик, потом пояснил: «Я тут отмечаю, сколько грехов я сделал за весь день… Отмечаю тут неправду точками, а когда нет неправды, отмечаю крестиками».

Это был очень странный дневник девятилетнего человека, состоявший из множества точек и редких крестов. Добавим, его первый дневник.

Последним стал не личный, а войсковой – лейб-гвардии Гусарского полка. Олегу поручили вести его в надежде уберечь от участия в боях. Вовсе не потому, что он был правнуком императора Николая I, просто корнет ещё не оправился от болезни и едва держался в седле. Да и вообще был слишком штатским, как многие отмечали, непригодным для военного дела. Но остановить Олега оказалось невозможным. Так он заслужил два последних креста в своей жизни: один Георгиевский, второй – могильный.

Многие представители Русского Императорского Дома приняли участие в войне. Но погиб один Олег, он стал последним Романовым, открыто оплаканным народом. Слёзы о его братьях, Иоанне, Константине, Игоре, расстрелянных большевиками в Алапаевске и сброшенных в шахту вместе со святой Елизаветой Фёдоровной, если и были пролиты, то тайно.

Провожая в последний путь, Олега именовали Светлым князем, и он действительно был светлым. «Возвышенная, прекрасная душа», – написал о младшем брате князь Гавриил Константинович много лет спустя, и это была общая оценка. Военный министр Александр Редигер вспоминал: «Это была личность особенно светлая и симпатичная... Везде его чрезвычайно любили за доброту и приветливость». Если бы кто-то решил сознательно создать идеальный образ русского мальчика, юноши, даже и он смутился бы, столкнувшись с личностью князя Олега Константиновича – слишком безупречной.

Он был сыном известного в России поэта – К. Р., то есть Великого князя Константина Константиновича Романова, пятым из девяти детей в семье. Гавриил Константинович вспоминал о рождении брата: «...Мы сейчас же надели наши игрушечные шашки и побежали вниз, к родителям. В большой гостиной мы застали духовника нашего отца, священника Арсения Двукраева, приехавшего дать молитву Олегу… Мы вошли в спальню вместе с отцом Арсением. Как сейчас, вижу матушку, лежащую в постели, и отца Арсения с Олегом в руках, читающего молитву перед киотом, освещённым лампадой…»

Крёстным отцом ребёнка стал будущий император Николай Александрович.

До шести лет Олег воспитывался няней Варварой Петровной Михайловой, которая баюкала когда-то его отца. Константин Константинович, кстати, терпеть не мог, когда в русскую речь вставляли иностранные слова, и желал, чтобы первым языком его детей был русский. Соответственно, появление в кругу семьи бонны-иностранки, столь типичной для прежних времён, было исключено. Кроме нянь, имелись подняни, одна из которых – Паша – спасла жизнь Олегу, его брату Косте и сестре Татьяне. В детской, где жили младенцы, начался пожар от керосиновой лампы, но Паша вовремя подняла тревогу. Впоследствии нянечек сменила воспитательница Екатерина Фёдоровна Спиридонова – добрейшей души дама. Назидала она на примере вымышленной девочки Верочки, рассказывая Олегу, как Верочка готовилась к Пасхе, ходила в церковь, переезжала весной на дачу, что при этом брала с собой и так далее. Всё это направляло к одной мысли: главное в жизни – любить и верить.

Непонятно, почему Екатерина Фёдоровна не предпочла в качестве примера образ мальчишки, но были в жизни мальчиков-Константиновичей и игры, более свойственные для будущих воинов. Играли, например, в полярную экспедицию по мотивам путешествия Фритьофа Нансена. Или в охоту, о которой один из воспитателей, М. К. Мухин, вспоминал: «Охота устраивалась в Белом зале Мраморного дворца. В разных местах этого большого зала заблаговременно припрятывались игрушки, изображавшие разных зверей, и чучела. Зал умышленно освещался только одной электрической лампочкой с матовым шаром, что изображало лунную ночь. На эти "охоты" Олег Константинович шёл всегда с большим волнением. Надо было видеть его, когда в полутьме вдруг показывалась движущаяся при помощи нехитрых приспособлений фигура какого-нибудь животного. Олег Константинович весь словно загорался, глаза блестели, он крепко сжимал своё игрушечное ружьё, стрелял сам и торопил других участников охоты, чтобы они не опоздали выстрелить».

Учёба, конечно, не ограничивалась историей Верочки – преподавались основы Закона Божия и многое другое. Воспитательница вспоминала после, что ребёнок был на редкость живым и любознательным: «Всё его интересовало, всё оставляло в нём след». Из воспоминаний другого преподавателя: «Помню его сидящим за учебным столиком; взоры устремлены прямо в глаза учителю. Время от времени появляются у него на лбу весьма заметные складки: это Олег Константинович особенно усердно трудится над разрешением какого-нибудь вопроса. И вот он начинает волноваться... Учитель приходит на помощь. На полпути их мысли встречаются – и как бы само собой получается приятная развязка запутанного вопроса. Глазёнки смеются от восторга, всё личико сияет: сам выпутался!»

Немного скажем о его отце – одном из самых известных представителей Императорского Дома. Из воспоминаний князя Гавриила: «Светлый образ отца стоит перед моими глазами: большого роста, с русой бородкой и очень красивыми руками, с длинными пальцами, покрытыми кольцами». Он прекрасно играл на рояле, несмотря на то что большую часть жизни был военным. «У отца было дивное туше, – писал Гавриил Константинович, – и он особенно хорошо играл прелюды Шопена». По утрам после кофе читал газету. По вечерам Великий князь Константин с сигарой во рту садился за письменный стол. В его маленьком уютном кабинете всегда хорошо пахло сигарами.

Нечто подобное можно прочесть во множестве других воспоминаний той эпохи: английских, французских, немецких, венгерских, – европейские аристократы мало отличались друг от друга. По вечерам, когда дети ложились спать, Константин Константинович с супругой, а нередко и с братом Дмитрием Константиновичем приходили, чтобы присутствовать при молитве. Тропари двунадесятых праздников дети должны были знать наизусть, впрочем, когда ошибались, родители или дядя их не бранили, просто поправляли. Схожие картины можно было застать и во многих других дворцах, домах, избах. Но думается, что вера Константина Константиновича была чем-то большим, нежели данью эпохе или национальному образу жизни. Никто не требовал от него каждый день надолго уединяться в молельной комнате, где всегда теплилась лампадка, или живо интересоваться русским старчеством.

Такая деталь. Здороваясь с детьми, он их целовал, но не подавал руки. В его случае это было молчаливым сигналом: люблю вас, ведь я ваш отец, но уважение вы должны заслужить. В день причастия до принятия Святых Даров не целовал даже – не положено: сегодня вы должны помнить лишь об одной любви – Божией! Только после литургии подавал руку, в этот момент дети становились для него чем-то большим, чем родная кровь, – братьями и сёстрами во Христе.

*    *    *

Но во многом отец так и остался для детей загадкой. Очень сдержанный и бесконечно деятельный, Великий князь не был счастлив в браке. Жена – принцесса Елизавета Августа Мария Агнесса, или, как её звали в России, – Елизавета Маврикиевна, интересов мужа не разделяла, во всяком случае ему так казалось. Но он сам её выбрал, и начиналось всё очень трогательно, со стихов:

Ты полюбила, – я любим тобою,
Возможно мне, о друг, тебя любить!
И ныне песнью я зальюсь такою,
Какую ты могла лишь вдохновить.

Увы, уже спустя несколько месяцев романтические чувства рассеялись: «Со мной у неё редко бывают настоящие разговоры. Она обыкновенно рассказывает мне общие места. Надо много терпения... Она считает меня гораздо выше себя и удивляется моей доверчивости. В ней есть общая Альтенбургскому семейству подозрительность, безграничная боязливость, пустота и приверженность к новостям, не стоящим никакого внимания. Переделаю ли я её на свой лад когда-нибудь? Часто мною овладевает тоска».

Елизавета пережила это охлаждение тяжело, но любила мужа всю жизнь. Проблема, скорее всего, была в Константине Константиновиче. Он не был создан для супружеской жизни.

*    *    *

Его с детства готовили для службы во флоте. В морском бою с турками на Дунае Константин Константинович проявил замечательную храбрость, лично пустив на врага горящий брандер. Это такое судно, используемое для поджога кораблей противника: перед тем как его воспламенить, требовалось подойти к неприятелю очень близко, игнорируя ядра и пули. В награду за подвиг Великий князь получил Георгиевский крест. Через несколько лет, по болезни, его списали на сушу. Так Великий князь оказался в гвардейском Измайловском полку. Солдаты полюбили Константина Константиновича – он оказался заботливым командиром, человеком простым в обращении, офицеры полка с жёнами по многу раз перебывали у него в гостях. Отчасти благодаря этому родились его «Измайловские досуги» – литературные чтения и любительские спектакли, получившие известность в столице. Впоследствии Константин Константинович стал генерал-инспектором всех военно-учебных заведений империи; исколесив всю страну, лично знал тысячи офицеров.

Остаётся загадкой, как он совмещал это с дюжиной других обязанностей, принятых добровольно и исполнявшихся усердно. Великий князь был работником Комитетов трезвости и грамотности, основателем и фактическим руководителем Женского педагогического института в Петербурге, президентом Академии наук, внедрившим массу начинаний, например поднявшим на новый уровень изучение филологии, председателем Русского музыкального общества, переводчиком Шекспира, Гёте, Шиллера и, наконец, поэтом, которого и век спустя после его смерти продолжают издавать и читать.

Мы обо всём этом говорим так подробно, потому что лишь один из сыновей мечтал во всём оказаться с ним вровень, стать воином, поэтом, музыкантом – князь Олег. Он унаследовал от К. Р. энергию и таланты, взяв от матери душевные силы и чистоту. Никто не замечал за ним особого честолюбия, им двигало что-то другое. Олег тянулся вверх с огромной силой, шла ли речь об учёбе или молитве, потому что считал это своей обязанностью. Очень большое впечатление на мальчика произвели слова генерала Шильдера, так ответившего на вопрос Олега: «А вы куда готовите своего сына?» «Я его готовлю в хорошие люди», – сказал генерал. С тех пор князь на вопрос, кем он хочет стать, говорил: «Хорошим человеком».

Большинство членов Императорской фамилии отдыхали в Крыму или, на худой конец, в Павловске – чудесном месте близ Петербурга. Но Великий князь Константин Константинович и здесь проявил свою оригинальность, решив погрузиться, наконец, в ту жизнь, которая была ему дорога и с которой он мечтал сродниться:

Но пусть не тем, что знатного я рода,
Что царская во мне струится кровь,
Родного православного народа
Я заслужил доверье и любовь,
Но тем, что песни русские, родные
Я буду петь немолчно до конца,
И что во славу матушки-России
Священный подвиг совершу певца.

Константин Константинович снял сдававшееся внаём поместье в деревне Нижние Прыски, что в семи километрах от Козельска, то есть рядом с Оптиной. Сделано это было сознательно, К. Р. уже посещал пустынь прежде, беседуя с отцом Амвросием, а позже состоял с ним и другими старцами в переписке. Он надеялся, что и семья проникнется русским духом этих мест, сможет оценить как деревенскую жизнь, так и монастырскую.

В мае 1901 года семья добралась до нового жилища – уютного дома с большим парком. Мальчишкам сшили ситцевые рубашки и позволили бегать босиком вместе с деревенскими ребятишками. Олег очень сдружился с двумя из них – Гришкой и Капитошкой. Они вместе ходили на сенокос, собирали грибы в сосновом бору, купались и плавали на лодках по речке Жиздра. Благодаря помощи любимого дяди Дмитрия Константиновича – Дяденьки, как его звали в семье, – Олег выучился верховой езде и был совершенно счастлив.

Семья часто ездила на службы в Оптину, исповедовалась там и причащалась, любила также навещать Шамординский монастырь, игуменьей которого была слепая матушка Ефросинья. При первой встрече она ощупала руками лица Великого князя и его детей. Коснувшись лица Олега, она сказала: «Особенный», – и впоследствии приезжала в Нижние Прыски погостить. Спустя два года пришло письмо из деревни: Капитон Чуркин – деревенский друг Олега – писал, что его семья разорилась, и просил о помощи. Олег, по словам одного из воспитателей, «был вне себя от сознания, что на его долю выпало счастье выручить из тяжёлого положения бедную крестьянскую семью и того самого Капитошку, с которым он играл в Прысках. Князь собирает все свои деньги, от конторы Двора отпускается ещё особая сумма, и в тот же день помощь посылается в Прыски».

К этому времени семья перебралась из Нижних Прысков в Осташёво, купив в Подмосковье на берегу реки Рузы небольшое, но чудесное имение, которое Великий князь Константин Константинович описал следующим образом:

Люблю тебя, приют уединённый!
Старинный дом над тихою рекой
И белорозовый, в ней отражённый
Напротив сельский храм над крутизной.
Сад незатейливый, но благовонный,
Над цветом липы пчёл гудящий рой;
И перед домом луг с двумя прудами,
И островки с густыми тополями...

«Это была подлинная Россия», – вспоминал много лет спустя в Америке князь Гавриил Константинович. На средства Константина Константиновича была открыта церковно-приходская школа, для неё выстроили отдельный дом, открыт больничный корпус на 75 мест, библиотека, в селе Колышкино созданы детские ясли. Осташёво стало семейным гнездом, которое Олег полюбил, наверное, больше всех. После его гибели не было сомнений, что он должен быть похоронен именно здесь.

В 1903 году Олег поступил в Полоцкий кадетский корпус и был зачислен в списки его кадетов. Оказавшись среди сверстников, будущих офицеров, мальчик решительно воспротивился их попыткам называть его «Ваше Высочество» (так обращались в Европе к принцам крови). «Олег», – представлялся князь с некоторым нажимом. Принадлежность к корпусу его восторгала, но мечты о независимости от родительской опеки так и остались мечтами. Большую часть времени приходилось обучаться дома, заочно.

Возможно, это было ошибкой его отца, чем крайне был недоволен адъютант Константина Константиновича генерал Николай Ермолинский. По словам биографов, генерал полагал, что братьям Константиновичам не хватает свободы, недостаёт знания России, ясных, твёрдых ответов на вопросы времени, а может, и воли – ведь лишений они не знают, народа близко не видят, а с окружающими людьми столкновений обычно не испытывают и горячих споров не ведут. Все эти неблагоприятные условия Ермолинский надеялся по возможности устранить или смягчить, но удалось ему это лишь отчасти. Прежде всего, в отношении юного Олега, с которым они, несмотря на огромную разницу в возрасте, стали настоящими друзьями. Как вспоминал князь Гавриил Константинович, генерал «понимал, что Олег незаурядный человек, и всячески содействовал его развитию и образованию».

Олег действительно был незаурядным, причём во многих отношениях. В воспоминаниях князя Гавриила, изданных в 1950-е годы, об Олеге говорится не так уж много, но при этом он занимает в них особое место. Вот выдержка о путешествии с братьями и отцом по России в 1908 году:

«Больше всех из нас проявлял интерес к древностям брат Олег. Он взбирался по древней лестнице внутрь стены Золотых ворот, на остатки помоста, с которого в древности лили кипяток, сыпали камни и пускали стрелы в осаждавших врагов. Он внимательно осматривал уцелевшие гнёзда для балок помоста и, видимо, желал яснее представить себе картину боя с татарами».

Другая запись в те же дни сделана была знатоком древностей, сопровождавшим семью в путешествии, В. Т. Георгиевским:

«Среди полумрака древнего собора одинокая коленопреклонённая фигура князя надолго врезалась мне в память… Я не хотел мешать его молитве… Отступив в глубь храма, я видел затем, как Олег Константинович подошёл к гробнице Великого князя Юрия Всеволодовича, ещё раз склонился перед его мощами и надолго припал своей головой к рукам святого страдальца за землю Русскую, как бы прося его благословения».

Он и сам словно принадлежал древности – времени святых князей, ещё не догадываясь, что оно возвращается. Многим запомнилась сцена, случившаяся двумя годами позже. Это было на церемонии открытия памятника генералу Кондратенко – выпускнику Полоцкого корпуса, герою Порт-Артура, погибшему при его обороне. Олега избрали в день торжеств знаменосцем батальона. Имея слабое здоровье, он так переволновался, что стоял на церемонии, почти теряя сознание. Его попытались увести, но он наотрез отказался – его руку, державшую древко знамени, пришлось разжимать силой. Это был характер предельно очерченный, шансы уцелеть в будущей войне у таких людей были ничтожны.

Подобно другим членам царской фамилии, Олег Константинович воспитывался и рос в исключительных условиях, но речь не о том, что он ел или носил. Сегодня большая часть детей в России питается и одевается не хуже, а живут, пожалуй, и легче (князей гоняли весьма основательно, ведь им в будущем предстояло стать офицерами). Речь об ответственности, которая прививалась детям Императорского Дома, во всяком случае в семье Константина Константиновича было именно так. Любой намёк на снобизм считался дурным тоном. Вот характерный эпизод. Получив медаль в память царствования Александра III, Олег оставил запись в очередном своём дневнике:

«Первая медаль в моей жизни. Но заслужил ли я её? Нисколько. Отчего я её получил? За то, что я лицо царской фамилии. Значит, я должен за все эти привилегии поработать. Хватит ли у меня на это сил? Не знаю. Что надо для этого сделать?»

К мысли о том, что «мы должны высоко нести свой стяг, должны оправдать в глазах народа своё происхождение», значимой, если не ключевой для Русского Императорского Дома, Олег много раз возвращался на протяжении всей своей короткой жизни, по-разному её излагая. Так, например:

В моей душе есть чувства благородные,
Порывы добрые, надежды и мечты;
Но есть в ней также помыслы негодные,
Задатки пошлые, ничтожные черты.
Но я их затопчу и с силой обновлённою
Пойду вперёд с воскреснувшей душой.
И пользу принесу работой вдохновенною
Моей Отчизне милой и родной.

Для него это были не просто слова, которые просились в строку, словно лыко. Вопрос, как победить себя, был очень значим для юного князя. Из дневниковых записей Олега:

«У меня очень неприятная вещь: я почти не могу молиться. Мне очень трудно. Я вдумываюсь, и очень трудно вдуматься, и повторяю одно слово или фразу несколько раз. Это у меня отнимает много времени, я раздражаюсь и устаю… В некоторых случаях бывает так тяжело. Душа у меня в грехах, я обдумал некоторые вещи во время болезни. Молиться надо: хорошо, что спохватился, а то было бы поздно…»

«Я слишком о себе высокого мнения. Гордым быть нехорошо. Я напишу тут, что я про себя думаю. Я умный, по душе хороший мальчик, но слишком о себе высокого мнения. У меня талант писать сочинения, талант к музыке, талант к рисованию. Иногда я сам себя обманываю, и даже часто. Я иногда закрываю себе руками правду. Я нервный, вспыльчивый, самолюбивый, часто бываю дерзок от вспыльчивости. Я эгоист. Я сердит иногда из-за слишком маленького пустяка. Хочется быть хорошим. У меня есть совесть. Она меня спасает. Я должен её любить, слушаться, а между тем я часто её заглушаю. Можно заглушить совесть навеки. Это очень легко. Но без совести человек пропал. Надо прислушиваться к ней».

«Я однажды лежал вечером в кровати и прочитал все заповеди Ветхого и Нового Заветов, подумал о моей жизни: могу ли я наследовать Царствие Небесное?»

«Вспоминаю молитву Ефрема Сирина. Если бы люди исполняли эту молитву! Мы молимся, чтобы Господь избавил нас от лености, а я что делаю? Лень идти на уроки и приготовлять их; лень скоро мыться, лень идти на отдых.

"Уныние"– сразу, как получу наказание, всегда уныние. "Любоначалие" – всегда приятно покричать. Никогда Игоря не пускаю командовать. "Целомудрие и смиренномудрие" – разве я целомудрен? Разве я смиренен? Разве я всегда добрый? Разве я всегда хороший? Разве я не бываю невежлив? Разве я не люблю поважничать?»

Пристальное внимание к своей душе и некоторая виноватость, или, по-церковному, «дух покаяния», – это то, без чего невозможно было рождение личности.

Почти вплоть до войны и гибели он непрерывно учился, как воинским наукам, так и гражданским. Имея для этого возможности, старался использовать их максимально, довольно сказать, что один из курсов лекций читал ему министр юстиции Щегловитов. Олег очень серьёзно готовил себя к чему-то, немного света проливают на это его дневниковые записи:

«До чего мы дожили!.. Да, много героев пало под Порт-Артуром. Кто во всём виноват? Русская халатность. Мы, русские, живём на авось. Это авось нас делает виноватыми».

«Мы не стараемся воспитать себя, – пояснял Олег. – И выходят ненужные люди для Отечества. С малолетства себя воспитывать надо».

Ему было 12 или 13 лет, когда он написал это. Вот запись того же времени:

«В Петербурге был бунт, в Москве на окраинах города были беспорядки. 4-го убили дядю Сергея. Бедный! Мама пишет ужасные подробности и что мы в нём потеряли истинного друга… Бедный дядя! Когда же, наконец, люди не будут убивать друг друга, а жить дружно, мирно? Только тогда, когда любить станут Отчизну и друг друга. О, если бы это было!»

Ещё одна, сделанная несколькими годами позже:

«Меня всегда увлекает мечта, что в конце концов в Царской Семье образуется с течением времени остров. Несколько человек будут проводить в жизнь реакцию по отношению ко всем безобразиям сегодняшней жизни. И мало-помалу опять появятся настоящие люди, сильные и здоровые духом, а во-вторых, и телом. Боже, как мне хочется работать на благо России!»

Перед нами раскрывается представитель подлинной русской элиты, в скором времени истреблённой почти без остатка во главе со своим святым Царём. Почему они проиграли, не смогли или не успели создать своих островов, способных удержать страну от катастрофы?

Естествоиспытатель Дарвин полагал, что выживают лишь те, кто лучше других умеет приспособиться. Эт его гипотезу очень реалистичной и в то же время слишком вульгарной, чтобы оказаться истинной. Побеждай дарвиновская тварь везде и всюду, появление людей, подобных Олегу, было бы совершенно невозможно, а без них не было бы и человечества. Столь же верно и то, что лучшие – неприспособленные – раз за разом терпят поражение, после чего продукты эволюции пляшут на их могилах. Пляшут до тех пор, пока не опротивеют людям настолько, что иные готовы бывают на любые муки и гибель, лишь бы этот кошмар прекратился. Даже в животном мире мы встречаем острова благородства и самопожертвования, которые выше инстинкта самосохранения. Бог позволяет Себя распять, но через смерть, отказ приспосабливаться – побеждает.

О князе Олеге продолжают помнить, а значит, что-то ему всё-таки удалось.