ПАЛОМНИЧЕСТВО
ОСТАНОВКА В ПУТИ
(Продолжение. Начало в №№ 444, 445, 448)
Две колыбели
...Так неожиданно, по пути к Плещееву озеру, попал я в Институт программных систем. Если бы не огромная антенна космической связи, то здание его, увенчанное высоким шатром, издалека можно было бы спутать со старинной крепостью или монастырем. В фойе института пустынно, только двое молодцев в военной форме сидят у проходной вертушки. Чтобы не вызвать их подозрений (зевак нигде не любят), деловито разглядываю щит с документацией на стене:
«В состав ИПС РАЕН входят исследовательские центры: искусственного интеллекта, медицинской информатики, мультипроцессорных систем, процессов управления и системного анализа». Тут же перечислены отдельные исследовательские программы, среди которых заинтересовала следующая: «СКИФ – разработка и освоение в серийном производстве семейства высокопроизводительных вычислительных систем с параллельной архитектурой (суперкомпьютеров)». Так значит, знаменитый «Скиф» придумали здесь!
На видном месте портрет седого носатого человека. В черной рамке. И объявление: «Сегодня 9 дней нашему Альфреду Карловичу. В актовом зале ИПС РАЕН в память покойного состоится концерт... В программе: «Виждь мою скорбь», «Се ныне», «Хвалите имя Господне» и другие песнопения».
Как-то необычно видеть рядом – «центр искусственного интеллекта» и «Хвалите имя Господне». Впрочем, все объяснилось в конце краткой справки под портретом покойного:
«А.К.Айламазян, директор ИПС РАЕН, ректор университета г.Переславля, академик РАЕН, почетный гражданин г.Переславля, закончив военно-воздушную академию, начал свой путь в вооруженных силах в области информационных технологий... Выдающийся ученый, в 1984 году он возглавил организацию Института программных систем – крупного научного центра, который ныне является признанным лидером в стране и за рубежом по исследованию в области информатики. За восстановление памятников архитектуры Федоровского монастыря отмечен орденом Русской Православной Церкви...»
Последняя строчка добавила мне решительности.
– Я из православной газеты, – обращаюсь к охранникам. – С кем тут можно поговорить о директоре института?
– Опоздали вы, – покачал головой парень в форме. – Приехали бы чуть раньше, вас бы САМ принял. Он церковных привечал. А сегодня девятый день после смерти, будет вечер памяти, и новый директор уехал гостей встречать. Без его разрешения в институт мы не пустим.
Решив заглянуть сюда позже, отправился я дальше.
Вскоре показалось озеро – свинцовое, с белыми барашками. Уже издали слышался могучий плеск волн, разбивающихся о берег. Плещеево озеро... По волнам его носились двое смельчаков на виндсерфингах, вдруг одного из них подхватил водяной вал и опрокинул вверх тормашками. Человек был в прорезиненном утепленном гидрокостюме, но внутренне я содрогнулся - вода-то в озере ледянющая.
Гляжу на барахтающегося в волнах серфингиста, и на ум приходит странная мысль. Переславль – идеальная школа для начинающих мореходов. Местное озеро небольшое, но в то же время бурное, как настоящее море. И не случайно Петр I спустил на воду первую, «потешную» флотилию именно здесь. Это понятно. Но почему судьба выбрала Переславль для другого великого начинания – создания русской кибернетики? Может, потому, что в этом тихом провинциальном городке, где множество церквей и пять монастырей, где, кажется, остановилось время, ученый ум более чутко осязает мироздание, его Божественный план?
Что-то подобное уже было. Когда перед страной встала другая грандиозная задача – овладеть термоядерной энергией, – исследовательский центр ведь тоже устроили в намоленном месте, в Саровской пустыни.
* * *
Но вот и музей «Ботик Петра I». Состоит он из нескольких деревянных дворцов и прячется в лесу почти у самого берега Плещеева озера. В августе нынешнего года музею исполнялось 200 лет, и потому всюду видны признаки спешного ремонта. В домике администрации на стульях, составленных вместе, прямо в ботинках спали какие-то парни. Вышедшая навстречу директор, молодая женщина с красивыми задумчивыми глазами, жестом приказала мне не шуметь. Когда вышли на улицу, Наталья Борисовна объяснила:
– Здесь снимается телепередача «Крутой маршрут», и эти ребятки, ярославцы, сейчас отдыхают. Они были проводниками у участников «маршрута».
– Наверное, тех самых, что сейчас барахтаются в озере, – догадался я. – Всегда у вас озеро такое бурное?
– Сегодня еще ничего, – ответила директор. – А бывают и настоящие штормы, суда переворачивались. Бывают и штили. Петр I однажды уплыл на ботике на другую сторону озера и три дня там сидел, ветра ждал.
– Я сейчас трогал воду в озере – будто ледяная. Необычно для лета.
– Так у нас же север!
– А я думал – у вас здесь средняя полоса.
– Это если смотреть на географическую карту. А климатически все иначе. Видели на гербе Переславля изображение рыбы? Это ряпушка, пресноводная селедка, которая была свидетельницей ледникового происхождения озера. Она любит очень холодную воду и нигде в средней полосе России не водится, а только у нас, в Плещеевом озере. Так что озеро наше как бы перенеслось сюда с севера, и все, что стоит по его берегам, весь наш город Переславль – тоже север.
– Слышал, что у переславцев и говор северный... ПереЯславль в Переславль переделали.
– Да, именно так. Название-то городу придумал еще Юрий Долгорукий. В южных землях он не смог укрепиться, поэтому поселился здесь – «за лесом» от Киева. Новый город должен был «переять славу» южных городов. Так и получился Переяславль-Залесский. Где-то в XV веке буква «я» из имени выпала, потому что северянам в речи не свойственно «якать».
Директор отомкнула замок, и мы вошли в большой деревянный дворец, где находится главный экспонат – ботик Петра, с которого начался русский флот. Он стоит посередине – широкий, приземистый. С любопытством вгляделся я в него. «Ну, здравствуй!»
Много лет назад, в студенчестве, довелось мне служить охранником Ленинградского военно-морского музея. И там любил я стоять около ботика Петра I – того, на котором юный государь плавал по Яузе-реке. В огромном центральном зале со всех сторон его окружают бесчисленные модели парусников под стеклянными колпаками. И царский бот, покрытый блестящим лаком, казалось мне, ничем от них не отличается. Конечно, по размерам он раз в сто больше моделей, но все равно какой-то... тоже игрушечный. А этот! Построенный здесь, на Плещеевом озере, он не то чтобы «топорный», а, как бы это не обиднее выразиться, основательный, грубовато-серьезный. Настоящий. Толстенные борта, которые могут выдержать удар любой волны, вызывают уважение. Это уже не игрушка.
– Год от году он ветшает, – с сожалением говорит Наталья Борисовна. – Яузский ботик уже не раз реставрировали, возили даже куда-то в Америку. Это я про тот ботик, что в Петербурге, его еще голландским называют. А наш, русский, как его из озера вытащили, поставили здесь, так он и стоит сотни лет. Всего-то нужно 200 тысяч рублей, чтобы сделать консервацию, пропитать специальным антисептиком. Но где взять деньги...
– Этих, конечно, не хватит? – показываю на россыпь монет, поблескивающих на дне судна.
– Монетки мы не трогаем, – улыбнулась директор, – их бросают посетители, на счастье. Судно называется «Фортуна», то есть «Удача». Этот ботик и вправду принес удачу будущему флоту, а теперь люди думают, что принесет им тоже.
– Лучше бы свечку в церкви поставили, – засомневался я. – Тут есть церковь?
– Был деревянный храм Вознесения Христова. При Петре. Но не сохранился, как и его дворец. Только и остались от петровских построек двуглавый орел и вот этот циферблат, – Наталья Борисовна показала на огромный медный круг, прислоненный к стене. – Они были укреплены на башне дворца. И тоже обветшали. Видите, у часов даже стрелок нет.
Директор предложила осмотреть еще одну экспозицию – слюдяных окошек, найденных в округе. Это самое большое в России собрание древних окон. Но я уже был переполнен впечатлениями: перед глазами стояли древний-древний челн и огромный циферблат без стрелок.
Действительно, время здесь остановилось.
Настоящее начинается в будущем
На обратном пути я снова поднялся на лесистый холм, где стоит махина Института программных исследований. У закрытого шлагбаума туда-сюда быстрым шагом, как заведенный, ходил какой-то человек в распахнутом пиджаке. Седые волосы его развевались на резком холодном ветру. Сначала я подумал, что он кого-то нетерпеливо ждет, но оказалось, человек просто прогуливается. Вышел из института «подышать свежим воздухом». Знакомимся. «Вот это удача! – мысленно удивляюсь случайной встрече. – Вот кто расскажет мне про первого директора «русской силиконовой долины», собравшей лучших кибернетиков».
Человеком у шлагбаума оказался старший научный сотрудник Армен Сократович Гаспарян – не только ближайший сподвижник академика Айламазяна, но и его земляк.
– Каким человеком был академик? – начал я с формального вопроса.
– Каким? Уж-жасным человеком. Все соки из нас выжимал.
– Ну... так о покойном говорить... – растерялся я.
– Понимаете, это был государственник. Он и себя, и нас заставлял работать на износ.
Из рассказа Армена Сократовича постепенно вырисовался образ, напоминающий академика Королева. Разница только в том, что Айламазян сделал прорыв не в материальный космос, а в информационный.
|
– Приехали мы сюда в 1984 году, – рассказывает ученый. – И сразу же появилось множество интересных проектов, идей. В ту пору такие программные системы, как, скажем, интернет, только зарождались. В 83-м появилась первая компьютерная локальная сеть, она действовала в Швейцарии, в остальном же мире, даже в США, ее не знали. А у нас уже тогда начались работы в этом направлении. Тогда же мы занялись проблематикой искусственного интеллекта, созданием многопроцессорного суперкомпьютера.
В самом начале нас было несколько человек. Трое сотрудников во главе с Юрой Рязанцевым оставались в Москве, а здесь в качестве передового отряда работали Айламазян, я, завхоз Веня, вахтерша тетя Нюра, секретарша Тоня Иванова и водитель, который на своем «уазике» все время курсировал между Москвой и Переславлем. Очень скоро стал прибывать народ – специалисты из разных институтов, доктора наук, а также выпускники МГУ с красными дипломами. Со всего СССР съезжались.
Первые два года все мы жили по две-три семьи в одной квартире, как-то размещались. А сам институт находился в двух деревянных зданиях бывшего детдома, вон там, за холмом. Экзотическое место – с холодным туалетом конструкции «очко». Представьте, сидит этакий доктор наук в заледеневшем дощатом скворечнике и думает о проблемах искусственного интеллекта. Потом, стараниями Айламазяна, нам дали Федоровский монастырь, а вскоре было готово и вот это здание. Макет его, в форме русской крепости, Альфред Карлович показывал мне еще в первый день нашего знакомства: «Смотри, вот таким будет центр нашей кибернетики!» И он своего добился, как всего добивался, даже в мелочах.
Минут сорок разговаривали мы на пронизывающем ветре, дующем с Плещеева озера, пока Гаспарян не спохватился и не провел меня в институт, минуя кордон охранников. Он же помог встретиться и с Сергеем Михайловичем Абрамовым – новым директором ИПС, высоким плотным человеком с большой окладистой бородой. Узнав, что я из православной газеты, он согласился ответить на вопросы. Перво-наперво рассказал о своем предшественнике, назвав его выдающимся ученым и организатором, которого у нас до сих пор не оценили по достоинству.
– Как же, а Московская Патриархия орденом наградила, – вставил я.
– Ну, это отдельная история. Судьба распорядилась так, что наш институт возник в городе, который до появления Троице-Сергиевой лавры был духовным центром Руси. И посейчас тут силен дух. А мы пришли сюда чужаками, варягами. За спиной слышали, как местные обзывают этак презрительно: «кибе-ернетики». Но Альфред Карлович с самого начала повел дело так, чтобы сжиться с этой средой, стать своими. В 89-м году мы восстановили разрушенный комплекс Георгиевской церкви, купола даже медью покрыли, что было тогда редкостью. Заметьте, это было еще советское время. Материалы, рабочие руки – все наше. Сотрудники института с удовольствием участвовали. Затем, когда нас поселили в Федоровском монастыре, институт взялся за него. До нас там располагалась воинская часть, и, конечно, полную разруху они оставили. За 13 лет Альфред Карлович вложил туда 13,5 миллиона рублей из казны института. Полностью отреставрировали огромный странноприимный дом, храм, провели все коммуникации – электричество, воду, канализацию. Три года назад мы оттуда выехали, оставив все монахиням.
– Айламазян был верующим человеком?
– Естественно, он христианин. Хотя в церковь не часто ходил.
– Можно ли его назвать основателем русской «силиконовой долины», наподобие той, что в Америке?
– Я бы не стал преувеличивать, хотя о нас, конечно, все знают.
– Где-нибудь в России еще строят суперкомпьютеры?
– Есть российская суперкомпьютерная программа, ее ведут в Москве, а мы специализируемся на союзной российско-белорусской программе. «Скиф» создавался для нашего растущего Союза, у которого, уверен, хорошие перспективы. Говорю это с полной ответственностью как исполнительный директор союзной программы.
– «Скиф», наверное, не хуже американского «Блу», который с Каспаровым в шахматы играл?
|
– Так грубо сравнивать нельзя. Американцы создают суперкомпьютеры под свои какие-то задачи, мы – под свои. Мы делаем такие машины, которые могут получить широкое внедрение в производство, должны помочь экономическому расцвету нашего государства. Они к тому же должны быть по карману российским предприятиям. Ставить рекорды – это никому не нужно. Компьютер прежде всего ценится своей функциональностью. В этом смысле наша техника ничем не уступает, а может, в чем-то превосходит.
– Большинство наших читателей видело только персональные компьютеры, которые продаются в обычных магазинах. Все они иностранного производства. Создается впечатление, что у нас нет своей электроники.
– Ну, это просто от неосведомленности. Отечественными компьютерами укомплектованы наша армия, важные секторы экономики, где требуется высокопроизводительная работа. А бытовые пока что дешевле завозить из-за рубежа. Но это долгий разговор...
* * *
Интересно, что, как только я заговаривал о «Скифе», директор института становился непроницаемым, как банковский сейф. Позже я все же попытался найти какие-нибудь сведения об этой чудо-машине. Узнал, что производительность ее составляет 20 миллиардов операций в секунду и что к настоящему времени машин изготовлено несколько штук. И больше – ничего. Как говорил Гаспарян, «хорошего ребенка никто напоказ не выставляет».
Кое-что, впрочем, из программного обеспечения мне показали – то, чем занимается центр искусственного интеллекта. Это «Экспертная система социальной напряженности в регионе». Программа подключается к базам данных по народонаселению, например, Вологодской области. Затем региональный руководитель задается некоей задачей, например, увеличения областного бюджета. Щелчок клавишей – и компьютер выдает разные варианты решения. Скажем, чтобы наполнить бюджет, можно продать частникам убыточные предприятия. Выбор сделан – и машина рисует таблицу социальной напряженности в результате приватизации. Показано, как поведут себя разные категории населения – пенсионеры, военные, рабочие, чиновники, студенты и т.д. Машина дает рекомендации, насколько допустима такая напряженность и какой вариант предпочтительнее.
Признаться, мне стало не по себе, когда я возился с этой «прорицательницей будущего». Люди для нее, будто пешки, ход которых можно заранее вычислить. Неужели мир катится к машинному управлению обществом?
– Любая машина – это всего лишь рабочий инструмент, – поясняет мне Гаспарян. – И компьютер тоже инструмент, он лишь усиливает мыслительные способности человека. Арифмометр ту же самую функцию выполняет, но никто же не называет его сатанинским изобретением.
– Но ваш институт работает над «искусственным интеллектом». То есть вы хотите создать искусственного человека?
– Нет, конечно! Есть большая разница между человеческим интеллектом и машинным. У машины совсем другой стиль мышления – она хоть и с бешеной скоростью, но всего лишь перебирает варианты, пока не подвернется правильный. А человеку Богом дана интуиция, с ее помощью он напрямую выходит к результату. Человек может догадаться, имея очень скудную информацию о предмете. Машина этого никогда не сможет. Она имеет дело только с информацией, а человеческий разум – со знаниями. Знания – это не просто информации о чем-то, а путешествие. Когда мы размышляем, то мы путешествуем по ассоциативно связанной сети данных. Это есть «понимание». Не говори – «я думаю», говори – «я понимаю». Машина же не способна понимать, осознавать. У нее нет души.
– А я думал, что «душа» – понятие не научное.
– Бытие души признают все ученые, просто они по-разному ее интерпретируют. Тут все дело в том, с какого угла человек смотрит на предмет.
Вообще в науке появилось много специализаций, а значит, и много точек зрения. Часто ученые говорят об одном и том же, но не понимают друг друга, потому что говорят на разных языках. Сам я чистый математик, алгебраист, прежде занимался комбинаторикой, дискретными счислениями. И в начале создания ИПС Альфред сказал мне: ты защитил диссертацию по теоретической математике, но нас ждет практика, мы будем строить компьютеры и программы. Так что определяйся, кто ты – математик или кибернетик. Так я стал кибернетиком. Но, поработав десяток лет, в итоге создал свою математику. Я бы ее назвал «сетевая математика». Есть такая теория матричной сети, с помощью которой можно моделировать другие сети. До прошлого года я не хотел публиковаться, опасаясь, что меня не поймут, а с прошлого года сделал сообщения на пяти международных конференциях.
Долго ученый объяснял мне основы своей «кибернетической математики», но не ручаюсь, что все понял до конца. Больше всего меня удивили рассуждения кибернетика о времени:
– Когда я занялся математическим описанием социальной среды, в которой живет человек, то заметил странную вещь: течение времени в любой среде ведет себя по-разному. В простой среде время примитивное, линейное – это прямая веревка, на которую нанизаны события. А в сложной среде события идут уже непоследовательно. Представь: то, что произойдет в будущем, уже сейчас определяет твое настоящее бытие и даже прошедшее.
Представить такую «нелепость» я не мог, и Гаспарян, взяв лист бумаги, стал чертить какие-то значки:
– Вот смотри. Алфавит, текст – последовательная линия из букв. Это обычное течение времени, одно следует за другим. Но если в этот текст включить описание того, что будет написано в следующем предложении, то будущее переходит в настоящее. Точно так же мы, планируя свою жизнь на годы вперед, изменяем свое настоящее, переходящее в прошлое... Понятно? Нет? Ладно, пойми: время – это не линия, а сеть с узлами – сеть событий.
Кибернетик под цепочкой значков взялся рисовать «сеть», почему-то похожую на морщинистое лицо человека. Гляжу на листок и по-своему понимаю объяснения ученого. Время – это постижение, узнавание. О незнакомом человеке можно узнать через текстовое описание, читая последовательно буквы и слова. Это обычное линейное время. Но можно вместо текста нарисовать лицо этого человека – и вот он явлен сразу. В первый же миг мы схватываем контур незнакомого лика, мы уже знаем, какой он. Но продолжаем всматриваться... Как при этом длится время – из настоящего в будущее или наоборот? А может, вообще время останавливается? Действует ли оно, когда человек соприкасается с вневременным – с Богом?
Несколько обалдевший от потока информации, решил я прогуляться по институту. Кругом много молодежи, не понять, где сотрудники, а где студенты. Табличка на одной из дверей: «Лаборатория интернета». Здесь, что ли, его придумывают? Поднявшись до самого верхнего этажа, вышел на балкончик. Отсюда далеко просматривается Плещеево озеро. Оно совершенно правильной формы, вытянутое чуть яйцом, – такой видится земля из космоса. Геометрия. Бог начертал окружность на земле, как на школьной доске. Здесь школьное детство России – первые корабли, первые суперкомпьютеры. Проходят века, но вновь и вновь мы проходим через детство.
(Окончание на следующей странице)
 | назад |
| вперед |  |
