НАДЕЖДА

Недавно, перебирая документы, наткнулась на её поздравительную открытку: «Оленька, светлая головушка, как же я тебя люблю»… И сразу всплыл в памяти момент нашего знакомства. В редакции, где я работала, срочно потребовался, как сейчас говорят, спичрайтер на тему косметологии, я позвонила в Горздрав, и мне дали номер её телефона, прокомментировав: «Несмотря на то что Розалия Иосифовна примерно десять лет как на пенсии, лучше неё в этом деле у нас никто не разбирается. Она бывший главврач, специалист по кожным болезням». Звоню, задаю вопросы, договариваюсь о встрече…

А потом она пришла в редакцию со своим термосом, сырниками и флаконом альмагеля. Тут же по голосу у меня определила начало простуды и (возможного!) обострения гастрита. Вот он, врач от Бога!

Мы сразу сдружились. С тех пор моя жизнь во многом качественно изменилась. На завтрак я стала пить настой овса, в моём рационе появилась гречка. На ужин стал обязательным стакан кефира. Она охотно рассказывала о человеческом организме, природе заболеваний, знала, чем заменить дорогие лекарства.

Но, кроме энциклопедических познаний, это был ещё очень интересный, живой человек с большим сердцем. Как-то она обмолвилась, что помогает своей бывшей начальнице, прикованной к постели. Привычно задаю вопросы, и вырисовывается картина…

Жила-была руководитель Облздрава. Хорошо жила. Дочь замуж выдала в Грузию и построила ей там трёхэтажный особняк. Грузия в советское время и сейчас, по большому счёту, два разных государства. И если нынче народ в большинстве своём за благо считает уехать оттуда в некогда проклинаемую Россию, то тогда всё было ровно наоборот. Сына она хорошо устроила в какое-то московское министерство. Но доброта и щедрость, как оказалось, распространялись на узкий круг людей. Подчинённых государственная дама держала, что называется, в чёрном теле. Главные врачи перед встречей с ней за неделю принимали успокоительное. А если из Мин-здрава приходила бумажка о присвоении тому или иному доктору звания «Заслуженный», которую он, может быть, всю жизнь дожидался, могла вызвать его «на ковёр», задать какие-то вопросы и по настроению порвать Указ тут же. Но мне больше запомнился другой случай: как пришла она к Розалии Иосифовне во врачебную косметологию, а та как раз готовила крем-маски из выписанных косметических средств не то московской парфюмерной фабрики, не то ленинградской. Порции маленькие. Пациентки на эти маски записывались за полгода, и то не на всех хватало. А «везло» обычно первой полусотне, что для единственной косметологии в областном центре – капля в море.

Начальница посмотрела на смесь в бидоне и попросила ей аккуратно расфасовать и упаковать... всё. На недоуменный вопрос косметолога, куда, мол, столько, пояснила: «У меня на ногах кожа жёсткая».

Дальше я про неё многое опущу, ограничусь тем, что с наступлением 90-х вернулась разведённая дочь из Грузии с детьми, сына за что-то уволили, и, как обычно поступают москвичи, не желающие работать, стал он жить на аренду жилья, а сам перебрался к маме. Повисли все они бременем на шее пенсионерки, как оказалось, с редким заболеванием, быстро «съевшим» все сбережения.

В общем, к моменту нашего знакомства с Розалией Иосифовной выяснилось, что она единственная, кто посещает бывшую руководительницу, и та ей несказанно рада, поскольку не будь этих визитов, внуки её не видели бы сладостей.

Как человек с менталитетом журналиста, я всё же поинтересовалась у своей подруги (а мы тогда уже крепко сдружились), помогла ли ей чем-нибудь начальница за 35-летнее время работы. Она задумалась. Я стала задавать наводящие вопросы:

– Может, пособила получить звание заслуженного врача?

– Нет.

– Получить квартиру?

– Нет.

– Направляла в интересные загранкомандировки?

– Нет. Только в Москву на научную конференцию, я там выступила с докладом о применении жидкого азота в лечении кожных заболеваний, и тут же мою идею украли. Пронырливые московские коллеги на основании моих наблюдений сделали диссертацию, при этом даже ссылки на моё исследование не дали, хотя все идеи и цифры мои.

– Вы к кому-нибудь обращались после того, как узнали о плагиате?

– Ну да. К ней, руководительнице Облздрава. Оказалось, она уже была в курсе. Посоветовала мне сидеть тихо, «не рыпаться», иначе с главврачей уберёт меня в два счёта, а я такой путь прошла: и роды принимала, и выхаживала недоношенных детей, и операции делала. А кожные заболевания освоила, когда мне было за сорок…

– Вы не видите здесь никакой связи.

– Оленька, я же давала клятву Гиппократа. Сейчас она в беде, а, кроме меня, ей помочь некому. Представляешь, её даже собственные дети ненавидят.

Мне вспомнилась мученица Елизавета Фёдоровна, которая пришла к убийце своего мужа Ивану Каляеву в тюрьму и передала ему Евангелие со словами прощения. Конечно, подвиг этих женщин несоразмерен. «Но разве Розалия Иосифовна, – подумалось мне, – не способна на чудо всепрощения?» Объединяло этих женщин ещё и то, что они обе немки.

Мало-помалу стали выявляться и другие случаи бескорыстной помощи чудо-врача. О себе и своих близких умолчу – позвонить в любой момент и спросить совета к этому времени считалось у нас делом вполне обычным. Сейчас даже представить сложно, сколько стоят подобные консультации, которые мы получали «за спасибо».

Иногда я к ней приходила в гости, и мы за бутылочкой хорошего вина подолгу сидели, разговаривали, постепенно переходя к песням и частушкам, благо последние я могла на ходу сочинять.

В одно из таких застолий я предложила моей подруге покреститься в нашей православной церкви. Руководствовалась я по тогдашнему обычаю соображениями весьма примитивными: если нам здесь хорошо, то ТАМ мы можем попросту не встретиться, ибо я православная, а она – лютеранка. И это неправильно. Она пообещала подумать. Потом я какой-то тост произнесла и, кажется, о своём предложении забыла.

Жизнь молодой женщины, тем более моей профессии, до отказа наполнена разными событиями, порой даже не успеваешь им оценку дать – хорошие они или плохие. А бывает так, что со временем ты отношение к ним полностью меняешь.

Я упустила тот момент, когда она заболела. Помню, стоял декабрь и была сильно минусовая температура. Я пришла навестить и впервые увидела её волосы седыми, до этого она их всегда тщательно красила. Болезнь показала её лицо истинное, с чертами благородства и какого-то высшего знания. Она привычно суетилась, угощая меня. А потом села и неожиданно произнесла:

– Ты знаешь, Оленька, я раньше думала принять православие, но не решалась. А тут посмотрела на тебя и твоё окружение и поняла, что только вера вас по-настоящему скрепляет, ведь это же больше, чем дружба. Вы в любое время звоните друг другу, вместе ездите в разные места и… вам всегда интересно. Но больше всего ценно в вас то, как вы разные беды переносите. Вера – это самое ценное в человеке. Когда она есть, она похожа на дорогой бриллиант, в нём чувствуется связь со всеми святыми, мучениками, предками. А ещё она очень помогает. Православному потеряться практически нельзя… А вот о других я сказать то же самое не могу, хотя за свою жизнь кого только не лечила. Мне неудобно просить, но сейчас, когда больше двух месяцев не выхожу из дома, я поняла, что если и протяну ещё какое-то время, то только с верой во Христа – и уходить мне будет не страшно.

Сказать, что я была потрясена, – ничего не сказать. Вдруг стало плохо. Когда писатель пишет, что мир рушится, это означает, что люди, вещи и события становятся другими или исчезают вовсе. И это больно. Впрочем, настоящие муки тогда были ещё впереди.

Стало меняться всё вокруг. То, что раньше казалось простым, сделалось вдруг непростительно сложным. Несколько раз крещение откладывалось по причине обострения болезни и занятости священников. Я злилась, суетилась, жаловалась, ещё не понимая, что сражаюсь не с конкретными фигурами, а с представителями другой реальности.

Но Бог милостив. В день Спиридона Тримифунтского священник добрался-таки до квартиры, в которой тихо угасала жизнь. Как оказалось, молодой батюшка в прошлом был студентом мединститута, он даже шутливо примерил медицинскую шапочку и нашёл, что сейчас она ему не идёт – когда её носил, то был безбородым и безусым…

Я, плотно закрыв дверь, ушла в другую комнату, но коврик оказался прижатым, и дверь в самый сокровенный момент исповеди распахнулась, и, побежав закрывать её, я услышала:

– Вы аборты делали?

– Да, а как же…

– Прости, Господи…

– Ну, знаете, – продолжала собеседница, – я недолго абортировала – года четыре. Это тысяч восемь примерно. Мы три раза в неделю оперировали – понедельник, среда, пятница. Потом я сказала: всё, не могу больше, пошлите меня переучиваться на кого-нибудь, только бы лечить, а не убивать, лечить что угодно. Тогда мне разрешили поменять квалификацию, решив, что я «немного того» – я же некоторых пациенток отговаривала от этого шага, а это для советского врача было непростительно.

– Восемь тысяч человек – это целый город! Вы убили целый город…

После Таинства крещения я попросила батюшку исповедовать меня и покаялась в том, что стала невольной свидетельницей чужой тайны. Он, сняв с меня епитрахиль, коротко произнёс: «Напиши, что слышала».

Так у меня появилась первая крестница с именем Надежда. По странному стечению обстоятельств когда-то родители хотели мне самой дать это имя, но передумали, решив, что новая жизнь – плод совместной любви – будет надеждой при любом имени. А новоокрещённая Надежда вскоре благополучно отошла в мир иной. Отпев её я заказала в храме уже заочный, потому что жила в другом городе и не было возможности присутствовать на похоронах.

Когда-то я спросила Надежду, о чём она мечтала в детстве, и та ответила не задумываясь: «Изобрести лекарство, продлевающее жизнь». А ещё она восторгалась Лукой Войно-Ясенецким, небесным покровителем Крыма, и очень жалела, что не удалось поговорить с ним при жизни. Ведь у них так много общего, начиная с того, что её семью принудительно выслали с благословенного полуострова в Сибирь, в считанные часы объявив «врагами народа». Она, как и епископ, интересовалась гнойной хирургией, на дежурствах украдкой читала Евангелие, даже выписала вопросы, которые хотела задать епископу-медику.

Мне кажется, там они всё-таки встретились...